КАМЕНЬ ГЛУПОСТИ
Константин Петрович Карловский, доцент кафедры философии, всегда перечитывал свои конспекты перед парой. Конспекты были длинными, представляя собой не краткие тезисы и наброски, а полный развёрнутый текст лекции. По сути, каждая из них, по мнению Константина Петровича, потянула бы на неплохую научную статью. За каждой из них стоял высокий полёт творческой мысли в бессонной ночи. Со временем на основе этих конспектов можно будет издать свой учебник. Особой необходимости их перечитывать не было, поскольку основным преподавательским методом Константина Петровича была диктовка. Он требовал от студентов тщательной записи всех своих ночных озарений, излагаемых монотонным засыпающим голосом, не оставляя времени на вопросы и отступления. Порою, убаюкивая сам себя своим академическим речитативом и макая свой нос в полудрёму, он обнаруживал в аудитории возню и невнимание. Тогда он ускорял темпоритм диктовки, с тайной садисткой радостью наблюдая, как деревенеют посиневшие пальцы студентов скрюченно приросшие к шариковым ручкам в попытках догнать его мысль. А догнать надо бы. Попробуй только, явись на зачёт к Константину Петровичу без конспекта!
Так вот, хоть перечитывать текст было и необязательно, но Константин Петрович, как добросовестный учёный муж, не упускал возможности лишний раз проверить мелкие неточности и огрехи, а заодно и восхититься научной своей прозорливостью и ровностью стиля. И в этот раз, он вошёл в здание университета, уткнувшись в рукопись, не замечая вокруг никого и ничего, включая россыпи перхоти на своём тёмно-коричневом пиджаке, на автопилоте поднялся на третий этаж, полностью погружённый в материал.
Единственное, что его иногда отвлекало – это собственный беспокойный язык, снующий по дёснам в глубине рта. «Как же так?» – думал Карловский – «Мне тридцать три года, а зуб мудрости у меня до сих пор не прорезался. А ведь я же философ». Нет, конечно, он понимал, что зубы мудрости – это всего лишь необязательный рудимент, пережиток первобытного века, когда челюсти человека рвали сырое мясо и перетирали твёрдые корешки, но всё-таки было как-то обидно – философу не иметь зуба мудрости. Как раз с этими досадными мыслями приближался он к аудитории, где ждали его неблагодарные студенты, а глаза его уже неслись по финишной прямой последней строки конспекта. Но отчего-то он не вписался в привычный поворот и на полном ходу врезался лбом в дверной косяк. Удар, вспышка боли... и пульсирующая красными волнами темнота на время унесла от нас Константина Петровича в бледное безрадостное инобытие.
*****
– Да уж, – задумчиво проговорил доктор Эразм Эскулапович, рассматривая магнитно-резонансный снимок черепа Константина Петровича, – а ведь этот удар, можно сказать, подарок судьбы!
– В каком смысле? – простонала забинтованная голова Константина Петровича, – насколько это серьёзно?
– О, сам по себе удар – ничего страшного – обычный ушиб и небольшое сотрясение, – успокоил Карловского доктор, – однако, благодаря ему нам удалось обнаружить нечто гораздо более существенное.
– О чём Вы? – болезненно сморщился Константин Петрович.
– Дело в том, уважаемый, что в Вашем мозгу сформировался весьма объёмный камень глупости, – серьёзнейшим тоном заявил Эразм Эскулапович.
– Что? Вы смеётесь? – недоверчиво ощерился Карловский.
– Я абсолютно серьёзно, – убедительно произнёс врач, тыча на снимок указкой, – вот посмотрите: видите это тёмное пятно прямо в самом центре мозга?
Карловский со страхом и изумлением рассмотрел чёрную круглую кляксу размером с абрикос или грецкий орех, тут уж – кому что по вкусу.
– Подождите, разве камень глупости – это не всего лишь средневековая метафора? – спросил Константин Петрович дрожащим голосом.
– Да не волнуйтесь Вы так, друг мой! – оптимистически улыбнулся доктор, – Я, конечно, огорчу Вас, сказав, что камень глупости – никакая не метафора, а медицинский факт. Но я Вас и успокою, уверив, что данное злокачественное образование, в той или иной степени, присутствует в голове каждого человека. Тут, так сказать, вопрос только в размерах и степени прогрессирования...
– Вы хотите сказать, он у меня больше среднего? – расстроенно спросил Карловский, ощупывая больную голову под бинтами.
– Лучше не трогайте, – предостерёг его доктор, и Константин Петрович отдёрнул руку. Доктор продолжил, – Как бы Вам сказать... больше среднего – не совсем корректное определение. Честно говоря, на своей практике, я не видел головного камня размерами больше горошины. А с Вашим камешком... есть все основания, выдвинуться на премию Гиннеса.
Константин Петрович нервно сглотнул, не особо вдохновившись перспективой стать мировым чемпионом по глупости. Эразм Эскулапович налил ему из графина водички:
– Пожалуйста попейте. Уверяю Вас, для волнения нет причины! Главное, что мы его вовремя обнаружили и теперь сможем нейтрализовать...
– Но позвольте, – встав с кресла, пылко возразил Константин Петрович, – Как же так?! Это, вероятно, какая-то ошибка! У меня... у меня кандидатская степень по философии, я прочёл тысячи книг, опубликовал монографию и несколько статей в авторитетных научных журналах... одна из них, кстати, на немецком языке! Я же самый чистый и педантичный кантианец на работе и в жизни... Я... я... разве я похож на идиота?!
– Успокойтесь, успокойтесь, – ласковым голосом унимал его доктор, рассылая руками умиротворяющие пассы, – присядьте, пожалуйста. Сейчас Вам больше всего нельзя волноваться.
Карловский повиновался и осел назад в кресло. А Эразм Эскулапович одел очки, раскрыл медицинскую карту Константина Петровича и стал что-то в неё записывать секретным врачебным почерком, уравнивающим русский с латынью в своей неразборчивости.
– Дело в том, – пояснил доктор, – что философские критерии глупости могут весьма расходиться с житейскими, а, тем более, с медицинскими. Вот скажите, Вам сейчас тридцать три года, верно?
– Да, – подтвердил Карловский.
– Вы женаты?
– Нет.
– И в браке, надо думать, не состояли, детей не имеете, – интонация доктора не то чтобы подразумевала вопрос, но Карловский ответил:
– Нет, да. То есть – нет, то есть – да...
– Живёте один?
– Нет. С мамой.
– Понятненько, – записывал доктор, – а работаете значит научным сотрудником?
– Я доцент на кафедре философии в нашем университете...
– Понятно-понятно, – строчил неглядя на Карловского Эразм Эскулапович. Затем поднял на него глаза, глядя то ли сквозь очки, то ли из-под них, – значит так, я выпишу Вам успокоительное и больничный. Сейчас пока оперировать мы не можем, Вам нужно восстановиться после сотрясения. Отдохните недельку. Спите побольше и питайтесь как следует. Если есть возможность, отправьтесь в какой-нибудь пригородный санаторий, белочек там покормите, радоновые ванны попринимайте. Постарайтесь ни о чём не думать и, ни в коем случае, ничего не читать. А потом сразу приходите ко мне. Затягивать с этим делом нельзя!
После слова «оперировать» остальные слова Эразма Эскулаповича доходили до Карловского сквозь какой-то туман, заглушённые непонятным внутренним комариным писком. ОПЕРИРОВАТЬ?!
– Позвольте, – слипшимся голосом обратился он к доктору, – каким же способом Вы намерены устранять этот камень?
– Ах, друг мой, тут уж ничего не поделаешь, – ответил врач, – методы борьбы с этим недугом принципиально не изменились со времён средневековья. Разумеется, технически они усовершенствовались и стали почти безопасными, также далеко вперёд ушла и анестезия. Но, в основе своей – это всё та же старая-добрая трепанация и извлечение.
Карловскому стало дурно, когда он представил размер камня и соответствующее ему отверстие в своей голове. Он открыл рот и по-собачьи начал нагребать им в лёгкие воздух. А Эразм Эскулапович продолжал:
– Ах, да не бойтесь же Вы! Камни глупости – это мой профиль. Многих ко мне приводит симптоматическая глупость, а Вас, можно сказать, привела мудрость случая. В принципе, прямой жизненной угрозы этот камень не представляет. Однако, сама по себе глупость, Бог знает, к каким последствиям может привести. Разумеется, выбор за Вами – смириться с титановой пластинкой на голове или же сглупостью внутри неё. Но определиться необходимо как можно скорее. В противном случае, когда камень достигнет критической фазы, он полностью парализует у Вас здравый смысл и способность выбора. Я понимаю, операция не из дешёвых, но я посмотрел – страховка от Вашего университа может покрыть треть стоимости, остальную сумму можно оформить в кредит.
Тут Эразм Эскулапович достал какой-то цветной буклет и калькулятор, начал что-то высчитывать:
– Тэк-с, если Вы воспользуетесь нашей совместной программой со «Здрав-Кредит-Банком», то это обойдётся Вам всего-то ежемесячной выплатой 3819 рублей 48 копеек в течение шести лет. Конечно, можно рассчитать на более долгий или более короткий срок. Тут уж Вам карты в руки...
– Я подумаю, – бесцветным голосом молвил Карловский.
– Разумеется, – добродушно отозвался доктор, – только, пожалуйста сильно не усердствуйте с этим.
– В смысле? – не понял Константин Петрович.
– Ах, ну я же говорю, Вам сейчас покой нужен. Лишние умственные усилия ни к чему.
– И что же мне делать? Я должен обдумать решение, но думать мне как раз и нельзя...
– Согласен, ситуация не простая, – задумался за Карловского доктор, – конечно, идеальным решением было бы определиться прямо сейчас, дабы не обременять свой мозг лишними мыслями на предстоящей неделе. Но тут уж, как говориться, я не могу ни на чём настаивать. Но если Вас сильно смущает финансовый вопрос, я могу компенсировать Вам часть суммы, выкупив у Вас камень, скажем, тысяч за тридцать.
– А Вам-то зачем он? – удивился Карловский.
– Вообще-то я собираю коллекцию, но, как я и говорил, там сплошь дробинки и небольшие горошины, а Ваш экземпляр мог бы стать настоящим венцом моего собрания, этакой огромной чёрной жемчужиной... К тому же, полагаю, он представляет собой определённую научную ценность.
Константин Петрович подумал-подумал, а затем твёрдым голосом произнёс:
– Пятьдесят.
– Что «пятьдесят»? – вздрогнул от неожиданности Эразм Эскулапович.
– Пятьдесят тысяч, и камень Ваш, – деловито объяснил Карловский немного краснея, поскольку не привык к вольным коммерческим сделкам. Да и торговать собственной глупостью было как-то непривычно. В итоге они сошлись на сорока тысячах, которые были включены в счёт первого платежа, сократив кредитную кабалу для Константина Петровича почти-что на целый год. Когда они подписали бумаги, Эразм Эскулапович бодро пожал Карловскому руку и вдохновенно напутствовал:
– Право, не переживайте Вы! Напротив, порстарайтесь получить от последующей недели удовольствие. Всё-таки, последнии дни с глупостью... Я Вам даже немного завидую по-хорошему, будто в медовый месяц отправляю. Последнее танго с глупостью... каково! Ведь в глупости есть и масса приятных вещей, с которыми порой так нехочется расставаться. Ибо, как говорил мой прославленный тёзка Эразм Роттердамский, «нет в ней никакого притворства и не старается она изобразить на лбу своём то, чего нет у неё в сердце.»[1] В общем, жду Вас через неделю посвежевшего, полного сил и позитивного настроения.
Уже выходя из кабинета Эразма Эскулаповича, Карловский остановился и нерешительно обратился к доктору, исследуя языком глубокие тылы своей ротовой полости:
– Скажите, доктор, а может ли быть как-то связан этот головной камень с тем, что у меня не растут зубы мудрости?
– Ну что Вы, – снисходительно улыбнулся Эразм Эскулапович, опустив очки на нос и кольнув Карловского насмешливыми зрачками, – ерунда какая. Разумеется, нет.
И Константин Петрович вышел из кабинета немного расстроенным.
*****
За окном аудитории светило Солнышко и счастливо чирикали птички. Константин Петрович блаженно сощурился подставив своё лицо весенним тёплым лучам, на секунду стал будто прозрачным, досыта напитавшись солнечным светом и звонко потюкал ногтем указательного пальца по титановой пластинке на своём темечке. По голове и телу прошла сладостная вибрация. Он повернул по-детски восхищённую сияющую улыбку к студентам. Те, схватившись за ручки и занеся их над раскрытыми тетрадями тревожно всматривались в преподавателя и недоумённо переглядывались между собой. Карловский подошёл к своему столу, абсолютно свободному от предметов, конспектов и даже мелких шпаргалок, ласково провёл по деревянной глади ладонью и также ласково провёл своим взглядом по напряжённым лицам студентов. Он мессиански распростёр руки, жестом указывая им, чтобы они отложили ручки и слушали. Удивлённые студенты, пожимая плечами и как-то перепуганно и недоверчиво оглядываясь, повиновались.
– Слушайте, – елейным голосом молвил Константин Петрович и замер, подняв глаза в потолок, прогоняя через себя солнечное тепло и весенний пьянящий воздух. Студенты ждали чего он скажет. Кто-то робко посмеивался, кто-то крутил у виска, но всем было как-то не по себе. А он стоял и молчал, приложив указательный палец к губам, застывшим в улыбке Джаконды. Его неземной покой не особо передавался студентам и требовал уточнения. Поэтому он, приложил к уху ладонь и пояснил:
– Слышите? Птички...
Студенты нервно заёрзали, кто-то гоготнул противным тенорком. Но это нисколько не смутило Константина Петровича. Он продолжал загадочно улыбаться. Наконец, он изрёк:
– Попробуйте хотя бы секунду не думать ни о чём, а просто слушать пение птиц. Попробуйте просто секунду не думать... Не получается?
Кто-то из девушек всерьёз попытался углубиться в предлагаемую Константином Петровичем медитацию, большинство конечно просто цинично стебались и обезьянничали. Но его это нисколечко не волновало.
– У нас сегодня заявлена тема «Европейская рационалистическая философия», – наконец начал Карловский. Студенты осеклись и уж было снова взялись за ручки, но он опять остановил их жестом и продолжил, – и вот что я вам скажу. Вся европейская философия окончательно свернула с правильного пути в тот момент, когда Декарт произнёс своё «cogito». Нет более ошибочного утверждения, чем его «мыслю, следовательно, существую», нет более пагубного заблуждения, чем объявлять мысль критерием существования. Ибо, когда мы мыслим, мы лишь позволяем Чистому Разуму эксплуатировать наши жизненные энергии и мыслить себя через нас. Разум есть вещь в себе, и человек есть вещь в себе. Так не пора ли им разойтись и зажить, наконец, независимо друг от друга? Я же говорю – освободитесь от этого рабства мысли хоть на секунду, послушайте, как поют птицы за окном, взгляните, как прекрасны солнечные лучи, озаряющие вселенные всевозможных пылинок...
И он ещё так долго и вдохновенно проповедовал, а студенты изумлённо слушали его открыв рты, не понимая, то ли он спятил, то ли просто перестал быть занудой. А речь его текла сама собой, не требуя усилия мысли, единственной заботой, мелькавшей на горизонте сознания была предстоящая выплата 3819 рублей 48 копеек за операцию. Но какая это ничтожная мелочь! Карловский с радостью отчислял бы Эразму Эскулаповичу хоть всю свою скромную зарплату за тот подарок, который он ему сделал, удалив из его головы камень глупости.
[1] См. Эразм Роттердамский «Похвала глупости», перевод П.К. Губера.