Что может связывать маленькую девочку и очень пожилого мужчину, которому за восемьдесят? Маму девочки гложат самые неприятные подозрения: «Вы о чем говорили? Какие картинки он тебе показывал?» Мама, предполагая самое плохое, запрещает дочери навещать пожилого соседа. Девочка старается быть послушной, но выдерживает всего три дня… Ma Lolita?
Начало книги погружает читателя в безвременное пространство — между жизнью и смертью, такой маленький зазор. Очень похоже описывается это пограничное состояние в романе «Казус Кукоцкого» Л.Улицкой. Человек между здесь и там, еще не мертвый, но живой ли? Повзрослевшая героиня приходит к своему старому другу, которому уже 101 год (всего-навсего, как говорит она подруге мамы), который находится в состоянии «глубокого сна» (судя по всему, в коме). На вопрос матери, зачем да почему, отвечает: «Я его люблю». Все понятно? А вот и нет.
Мы с вами поговорим об относительности времени — для человека здесь и сейчас. И просто — об относительности. И о странностях времени.
На днях пытались выискать нужное слово — очень не понравилось выражение в другой книге: «преходящесть вещей». Самым оптимальным показалось слово бренность. Погуглили после, Google с нами добродушно согласился. Как и мы, после бренности самым употребимыми синонимами этого неудобного слова преходящесть он назвал тленность и временность.
Анна Смит задумала цикл книг по временам года, и по одной, ведомой только ей, причине она начала его с осени. Почему осень, время увядания, тлена, как говорил наш гений, «унылая пора»? Вполне ведь логично начинать с весны, она — начало, первый звон трели, первый росток. «Это было худшее из всех времен. В очередной раз. В этом суть вещей. Они распадаются, всегда распадались и будут распадаться — такова их природа».
События, происходящие с героиней, перемежаемые автором с воспоминаниями о ее детстве (с того момента, как одиннадцати лет от роду та познакомилась со своим странным соседом), с одной стороны, банальны, с другой стороны — поражают дикой бессмысленностью. Хотя, в отличие от кафкианского социального абсурда, они вполне себе правдивы. Вот так, это не бред одного героя, это бредовый мир, в котором мы живем. Смешно? Иногда. Но иногда хочется сказать так же, как мама Элизавет: «Я устал (устала)». «Я устала от новостей. Устала от того, как они муссируют одно и отвлекают внимание от другого — того, что поистине ужасно. Я устала от сарказма. Устала от злобы. Устала от подлости. Устала от корыстолюбия… Устала от насилия… Устала от лжецов».
В этой атмосфере хорошо чувствуется запах тления. Что-то издает отчетливый и жуткий аромат гниения. Имеет ли это отношение к 101-летниму старику? Вы удивитесь — нет. К нему не относится понятие «приходящесть». Почему? Попробуем прояснить.
По поводу романтических отношений Элизавет и Дэниэла (так зовут старика соседа) мы вас разочаруем. Тут связь иная, но не менее глубокая. Это одно мироощущение, одно видение того, что происходит вокруг них и внутри. Это самое внутритрудно выражается словами, изобразительное искусство весь двадцатый век пытается изобразить, что там, внутри — человека, предмета, события.
«Можно влюбиться не в человека…, а в его взгляд — в то, как этот чужой взгляд позволяет тебе увидеть, где ты находишься, кто ты такой», — говорит Дэниэл о природе своих чувств к поп-арт художнице Полин Боти, единственной настоящей любви в его жизни. Но он в 60-х был уже стар, чтобы признаваться в чувствах 29-летней актрисе и художнице.
Прекрасная блондинка, еще и умна. Общество, увы, не готово принять пока (60-е гг.) образ работающей женщины, о чем на радио Полин с иронией говорит: «Идеальная женщина что-то вроде преданной рабыни, которая исполняет свои обязанности, ни на что не жалуясь и, разумеется, не получая вознаграждения, которая говорит, только если к ней обращаются: этакий славный малый».
Она выходит замуж за Клайва Гудвина, потому что тому, с ее слов, «нравятся женщины, что он понимает, что они не вещи или что-то совсем непонятное. Он признавал мой интеллект, что для мужчины очень нелегко»…
Сердце Дэниэла разбито. Но взгляд, их общий взгляд — это не скрепляется брачными узами. Это то, что роднит людей даже тогда, когда они не видели друг друга никогда (Элизавет подозревает, что Дэниэл никогда не видел Полин вживую, — видел-не видел — какая разница? Кажется, да, но что с того?)
Вот о чем, собственно история. Не совсем о поп-арте (и о нем, но не только), не совсем о социальной деструкции (и о ней, но не суть). Какая разница, сколько тебе лет — десять — тридцать — восемьдесят — сто? Ты изнутри, твой мир, твой взгляд, твое мироощущение — у этого нет возраста, это вне времени. Это — нетленно. Он, 101-летний, представьте себе, не умирает. То, что внутри, не стареет, не подвержено тлену.
Поэтому Элизавет говорит: «Я его люблю» — люблю его спонтанность, его речь, юмор… Дэниэл предлагает Элизавет поступить в коллаж — та хочет изучать «все», мала еще, чтобы что-то понять. Элизавет говорит, что он путает слова коллаж и колледж , на что тот резонно замечает: «Коллаж — это учебное заведение, в котором все правила можно подбросить в воздух, а размер, пространство, время, передний и задний планы становятся относительны, и благодаря этим навыкам все твои мнимые знания превращаются во что-то новое и необычное».
Дэвид — не старик-гей, как говорит мама Элизавет. И не старый извращенец, пристающий к девочкам. Он нечаянно научил Элизавет видеть мир не таким, каким он кажется изначально. «Нам остается надеятся, — говорит Дэвид, — что люди, которые любят и хоть немного знают нас, увидят нас в конце концов правдиво».
Мир, как язык, слово, художественный образ — мир внутри нас — постоянно рождается, меняется. Старик передает эстафету — и его взгляд живет в глазах уже маленькой девочки. Это и есть любовь. Это и есть жизнь. И это — вне времени.
…Где-то глубоко, у самого твоего сердца тлеет искра, прикоснись к другому — и он может вспыхнуть ответным огнем. А это если сердце ребенка? Можно ли загасить этот пожар — об этом читайте в отзыве на книгу другого автора — Селесты Инг.