Детский писатель и библиотерапевт Николай Назаркин живет в Голландии, а работает в России: здесь издаются его книги, он консультирует российские семьи, где растут дети с редкими заболеваниями. Он и сам – не просто редкий, а единственный такой: о «синдроме Назаркина» голландские медики пишут диссертации.
Текст: Ирина Лукьянова, фото предоставлено Николаем Назаркиным
– Николай, как вас занесло в Голландию?
– По любви. Нет, серьезно. Я работал программистом и веб-мастером и однажды стал модератором форума Всероссийского общества гемофилии. И начал наводить там порядок. Как и на любом форуме конца 90-х, там было много нытья, бардака, ругани. Мне это надоело, я предложил поговорить о книжках. И мы завели разговор о книжках, в том числе о Толкине. В разговоре принимала участие одна девушка. Я часто не мог понять ее реплики: мне казалось, она издевается или под кайфом приходит, я даже хотел ее забанить. А потом вдруг выяснилось, что она – иностранка и русский для нее неродной. Мы поговорили, потом общение как-то вышло за рамки форума, потом она приехала ко мне в гости. По-дружески, у меня тогда была своя девушка.
Это был 1998 год, дефолт, денег кот наплакал, зарплату последнюю не отдали. Я занял у друзей, но показал ей Москву. Съездили в Коломенское, еще куда-то. Ей очень понравилось. Мы постепенно стали переписываться. А в 2001-м поженились. Сначала мы жили в России: у меня была нормальная работа, у нее тоже. Она медсестра, устроилась в детскую больницу. Годик проработала, потом сказала: «Коля, извини, пожалуйста, но тут медсестры получают совсем другие деньги. Я все-таки привыкла нормально жить. А ты ведь можешь и удаленно работать?» А у меня тогда параллельно была работа в Российской государственной детской библиотеке. Я сказал, что могу, но все бросать мне не хочется. Она сказала: «Ну, ты будешь приезжать сюда. А я, если не вернусь обратно, потеряю квалификацию». И мы уехали в Голландию. Сначала мне там жутко не понравилось, но потом я привык.
– Откуда же обычная голландская медсестра пришла на специализированный русский форум по гемофилии с русским языком?
– А у нее был приятель, у которого тоже была гемофилия, как и у меня. И она решила посмотреть, чем живут в России гемофилики. А русский язык выучила заодно. Она любит учить языки. За то время, что мы вместе, она уже выучила тибетский, а сейчас занимается уэльским…
– Валлийским.
– Ну да, валлийским, спасибо.
– А что она потом делает с этими языками?
– В общем-то ничего. В том и проблема, что она много знает, много умеет, но не умеет на этом деньги зарабатывать. Все это время она работала медсестрой, сейчас ей надоело, она говорит: я по природе интроверт, мне трудно постоянно быть с людьми. А языки учит только для себя.
– А детской литературой вы тоже не собирались заниматься?
– Я хотел стать инженером-металлургом. И пошел учиться в металлургический. Но после первого года понял, что здоровье не позволит мне пройти практику и работать по специальности. Дальше был выбор между историко-архивным и Университетом культуры. И я выбрал университет культуры только потому, что туда проще было ездить. Отучился на библиотекаря детских и юношеских библиотек на заочном – никуда иначе мне здоровье не позволяло тогда.
В университете я учился в одной группе с Алексеем Копейкиным, который тогда уже работал в отделе рекомендательной библиографии РГДБ, он привлек меня к работе, мы вместе придумали, как делать сайт «Библиогид» – и я горжусь, что придумал, что надо дать людям возможность оставлять там отзывы. Это был конец 90-х, мы еще учились.
Уже тогда я работал как библиотерапевт во Всероссийском обществе гемофилии и делал там информационное издание: у нас были газета «Геминформ» и детский журнал. А когда это совместилось с РГДБ, я решил, что мне вообще гораздо интереснее детская литература. Тогда не думал, что я стану писателем: я себя тогда видел немножко журналистом, немножко редактором, но в основном – программистом и веб-мастером. Сейчас я уже не работаю программистом и веб-мастером, отстал, совсем не знаю новых технологий – да и не очень хочу. Сейчас я в основном пишу – художественные книжки и познавательные. Или художественно-познавательные.
– А деньги откуда берутся?
– Примерно 40 процентов от книжек и 60 процентов от библиотерапии: я до сих пор веду вебинары и провожу консультации для России. Это уже не только с Обществом гемофилии: в гемофилии, как ни удивительно, сейчас уже настолько все хорошо, что даже библиотерапия не особенно нужна, к счастью. Сейчас есть нормальные лекарства, и, если человек не упадет с мотоцикла или третьего этажа, он ничем не отличается от здоровых. Так что я в основном работаю с семьями пациентов одной детской больницы: консультирую по скайпу родителей детей с редкими (орфанными) заболеваниями.
– В чем заключается помощь родителям?
– Советую им, как легче поступить, как снять стресс. Их проблемы связаны не только с заболеванием, у них много стрессов, связанных со школой, с учебой, с социализацией… Я часто опираюсь на книжный опыт и советую, что почитать хорошего. Для них важно просто увидеть и услышать, что вот у меня четыре протеза – колени и голеностоп, – но на самом деле все отлично, я скоро пойду на кораблике плавать, я сам зарабатываю, и у меня сын прекрасный растет… Самое главное, наверное, психологическая помощь: они видят – ну, господи, все переживаемо.
– А сын ваш себя чувствует, скорее, голландцем или, скорее, русским?
– Он родился в Голландии и чувствует себя голландцем. Но очень гордится, что у него есть русские корни, поэтому любит, например, мем с советским гимном и российский флаг всегда таскает.
– По-русски он читает?
– Он вообще не очень читает. Он очень математический мальчик, очень любит всякие вычисления, точные факты. Ему художественная литература неинтересна. Но вот, правда, про динозавров он прочитал роман Майкла Крайтона, потому что ему фильм нравится. Он сказал, что там, конечно, много ошибок в биологии или в генетике, но это можно простить, потому что роман был написан еще до нашей эры – то есть до нашего века.
– Какова она – загадочная голландская душа?
– Голландцы вообще как нация состоялись из двух различных источников. Когда Нидерланды возникли, сначала восстала северная Голландия – очень бедная, фермерская, рыбацкая, китобойная, очень свободолюбивая и не хотевшая никаких компромиссов. А потом к ней присоединилась часть восставших из богатых регионов вроде Антверпена и Брюгге – они принесли с собой деньги, культуру, умение строить большие города, большие корабли, большие дома; они принесли французский язык как язык культуры – а голландский остался как бы языком деревенщины. И из этих двух не очень похожих кусочков сложились Нидерланды. И когда смотришь на голландскую душу – ну, если вообще есть такая голландская душа, – до сих пор можно вот эти отдельные кусочки увидеть. У кого-то больше фермерского, крестьянского миропонимания – это называется «бурхерстанд». Другие более открыты миру, но, с другой стороны, совершенно не ценят того, что происходит в собственной стране, считают, что весь мир – это дом. Вот такая у нас странная страна: с одной стороны, она дала огромное количество колоний, а с другой – очень малое число эмигрантов послала в другие страны по сравнению с соседями.
– Почему же из Голландии не бежали?
– Вероятно, особых причин не было. Там не было такой особой бедности, как в Германии, не было резкого деления на тех, у кого есть земля, и тех, у кого нет: вся земля принадлежала фермерам. А уезжали из Голландии довольно образованные люди, которые устраивались в Нью-Йорке, в Бостоне и в других городах. И колонии голландцы основывали по всему миру чисто торговые. Никаких особых завоеваний, только торговля. Бедные были не ужасающе бедны, богатые вели свой бизнес, ничего особенного.
– Голландия сейчас чувствует себя частью большего пространства – Европы, мира – или, скорее, замкнутой в себе национальной страной?
– Некоторые партии у нас очень пытаются разыграть карту, что мы не Европа, а отдельная страна. Но у них не очень получается: мы не чувствуем себя ни Европой, ни отдельной страной. Голландия как была перевалочным пунктом Европы, так и осталась. Роттердам как был крупнейшим портом Европы начиная с тысяча шестьсот затертого года, так он им и остается. Голландские купцы как торговали новгородским хлебом, шведской железной рудой, немецким углем и французским дубом, так они и торгуют, собственно, сейчас, только немецкими машинами, не знаю, российской нефтью… Хотя есть общая идея Брекзита, есть идея, что Европейский союз должен повторить судьбу Советского Союза, и под этим флагом некоторые партии действуют очень активно. Но у них не очень получается. Как Голландия может выжить вне пространства Европы, кто же с ней торговать-то тогда будет? Нет, она сможет обеспечить себя картошкой и помидорами, это без проблем. Но сейчас все-таки XXI век, а не XII.
– У всякой детской литературы, наверное, есть свое лицо. Есть, скажем, скандинавская детская литература, есть русская детская литература. А какова голландская детская литература?
– Она не похожа ни на скандинавскую, ни на немецкую, ни на английскую. Она очень замкнута на себя. Почему так получилось? В Голландии очень мало развит перевод. Английский там изучают буквально с начальной школы, и Голландия, по сути, двуязычна. И все книги для подростков старше 12 лет с английского не переводятся – только для самых маленьких. Поэтому голландская детская литература испытывает очень жесткую конкуренцию со стороны английской и вообще мировой литературы. В Голландию попадает, к примеру, очень много немецких книг в английских переводах, шведской литературы в английских переводах... Поэтому писать то же самое, о чем модно писать в мире, только ты это уже прочитал, а твои читатели еще нет, – в Голландии такое невозможно. И голландским авторам для выживания нужно быть оригинальными. С другой стороны, голландским автором быть очень выгодно: правительство уделяет литературе большое внимание. Если тебе удалось засветиться, допустим, на Неделе детской книги, идею которой голландцы заимствовали у Советского Союза – они это всегда подчеркивают… На этой Неделе выбирают 15–20 человек, и, если ты попал в их число, ты на год получаешь хорошую зарплату и можешь писать дальше. К тому же идут приличные гонорары.
– То есть соблазн стать голландским писателем довольно велик?
– Соблазн был, но, к сожалению, я не такой полиглот, как моя жена. Мой голландский хорош для перевода на русский, но не наоборот.
– А семейный подряд?
– Эмма уже перевела книжку «Тюльпан. Цветок султанов и мельников» на голландский, и мы хотим послать ее в издательство. Но Эмма, вообще, не очень понимает работу писателя и переводчика, она этому не училась. Хотя несколько рассказов из моей первой книжки, «Изумрудная рыбка», она перевела для голландской детской больницы, и они там произвели очень хорошее впечатление. Вплоть до того, что курирующая меня медсестра – мой куратор по гемофилии – зачитала их на общеголландской конференции, их поместили в сборник. В общем, хорошо получилось.
– Чем голландская детская литература отличается от русской?
– Автор гораздо меньше зависит от издателя. Это не система закупок, когда издатель, как богатый купец, приезжает в далекое село и одаривает с барского плеча предложением: мол, давай мы все твое зерно за пять копеек купим, а иначе оно так тут и сгниет. Это уже рынок, где авторы выставляют свои произведения. Есть несколько известных премий – это «Золотой грифель» и «Серебряный грифель» для писателей, а для художников – «Золотая кисточка» и «Серебряная». Есть «Большая детская книга» и еще парочка детских премий, и основной поток детской литературы идет через эти премии.
– То есть на маленькую Голландию не менее пяти детских премий.
– Да-да. Премии очень раскручены. У «Золотого» и «Серебряного грифеля» два жюри: взрослое и детское. Обязательный выбор детского жюри отмечается. Там очень много лауреатов.
Но помимо премий есть еще несколько систем, куда авторы могут посылать свои тексты. Эти системы работают со всеми издательствами. Агенты в этих системах работают с первой книжкой автора бесплатно, просто чтобы «поймать» хорошего писателя, а для следующих – уже по договору ищут издательство. Обычно, если тема какая-то социально значимая – о мигрантах, об инвалидах, о толерантности, правительство раздает гранты, а издатель за этими грантами очень охотится. Тут есть и минусы, потому что выходит немало средних или даже плохих текстов, зато очень социально значимых. Но так всегда было, и не только в Голландии.
– У вас сейчас вышли две книжки о Голландии – «Три майские битвы на золотом поле» и «Тюльпаны». А что еще?
– Пока ничего. Когда-то я написал сборник таких небольших «рассказок» про Голландию, но он уже устарел: много неточных сведений, надо переписывать. Но я не могу разорваться на тысячу маленьких Назаркиных, и приходится выбирать что-то одно. А мне сейчас нравится формат коротких книжечек, которые делает издательство «Настя и Никита», поэтому я сейчас пишу сразу несколько таких текстов именно для него: про необитаемые острова, про корабли царя Петра. Еще я очень хочу сделать книжку про зимние праздники в разных странах.
– Знают ли сейчас за рубежом русскую детскую литературу?
– В Голландии она сейчас перешла в раздел экзотики. Раньше русская проза была известна – и не только Достоевский и Толстой, но даже Гайдар, Каверин или Носов. Сейчас Россия где-то на уровне Камеруна, Малайзии и чего-нибудь вот такого. Никто ничего о ней не знает, и не потому, что она плохая. Просто литература за рубежом делается не авторами – она делается издателями, промоутерами, она делается на выставках, а у нас с этим, по-моему, довольно плохо.
– Но ведь наша детская литература могла бы быть экспортным продуктом. Кстати, а что из нее могло бы быть востребовано на международном рынке?
– А как ни странно, довольно раскрученные вещи: детское фэнтези в исполнении, например, Эдуарда Веркина, книги Андрея Усачева, Артура Гиваргизова, Михаила Есеновского, Нины Дашевской, Марии Ботевой... Кстати, голландская детская литература тоже пытается попасть на международный рынок, ей одной Голландии мало: в Голландии приблизительно 25 миллионов человек, а всего голландскоязычных в мире около 50 миллионов. Поэтому ей очень хочется завоевать и Америку, и Англию. Так что вся голландская детская литература, которая идет на перевод и на международный рынок, спонсируется государством через Нидерландское бюро переводов. То есть сначала ее переводят за государственные деньги, а уже потом издателя начинают искать.
– А каков принцип отбора для внешнего рынка? Лучшее, что есть, или востребованное на рынке?
– У голландцев для внешнего рынка есть довольно специфический образ: голландская литература – это о подростковых проблемах. Это чем-то похоже на скандинавскую литературу, и проблемы довольно прямолинейные: подростковый секс, наркотики, проблемы в школе, буллинг… Голландцы пишут про это много, не всегда, конечно, хорошо, но довольно пристойная школа у них есть.
– А кстати, у нас в России что могло бы стать таким особым образом, своей «фишечкой»?
– Вообще, хороший вопрос, что бы в России могло бы стать такой «фишечкой».
– Я понимаю, что спрашиваю о смысле жизни и всего остального, и мне можно ответить просто «сорок два» (в книге Дугласа Адамса «Путеводитель для путешествующих автостопом по галактике» суперкомпьютер 7 с половиной миллионов лет искал ответ на «главный вопрос жизни, Вселенной и всего такого» – и ответил на него «42». – Прим. авт.)...
– Да, и всего остального. Я как раз пытаюсь понять, что бы в России могло стать такой «фишечкой». Главное – это что в большинстве наших книг нет одной проблемы. Их нельзя поставить на конкретную полку – «травля», «наркотики», «проблемы с отчимом». У всех хороших детских писателей все книжки многослойные. Нельзя сказать, что книжка Нины Дашевской «Скрипка неизвестного мастера» – детектив о поиске скрипки старого мастера, и нельзя сказать, что она просто школьная повесть о дружбе двух друзей.
– И нельзя сказать, что ее «День числа Пи» – это книга о музыке, или о математике, или о синдроме Аспергера.
– Да. Наши книжки – многослойные. Собственно, за это и классику-то нашу так уважают. Нельзя сказать, что Достоевский – это чистый детектив. Хотя он, в принципе, детектив. Так что, по-моему, многослойность и могла бы оказаться такой «фишечкой». Но, с другой стороны, это может повредить позиционированию: книги не попадают в конкретные категории. Но зачем им попадать? Русская литература всегда была специфической.
– Да. И смысл жизни, Вселенной и всего остального.
– Да-да. Как раз о смысле жизни и всего остального. Даже если мы возьмем хорошее фэнтези – ну, скажем, «Звездолет с перебитым крылом» Веркина, – это тоже не вполне фэнтези.
– Скучаете по России?
– Мучит ли ностальгия по соленым огурчикам? Я никогда и не терял соленых огурчиков, и с россиянами общаюсь столько же, сколько и с голландцами. Кстати, они друг с другом очень похожи.
– Чем?
– Многослойностью. Никогда не скажешь по человеку, не сразу поймешь, кто он, с кем имеешь дело. Как русскую книжку – не поймешь, на какую полочку поставить. А еще – у него всегда такое снисходительное отношение к попыткам навязать ему плохие простые решения. Может быть, это сохранялось с тех пор, когда голландцев сильно обижали соседи. Но вот как-то лучше жить всегда своим умом – таким немножко закостенелым, может быть, но своим.