Стоит только пересечь Становой хребет с юга на север в стороне от Алданской магистрали, и до самого Ледовитого океана людей можно пересчитать по пальцам. Воздух здесь живителен, а вода в речках прозрачней горного хрусталя. Вверх по одной из них я и пробирался, навьюченный двумя с половиной пудами снаряжения.
Крутые утёсы, раскорячась между землёй и небом, безжалостно тискали податливую речку. Она извивалась, шумела, пенилась, стремясь вырваться из объятий неумолимых насильников, но тут же и покорялась, лаская каменные обнажения тихими плёсами.
Через каждый час я останавливался поближе к речке, сбрасывал груз, пил её прохладную воду и распластывался на земле, чтобы перевести дух и успокоить грохочущее сердце. Пробирался я по самой нетронутой глуши: буреломы, скалы, пот, комариный звон, отпечатки медвежьих лап в заиленных низинках берега… Один час пути – один километр, десять часов – десять километров.
Если бы меня спросили: «зачем?» – я вряд ли смог бы пояснить обстоятельно. Хочется – вот и весь сказ. Надоело скрипящее, как железом по стеклу, слово «цивилизация», пропитанное выхлопными газами и процентными отношениями...
Вечернее небо затянуло тучами, подул ветерок, разгоняя комарьё. Бронзовые от закатного солнца склоны сопок потускнели. Стало сумрачно, неуютно. Я остановился среди прибрежных глыб, сбросил заплечную ношу и принялся за устройство ночлега, радуясь, что до утра каторга кончилась, что скоро можно будет наполнить живот горячим ужином и вытянуться у костра. Это был самый приятный момент дня. Правда, одно обстоятельство вызывало у меня беспокойство. И не беспокойство даже, а то самое чувство, когда «нельзя, но очень хочется». Длинный крутой склон вплотную подходил к речному руслу, и я устроил ночлег в единственном приглянувшемся месте всего в метре от воды.
«А! Обойдётся…» – уже засыпая, отбросил я смутный зуд,
Однако спустя час зашумели кроны лиственниц, порыв ветра сдёрнул наспех привязанный за камень край полога, и на моё лицо брызнул дождь. Но через пять минут, устранив неполадку и накрыв костёр припасённым с вечера выворотнем, я снова уснул.
Дождь быстро перерос в шумный ливень. Я с тревогой посматривал на уровень реки, подкладывал под выворотень дрова и ненадолго отключался, когда шум чуть стихал. И всё-таки я прозевал. Очнувшись от холода, я увидел затухающие угли и бросился спасать остаток костра. С ужасом понял, что жар заливает не дождём – вплотную с кострищем плескались волны. К стоянке подкралась взбухшая река. Не зря всё-таки зудило перед сном.
На несколько минут я окаменел, переваривая свалившуюся напасть и свыкаясь с мыслью о переселении. Лезть наугад в беспросветную темень, под проливной дождь... Но плеск волн у самых ног не давал время на долгие размышления.
- Чёрт бы побрал эту темноту. Как ночью в подземелье, – вслух ругался я, пытаясь нащупать на крутом склоне подходящее место для разбивки новой стоянки. Но места не находилось. – Нет, кромешная тьма – это не ночь в подземелье, это беспросветная глупость, – злился я на себя и на холодные струи дождя, стекающие за шиворот.
Я отгонял назойливые мысли о том, что подходящего места так и не найдётся, а если и найдётся, то рядом не окажется дерева, из которого можно раздобыть сухих дров. Мне вспомнился чей-то рассказ о рыбаке, заблудившимся во время обложного дождя, которого нашли застывшим у потухшего кострища. Это воспоминание подстегнуло меня, я полез выше и вскоре наткнулся на плоский уступ размером чуть больше обеденного стола. Сразу же растянул над ним брезент, на ощупь отыскал и, вымеряя каждый взмах, чтобы не пораниться, срубил сухостойную лиственницу; также, примеряясь, отрубил от ствола три чурки, разрубил их на дрова и ещё четверть часа принимал под брезентовым навесом роды костра.
За прошедшие час-полтора, пока я обустраивал новое пристанище, холодный северный дождь промочил до портянок, мокрая одежда сковала тело холодом. Пальцы рук утратили хваткость. Свежеструганные щепки валились в мокрый брусничник и гасили робкое пламя. После нескольких безуспешных попыток меня захлестнуло отчаяние – столько усилий прахом! Я чувствовал, как коченеет тело, как замедляется сердце, не в силах закачать кровь в сжатые стужей капилляры, как всё неохотнее, будто ржавые шарниры, поворачиваются суставы. На мгновенье меня охватил страх. Мелькнуло даже сожаление о том, что затеял поход на свою погибель. И, помимо воли, я «взорвался». Сначала во всю оставшуюся мощь измученного тела, не стесняясь в выражениях, разразился бранью в свой адрес, потом обругал дождь, тучи, речку, ночь, мокрые дрова...
Будто бы чуточку потеплело. Иссяк поток отборного красноречия, прошла досада, и заработала голова. «Бересты бы», – мелькнула мысль и тут же испарилась за ненадобностью, поскольку я помнил, что истратил последний её кусок вечером. «Так, что там в котомке? Запасная одежда, харчи, снасти, патроны... О! Порох!.. Нет, не то. Пых – и нету... Карта, аптечка… Эх, спирта бы... Стоп! Карта, карта… Что там ещё горит? Может, от сапога резины отрезать?.. Зря, выходит, клеил, да и не загорится...»
И тут меня озарило: «Клей!»
Я быстро отыскал скрюченный тюбик, негнущимися пальцами выдавил половину «Момента» на кучку подмоченных щепок, поджёг и, затаив дыхание, принялся вскармливать пляшущий огонёк новыми и новыми стружками. Я чувствовал, как ледяная клешня сдавила тело, вытягивая из него остатки тепла, и понимал, что только от "аленького цветочка" зависел сейчас острый, как нож, вопрос: «Быть или не быть?». В крохотном огоньке билась сейчас и моя жизнь. И я лелеял его всем своим сознанием и волей, ограждая от порывов ветра, от потоков хляби и от угасания неуклюжим телом. Ничего в мире сейчас не существовало, кроме этого язычка пламени.
Через полчаса я, обжигаясь, припадал к костру; потрескивала над огнём двухнедельная щетина, слезились глаза, парила одежда.
- Нашла рыбака! Хрен тебе пламенный! – громко ликовал я в адрес разгулявшейся стихии.
Отступила за край огненных сполохов холодная тьма. Жизнь, тёплая и весёлая, всё неутомимее вливалась в тело, наполняя мозг и сердце радостью. В бессильной злобе барабанил по брезенту дождь. Где-то внизу бесилась речка. Правда, теперь уже не утёсы крутили игривой кокеткой, а она, превратившись в разгневанную фурию, терзала их каменные мощи. Сквозь её буйство доносился глухой стук сдвигаемых потоком валунов.
Я был доволен, хоть время от времени всё ещё клял себя за неосмотрительный ночлег.
После этой коварной ночи у первых же берез я напихал в рюкзак бересты, приговаривая: «Будешь оберегать меня от беспросветной глупости…» А в полдень, разомлев от обеда и ласкового солнца, убаюканный шумом реки, я задремал, прикрывшись от комаров куском марли…
Коллеги, мне удалось в кромешной тьме на крутом откосе под проливным дождём выйти из критического положения. И мне казалось тогда, что больше таких глупостей не будет. Увы, только лишь казалось... Но об этом в следующий раз.
Если интересно, делитесь мнением и подписывайтесь на канал «Таёжные экспедиции».