Больше всего на свете ему хотелось исчезнуть. Стать невидимкой для всех – для учителей, для одноклассников, для взрослых вокруг него. Но, увы, это было невозможно. А как было бы хорошо, если бы на него не смотрели. Взгляды – косые, колющие спину, – он чувствовал ежеминутно. Осуждающие, брезгливые, насмешливые, злые… какие угодно, но не добрые. Эти взгляды преследовали его всюду – и в школе, и на улице. Находили на последней парте, где он прятался со своими изорванными, распадающимися на части, учебниками. Находили в парке среди деревьев, где он охотился за выкинутыми мимо мусорок бутылками. И в магазине, где глаза охранника сверлили спину каждую секундочку, пока он стоял в очереди с пакетом извечных дешевых макарон и с маленькой пачкой самого дешевого, из порошка, молока. Это было все, что он мог позволить себе купить. И это было все, что он мог принести домой, чтобы накормить младшего брата и больную мать. Взгляды, взгляды… пригвождали к полу и рождали не проходящий стыд. За свою грязную, старую одежду. За грязные, разваливающиеся кроссовки… Он всегда старался не смотреть в лица окружающим и держаться подальше. Становился в конце очереди, за несколько шагов. От страха, который уже тесно переплелся со стыдом. Из страха, что обвинят в воровстве или что испачкал, или плохо пахнет, оскорбляя честных граждан… В магазине было трудно. Он ненавидел магазин. Из-за охранника. Из-за того, что там всегда была очередь из взрослых, которые проходили мимо него, оттирая назад, а он не мог, не решался отстоять свое место в очереди. И приходилось ждать редких мгновений, когда касса с продавцом оказывались свободными. Тогда он быстро подходил и поспешно клал на прилавок пакет с молоком и макароны. Он не подымал глаз на кассирщу, которая морщила нос и с недоверием окидывала его очередным подозрительным ВЗГЛЯДОМ. — Деньги есть? — Есть, — выговаривал он. Дважды раздавался короткий писк, когда кассирща пробивала товары, и он опасливо ждал приговора – сколько? А вдруг… не хватит? А вдруг, макароны стали дороже? Почему-то ценник на них на полке почти всегда отсутствовал и приходилось гадать, а получится ли их купить? Это было очень страшно. Что же он даст маме? А Кили? Но чаще всего везло. — Пятьдесят три рубля, — раздавался приговор и Фили мог выдохнуть. Он выгребал из кармана старой джинсовки монетки и поспешно выкладывал на прилавок. Женщина-кассир брезгливо, одним пальцем с ярко красным длинным когтем, пересчитывала монетки и сбрасывала их в кассу. И тогда Фили поспешно брал макароны и молоко и почти сбегал из магазина. И только на улице он мог свободно выдохнуть. Купил. Ему есть, что принести домой. И прижимая покупки к груди, он шел мимо магазинов с ярко освещенными витринами, с самыми разными вкусностями, не подымая глаз от серых плит тротуара. Зачем смотреть туда? На колбасы, сыры, на вкусные булочки, обсыпанные сахаром, и шоколад? Чтобы потом, дома, есть пустые полусклеенные меж собой макароны? И уговаривать есть их Кили? Хорошо, что было молоко. Пачки хватало на ужин маме и малышу Кили, и на завтрак по пол-стакана с остатками макарон им хватало. Себе Фили не мог позволить пить молоко. В пакете было всего 900 грамм… раньше был литр. Но потом в стране начался КРИЗИС и молока в пачках стало меньше. А цена выросла. Это называется экономия… Идя домой, в однокомнатную квартирку на четвертом этаже, Фили всегда проходил мимо песочницы с нелепым деревянным «грибом»-мухомором. Днем в песочнице часто играли малыши из нормальных семей. У них были игрушки, которые иногда забывались в песке. И Фили всегда надеялся, что сможет найти в песочнице хоть что-то – потерянную машинку, ярко-желтый совочек или мячик… погремушку. Для Кили, конечно. Он маленький, ему нужны игрушки, а где их возьмет Фили? В магазине игрушки продают, но для него они очень дорогие. Украсть? А если поймают? И что тогда? Фили знал, что делают с ворами-детьми. В школе учительница рассказала, весь урок посматривая на заднюю парту. На него, понятное дело. Колония для несовершеннолетних. Для маленьких убийц и воров. Если Фили посадят туда, что будет с трехлетним Кили и мамой? Братишку отправят в приют, где он будет никому не нужен. Или отдадут чужим, в новую семью… и он забудет о них. А мама… кому нужна мама?! Она же очень-очень больна. Одна она умрет… она и так плакала, говоря, что ее держат только Фили и Кили… Нет, Фили не мог рисковать. Да и страшно. И стыдно. И взгляды охранника… нет, ни за что. Но забирать игрушки из песочницы тоже было… чем-то вроде воровства. Фили было нехорошо каждый раз, когда он подбирал там очередную потрепанную игрушку. Но чем он мог порадовать братишку?! В этот раз в песочнице ничего не было. Фили приостановился рядом, посмотрел на истоптанный маленькими башмачками песок и пошел прочь от нее к дому. Открыть тяжелую дверь, подняться по лестнице на четвертый этаж… вот и дверь его квартиры. Рядом распахивается дверь и выглядывает старуха-соседка: — А, явился безотцовщина? Матери скажи – ее черед площадку мыть, понял? — Я помою, — тихо говорит Фили, но соседка лишь фыркает. — Понарожали нищету… — и дверь соседки захлопывается. Фили замирает на площадке, сглатывая ком обиды в горле. Хочется плакать, но ему восемь и он слишком взрослый, чтобы нюни распускать. Папа умер… безотцовщина… почему?! У него был папа! Был! Но умер. А мама заболела… Крепко зажмурившись, Фили считает до ста про себя, чтобы точно не заплакать, а потом кладет у дверей макароны и молоко, и лезет в карманы старых грязных штанов, ища ключик от дверей. На площадке темно – лампочка вновь разбита или просто перегорела. Ключ попадает в замок не с первой попытки, но дверь наконец открывается перед мальчиком и он заходит в тесную прихожую. — Фи! – к нему из комнаты тут же выбегает Кили и крепко-крепко обнимает, обхватив ручонками за пояс. Он утыкается в его живот носом и громко сопит. — Ну, чего ты… голодный, да? Я сейчас макароны сварю, — говорит Фили. Младший непонятно дергает головой и бормочет: — Маме бо-бо… Бо-бо… внутри Фили все стынет. Маме больно. Иногда так сильно, что она стонет тихо-страшно на своей кровати… а все что может Фили, это прижать ладони к ушкам Кили, чтобы он не слышал. Мама очень просила, чтобы они спали на толстом одеяле в кухне, подальше от нее, но… Фили слышал ее стоны. И Кили слышал. И он оставался с ней на почти целый день совсем один. — Пошли, — Фили тянет Кили на кухню. Он сажает младшего на табурет рядом с батареей и набирает в кастрюлю воды. Зажигает плиту – он это умеет и ставит кастрюлю с водой греться. Лезет в шкафчик за крупной солью – ее уже на дне, – и солит воду. Вода медленно-медленно греется, а он открывает пачку с макаронами. И когда вода кипит, он опрокидывает пачку над кастрюлей. Вода тут же мутнеет, а Фили поспешно берет ложку и перемешивает воду с макаронами. Все. Теперь ждать десять минут. Можно пойти к маме. — Я к маме. Сиди тут, — велит он строго Кили и тот молча кивает головой, смотря на него серьезными карими глазенками. И Фили идет к маме. В полутемной комнате – за окном уже поздний вечер – на кровати скорчившаяся под одеялом фигура. Она неподвижна и Фили с ужасом замирает, обращаясь в слух – дышит?! На грани слуха тихий вздох и от облегчения мальчик выдыхает почти слитно с этим вздохом-стоном. — Мама… — он подходит и робко дотрагивается до одеяла. — Фили, — тело женщины с трудом поворачивается, и мальчик видит изможденное болезнью лицо матери. – Сынок… Тонкие, но ужасающе горячие пальцы ложатся поверх его ладони в слабой нелепой ласке. — Как ты? — Хорошо, — сглатывает Фили, и через силу улыбается. – Я макарон купил. И молока. Я сейчас принесу. — Кили накорми, — устало говорит мама. — Я не хочу. — Мама, но тебе надо! — голос Фили срывается. — Не могу, малыш… принеси мне воды попить? И вынеси это… пожалуйста. Фили судорожно кивает, опуская глаза. Хочется плакать, кричать… но нельзя. Он наклоняется и берет стоящий у кровати детский горшок, накрытый пластиковой крышкой. Мама очень больна… она очень слаба. А Фили слишком мал. Он не может помочь ей… только и может, что отнести в туалет горшок. И смыть содержимое в унитазе. И туда он тоже не смотрит. Иногда там бывает красное… После он относит горшок обратно, к постели. А затем приносит воды. Мама опять лежит, накрывшись с головой одеялом, и мальчик тихонько ставит на тумбочке рядом стакан воды. И на цыпочках уходит. Кили с трудом дает себя уговорить и съедает пару макаронин, жадно запив холодным молоком из пачки. Фили через силу доедает за ним и еще горсть макарон. И пьет воду из-под крана. Он закрывает уголок пакета прищепкой и ставит молоко в ковшик, наполненный холодной водой. Так точно не прокиснет. А после он ложится на толстой одеяле вместе с Кили прямо на полу кухоньки. Кили прижимается к нему и требует истории. Фили рассказывает сказку, которую читала учительница на уроке. Правда, он не уверен, что рассказывает правильно… он плохо слушал, потому что имел глупость на перемене пройти мимо столовой… а там одуряюще вкусно пахло сосисками. И этот запах сосисок преследовал Фили до конца уроков, кружа голову – и слушать и понимать учительницу он просто не мог хорошо. Малыш вскоре засыпает, удовлетворенный историей, а Фили лежит и смотрит в наполненное ночной тьмой окно, за которым светит желтая луна. И протяжный стон из комнаты, где лежит мама… тело мальчика содрогается. Он крепко зажмуривается, а из глаз текут соленые слезы… Он ничего не может… ничего!
*** *** *** *** *** *** ***
Он встает на рассвете и набирает в ведро воду. Берет старое, порванное полотенце и идет мыть лестничную площадку. На площадке валяются окурки, там пыльно и грязно. Фили ежится от холода и возвращается в квартиру за веником. Подметает и неумело начинает мыть площадку. Он старательно елозит полотенцем по щербатой плитке, а мимо мальчика проходит сосед сверху – высокий мужчина в дорогом пальто. Он весь в своих мыслях и не замечает стоящего на коленях мальчика, и ведро полное воды… он спотыкается… и отборный мат разрывает тишину утро. — Прости… — Ты! Ё…ый… уё… да я…! Фили в ужасе бросается к дверям квартиры и захлопывает двери, задыхаясь от страха. За дверью грохот железного ведра, которое сосед пинком запустил по лестнице. Фили садится на корточки за дверью и утыкается лицом в коленки, пережидая дрожь в теле. Он просто задыхается от нехватки воздуха, грудь сперло тисками и хочется тихонько выть, как та собака, которую неделю назад вышвырнули на улицу хозяева. Они уезжали, а старого пса брать с собой они не захотели… Он приходит в себя от того, что понимает – кто-то гладит его по спине и зовет испуганно по имени. Он с трудом подымает голову и видит зареванного Кили. — Ну, ты чего… не реви… — выговаривает Фили, и встает на подгибающиеся ноги. Ему надо накормить брата, отнести холодных макарон маме и идти в школу. И надо взять большой черный пакет, чтобы после школы пойти в парк, пройтись по улице и набрать стеклянных бутылок из-под пива. Жаль, что теперь их очень мало… и приходится до позднего вечера бродить и искать, искать бутылки… чтобы сдать их в пункт приема рядом с тем магазином «Магнит», где Фили покупает молоко и макароны. Мальчик не хочет думать, что будет, если пункт стеклотары закроют, а он слышал, как об этом говорили мужики-бомжи. И как же тогда ему добыть денег?!
*** *** *** *** *** *** ***
В школе учительница долго и нудно выспрашивает, когда мама принесет деньги за ремонт в классе. Фили не знает, что врать и только и твердит, что скоро, обязательно… а учительница недовольно поджимает губы и сердито говорит, что в школу надо приходить в чистой одежде. У Фили горит лицо и он замолкает, опустив голову. Смотрит на линолеум и вновь чувствует, как к горлу подкатывает тошнота. — Твоя мама, что… пьет? — НЕТ! – крик вырывается из горла, и мальчик бросается прочь. Все. Хватит. Он больше в школу не пойдет.
*** *** *** *** *** *** ***
День заканчивается как обычно. Он тянет пакет с бутылками в пункт сдачи, предварительно отмыв их в речке под мостом. Долго ждет, пока от окошка ларька не отойдет очередной бомж и подтаскивает свою тяжелую добычу в свой черед. Бабка в окошке медленно и недовольно отчитывает засаленные монетки и пододвигает их к мальчику. Фили поспешно сует их в карман и мчится в магазин. Через десять минут магазин закроют… Он успевает. Он кладет макароны и кефир – молока дешевого сегодня нет, – на прилавок, а кассирша вдруг встает из-за кассы, выходит и угрожающе шипит, нависнув над ним: — А ну выворачивай карманы! — Что? – Фили непонимающе поднимает на нее глаза. — Что ты в карманы засунул?! – срывается в крик кассирша. – А ну живо карманы показал!! — Но я... я… — Фили чувствует, что горло вновь перехватывает, а руки начинают дрожать. За что?! — Не ори. Я разберусь, – кассиршу отодвигает грозный охранник, и Фили немеет, потрясенно смотря на мужчину. А тот кладет руку на плечико мальчика, сжимает и тянет за собой. — Идем-ка со мной. Фили плывет, перед глазами темнеет и колени подгибаются. Он слабо дергается, а ноги подгибаются… — Да что ты! – охранник с досадой выдыхает и подхватывает его руки, усаживая на сгиб локтя. И это так похоже на то, что когда-то, бесконечность назад делал папа… что Фили ревет от полной беспомощности и невозможности. Он отворачивается, слабо пытается вывернутся и сползти с рук охранника, но тот крепче прижимает к себе. — Да не бойся ты, не съем я тебя, — говорит он, а Фили не может остановиться и от чувства полной беспомощности и понимания – все, это конец, – бездумно утыкается в плечо мужчины, и плачет, содрогаясь всем тельцем. — Да оставьте вы пацана! – слышится откуда-то, как будто из далека. – Заплачу я за его кефир и макароны! — Да иди ты! – огрызается охранник и утаскивает Фили в подсобку магазина. … Фили сидит на стуле и, зареванный, затравленно смотрит на охранника. Тот сел перед ним на корточки и протянул ему бутылку фанты. — На-ка, выпей. Ну, чего ты сразу реветь? Никто тебя не тронет. — Я ничего не трогал! – сквозь слезы выговаривает Фили. – Только макароны… и кефир. — Да знаю я, – соглашается охранник. — Ты же беспризорник? Ты не бойся, за тобой сейчас из приюта приедут. Фили замирает неверяще. — Приюта? — Ну, из опеки. Отвезут тебя в приют, будешь там жить… — Мне нельзя… дядя, отпустите… В этот миг дверь в подсобку открывается и входит толстая женщина с черной папкой в руках. — Ну, где ребенок? И на Фили обрушивается понимание всего, что сейчас будет. Его заберут. Увезут. Он не придет домой. А там мама. Кили… — НЕТ!! Я НЕ ПОЕДУ!! – он соскакивает со стула и бросается к дверям за спиной женщины. Но та роняет папку и ловко, больно-цепко, хватает за руки. — ПУСТИТЕ!!! У МЕНЯ МАМА!!! ПУСТИТЕ!!! Он бьется в руках женщины, выворачивается, кричит, но все без толку. Перед глазами встает чернота и Фили проваливается в эту черноту, обмякая в руках женщины…
*** *** *** *** *** *** ***
Мальчишку увезли. В приют. Там о нем, конечно, позаботятся… но на душе было так гадко, так тошно… Как с Чеченской не было. Д-вал стоит перед магазином и нервно докуривает третью сигарету. Курево не помогает. Да и «беленькая» в сто грамм фиг поможет. Всю душу пацан вынул – слезами, криками… как будто убивать его собрались! А хороший пацаненок… да. Он его давно заметил. Тонкий, как тростинка, в чем душа держится? Огромные синие глазищи на пол-лица, испуганно смотрящие по сторонам. Худая одежонка, просящие каши кроссовки… и грязная джинсовка с дырой на локте. Мальчонка мышонком проскальзывал к ряду с макаронами, брал пачку и, оглянувшись на него, опасливо подходил к молочным рядам. А потом, с молокам и пачкой макарон подбирался к очереди у кассы. Вначале Д-вал все думал, что мальчонка обязательно попытается стащить шоколадку или конфету из россыпи на полке (этим и более богатые детки баловались), да только… нет, ни разу на том мальчонка не попался. А Д-вал за ним в два глаза следил. Нет, мальчик даже не смотрел в ту сторону. Да… Д-вал встряхнул головой, и зашагал по тротуару прочь, все думая о пацаненке. Может зря они в опеку позвонили-то? Так задумался, что когда сообразил куда идет, сам себе удивился. Однажды он решил – без всякой задней мысли, – пройтись за мальчишкой вслед и дошел тогда считай до его дома. Наверняка там ночевал… может и на крыше или подвале. А может всё же в какой квартире? Мать у него явно есть. Пьющая, наверняка… У подъезда дома стояла старуха и оглядывалась, сердито поджимая губы. Небось кота своего ищет… кого еще-то в такое время? — Кота своего ищете? – спросил он просто так, все думая об мальчонке. — Да кой еще кот! – отмахнулась та. – Мои все дома! Пацана жду. Не идет и не идет! А брат его всю душу вытряс! Ревет, шельмец, за стеной, покоя мне нет! Я уж и в дверь звонила – не стряслось ли чаво? Этот ревет, а дверь никто не открывает. И этого, белобрысого, нет и нет! А может за стеной того, труп! Мать их я уж третий месяц не видала! У вас это, телефона новомодного с собой нету? В милицую бы позвонить. Пущай приедут, разберутся. У меня нет вот телефона. И сил моих больше нету! Д-вал стоял и молча переваривал все услышанное. Вот же… — Дверь покажите, – севшим голосом попросил он. Бабка зыркнула на него и пошлепала разбитыми шлепанцами к дверям пятиэтажки. Четвертый этаж, коричневая, обитая дермантином, дверь. И приглушенный детский, захлебывающийся рёв. Поднажать плечом и… вот она перед глазами темная прихожая. Он шагает внутрь, а бабка из-за спины тянет голову, заглядывая за плечо. Под ноги выкатывается мелкий пацаненок лет двух-трех и Д-вал подхватывает его руки на автомате. — Маа-ма… – хнычет мальчонка. Д-вал сует его в руки бабке и идет в комнату рядом. А там… Он втягивает воздух в ноздри, и выдергивает из кармана мобилу. — Алло, скорая?
*** *** *** *** *** *** ***
Мелочь спит, напоенная горячим молоком с медом. С детства в мозгу засело – это первейшее средство от всех огорчений. Мачеха – а матери Д-вал не помнил – всегда его приносила после его детских кошмаров. Что еще можно было дать спиногрызу, да еще такому мелкому, Д-вал не знал. В холостяцком его холодильнике кроме пакета молока и сосисок ничего не было. Сосиски мелкому понравились. Еще зареванный, икающий от слез, заталкивал в рот. Голодный наверно был очень… Д-вал накрыл мальчонку пледом и вышел из комнаты. Взлохматил волосы и поплелся в кухню, где оставил на столе мобилу. В трубке долго шли гудки. — Что? – устало и угрюмо-сонно спросили на том конце, когда наконец подняли «трубу». – Кто это? Привет, друг, давно не виделись. Имя-то помнишь? — «Девятый Вал», – ответил он старым своим позывным. Минута ошарашенного молчания. — Д-вал?! Ты?! Откуда… — Оттуда, из самого пекла, – ответил он, усмехаясь. – «Птичка» твой номерок подсказала. — Старый ты перец! – ругнулся друг. – Ты где? В Питере? — Почти. В столице, мать ее раз так. — Хреново. Встретились бы. — Хреново, – согласился Д-вал. – Твоя фамилия случаем, не Дубровский? — Ну? — Антилопа гну! Чтобы завтра твоя задница в Питер примчалась. Сестра твоя в больнице. А племяш, – он покосился на стену, за которой спал мелкий. – Один в приюте, другой у меня. — Что?! — Лети в столицу, Король Горный, я тебя на вокзале встречу.
*** *** *** *** *** *** ***
— Я. Хочу. Видеть. Своего. Племянника! – хорошо одетый черноволосый мужчина в ярости грохнул кулаком по столу. — А вы кто? — Я брат его матери! — Да что вы говорите? А где вы раньше были? – едко спросила толстая женщина, нервно однако посматривая на дверь. И где охранник-то?! — Слушайте, вы! — А вы мне тут не тыкайте! – взвилась толстуха. – Кулаками он грохочет! Ребенка ему вынь и полож! Документы где? Я не имею права не знамо кому, за просто так, к ребенку допускать! И вообще он в больнице! Нервный срыв у него, ясно? А чего ты хотел, дубина неотесанная?! Восьмилетка месяцы выживал, слушая, как стонет от боли мать! Один выживал! А дядя где был? А?! Вон из моего кабинета! Мужчина отшатнулся от стола женщины, глянул больным взором и выскочил за двери, чуть не сбив с ног охранника. Его просто колотило от гнева и горечи. Он не виноват. Он не знал!! Родители расстались пятнадцать лет назад и сестра уехала с матерью… вот и порвалась их связь. Как же ему было знать, что она больна?! И что теперь ему делать?! — Э-э! Друг! Да стой ты! Перед ним вырос Д-вал. Старый, лысый черт, с которым столько по горам хожено… чертовым, чеченским… — Что мне делать, а? Что делать, Двал? — Я тут с воспиталкой одной словцом перекинулся. В дет-псих. его отправили. И адрес подсказали. Поехали.
*** *** *** *** *** *** ***
Фили безучастно лежал в постели и пусто смотрел в облупившуюся холодной синей краской стену перед собой. Было холодно. За спиной ныл, раскачиваясь, сидя на постели, долговязый мальчишка, тяня на одной ноте бесконечное «ы-ы-ы…». В палате стоял нескончаемый гул и хныкание. Хотелось крепко зажать уши и ничего не слышать… хотелось исчезнуть. Но Фили не имел сил даже пошевелиться. Было плохо. Так плохо, что он не мог даже плакать… И еще все болело. Болело место укола. Тошнило. А крепко прижатые к телу руки затекли… Ему было так плохо, что когда он услышал звук открывшейся двери и шаги – он не пошевелился. Только зажмурился. Да как пошевелиться, если он связан? Шаги замерли у его постели. — Смирительная рубашка?! На ребенка? — Тихо ты! Бери его и валим отсюда по-тихому! Глухой прикроет, у дока здесь связи. Над ним наклонились и Фили испуганно вздрогнул, когда его коснулись. — Все хорошо, малек, — прошептал мужской голос, и Фили нерешительно открыл глаза, чуть повернув голову, чтобы взглянуть на говорящего. Мужчина с черными волосами тревожно смотрел на него. — Давай-ка, тебя развяжем, дружок… поедем к маме, а, Фили? — Маме? – выдохнул еле слышно Фили. Мужчина поспешно развязывал узлы на смирительной рубахе. — Да, к маме. И к Кирюхе, — подтвердил мужчина, вытаскивая его из рубахи и подхватывая на руки. — Кили. Его зовут Кили, — слабо поправил незнакомца мальчик. – Он «р» не выговаривает… — Да, точно, — согласился мужчина, резко разворачиваясь. От его резкого движения, Фили замутило… он закрыл глаза, сдерживая тошноту… и провалился в небытие.
*** *** *** *** *** *** ***
Двое мужчин сидели в машине. Заполненная трасса в час пик гудела и мимо медленно текли нескончаемым потоком машины. — Что будешь делать? – спросил сидящий рядом с водителем мужчина, остриженный под ноль. — Сестру оформлю в больницу. У меня есть деньги на нормальную онко-клиннику. Мужчина осекся, жестко поджав губы. — А мальчики? – спросил Д-вал, оглянувшись назад. На заднем сидении лежал, завернутый в две куртки, светловолосый мальчонка. — Я оформлю на них опеку. Если что… я все для них сделаю. Д-вал кивнул. — Верю. Ты справишься, наш Король. Черноволосый горько усмехнулся. — Устарел позывной. — Ты наш взвод из такого дерьма вытаскивал… так что извини, быть тебе до смерти Королем. Понял? Черноволосый поймал серьезный взгляд друга в зеркале. — Понял, Девятый Вал. Понял.