Рассказывая о России, он говорит «у нас». Причем говорит на прекрасном русском языке. Правда, с легким акцентом и, конечно, с неповторимой итальянской жестикуляцией.
Текст: Арина Абросимова, фото: Александр Бурый
Со стороны история этого итальянца в России может показаться идеальной и завидной. Отчасти это справедливо. Но для того, чтобы личная жизнь и карьера дирижера Фабио Мастранджело складывались именно так, маэстро титанически трудится: постоянные концерты и спектакли по всему миру, график гастролей расписан на годы вперед. И непонятно, отдыхает ли он вообще когда-нибудь.
– Фабио, Италия подарила человечеству великое наследие: архитектура, живопись, музыка… Даже опера родилась в Италии…
– Да, во Флоренции, где она и родилась, она называлась «recitar cantando».
– И вы – представитель этой великой культуры.
– Да!
– Когда общаешься с итальянцами, надо осторожно отзываться об опере! Вы настолько ревностно к ней относитесь…
– Конечно! А как иначе? Опера родилась в Италии, когда она еще не существовала как государство. Сама Италия, какой мы ее знаем сейчас, родилась в 1861 году.
– Вы говорите об объединенном государстве?
– Да, объединенной Италии всего 158 лет. И, кстати, опера стала одним из объединяющих элементов страны. Многим известно, что оперы Верди содержали, можно сказать, весьма революционные идеи. И когда люди в середине XIX века кричали: «Viva Verdi!» – они имели в виду «Viva Vittorio Emanuele Re D’Italia» («Виктор-Эммануил, король Италии» – король Сардинского королевства Виктор-Эммануил II, который в итоге объединил Италию и стал правителем Итальянского королевства. – Прим. ред.). Поэтому мне кажется, что у всех итальянцев, даже если они и не подозревают об этом, есть понимание того, что в какой-то мере именно благодаря опере мы стали единой Италией. И они очень гордятся оперой. Есть такая фраза: «Все итальянцы поют». В принципе, это правда. Пение – итальянская страсть! Нам нравится, когда люди поют, и мы сами обожаем петь. Знаете, если у сборной Италии по футболу, не дай бог, не клеится игра на поле, все 60 миллионов итальянцев сразу становятся лучшими тренерами. Они возмущаются: «Ну что он, этот главный тренер команды, наделал?! Конечно, он должен поменять приемы! Неправильная стратегия!» То же самое происходит, когда итальянцы приходят в театр: они все знают, как надо петь! Это отчасти верно: если ты имеешь успех в Италии как певец или дирижер, значит, ты это действительно хорошо делаешь.
– А чем, по-вашему, русская опера отличается от итальянской?
– Русская опера в чем-то понятнее, хотя у нее существуют различные периоды развития. Под словом «понятнее» я имею в виду систему ее построения, если мы говорим об операх, например, Римского-Корсакова. Но позже русская опера стала более сложной – Прокофьев, Шостакович... Как дирижер могу сказать, что когда ты уже продирижировал три-четыре оперы Римского-Корсакова, то можешь исполнить практически любую другую его оперу, поскольку внутренняя организация структуры его опер более или менее похожа: сейчас будет ария тенора, потом – дуэт, далее – терцет, который сменяет ария баритона, затем ария сопрано и так далее. Все идет в некотором смысле предсказуемо. Если дирижер способен понять эту систему, это очень сильно ему поможет.
В чем сложность опер итальянского веризма? Даже если ты их хорошо знаешь, они в какой-то момент преподносят сюрпризы: в строе композиции, в способах, которыми авторы пользовались... Допустим, в течение пяти тактов Пуччини может поменять темп, например, десять раз. Половина такта может идти быстро, затем – замедление, после – фермата, и это все еще в течение одного такта! Это очень сложно исполнять и еще сложнее понять. В русской опере такое встречается реже, поэтому она, конечно, чуть-чуть легче. Французская опера больше похожа на итальянскую. Немецкая, может быть, больше похожа на русскую.
А в целом мы имеем невероятное богатство прекрасных композиций, которые, естественно, делают нашу жизнь красивей!
– Вы учились в разных странах. В вашей жизни были такие люди, как Нино Рота и Леонард Бернстайн. Что это была за школа, пользуетесь ли вы их советами?
– Есть такие люди, которым не нужно что-то особенное советовать другим. Они имеют фантастическую ауру. И когда просто находишься рядом с ними, ты уже многое получаешь, даже если во время общения не замечаешь этого влияния. Ты в восторге от того, что с тобой разговаривает Нино Рота или тебя берет за руку Бернстайн… Быть с ними, слышать, как они с другими людьми общались или каким образом, например, Бернстайн репетировал с оркестром – какими словами, какими жестами, каким настроением, – вот этому всему я научился от них. И понимаю через много лет, что некоторые подходы я применяю неосознанно. Я не думаю: сейчас буду делать как Бернстайн! – это было бы неестественно. Когда необходимо, они словно подключаются сами. Вот так я ощущаю их влияние...
– Получается, внутри вас все музыкальные традиции и национальные школы перемешались как в котле?
– Безусловно! Очень близкий мой друг, профессор биохимии, говорит, что все зависит от ДНК. И с некоторых пор я ему верю. Многое зависит, а может быть, и все... Поймите меня правильно: я не имею в виду, что я лучше или хуже других дирижеров… Но, сравнивая себя с другими дирижерами, работающими в России, я понимаю, что есть вещи в итальянской опере, которые я, конечно, воспринимаю иначе. Просто потому, что мне повезло родиться в этой стране. И можно сказать, что вся остальная опера в мире родилась от итальянской оперы. Естественно, сегодня я дирижирую не только итальянской оперой, но и русской, французской, немецкой, английской и так далее, но система в основе – одна. Могут быть какие-то вариации, ухудшения или улучшения… Но то, что я родился в Италии и получил очень серьезное, качественное обучение, сильно мне помогает. Хотя многому я научился не в Италии. Например, в Канаде я научился быть организованным. Да, люди там для меня не очень интересные, зато очень организованные. Знаете, даже если дирижеру там во время репетиции не нравится, как установлен его пульт, он не может самостоятельно его передвинуть. Это незаконно! Сразу придет человек и скажет: «Что вы делаете? Это должен делать рабочий сцены».
– Разделение труда.
– Я до сих пор не могу этого понять. А какая разница? Я же знаю сам, как мне надо. Неужели у меня нет рук, чтобы сделать это самостоятельно? Я понимаю, что это, может быть, логично, но… А у нас, наоборот, все как-то чуть-чуть неправильно. К примеру, в Канаде рабочие сцены имеют специальные ботинки, которые защищают их от возможных несчастных случаев – на них есть металлическая вставка на мыске. А я вижу, как у нас работают в тапках! Это, может быть, и неправильно, но как-то более по-человечески. А мне нравятся человеческие эмоции.
– Какую традицию в музыке вы представляете? Или для вас уже не существует границ?
– Конечно, границ уже давно не существует. Единственная граница, которая для меня существует и всегда будет существовать, – это разделение между хорошей и плохой музыкой. И это все. А хорошая музыка может быть японской, тайской, американской, французской, русской…
– Так же как и плохая.
– Конечно. Это зависит от таланта композитора или от таланта исполнителя. А что касается всего остального, то мне все интересно, любопытно. Мне кажется, что это очень хорошее качество для дирижера – быть любопытным! Поскольку ты хочешь всегда чуть-чуть поглубже «копнуть».
– Вы родились и выросли в Италии, потом пожили в разных странах и вот уже двадцать лет живете в России...
– Я родился в южном городе Бари – это столица прекрасного региона Апулия, и прожил там 21 год. Город очень красивый, солнечный – из 365 дней в году 330 дней там бывает солнце. Но мой отец всегда говорил: сначала надо набраться опыта, а чтобы его иметь, надо делить свою жизнь между разными странами. Невозможно жить в одном городе и быть успешным музыкантом. Сегодня я прекрасно понимаю эти слова. И, конечно, для дирижера возможность общаться с разными людьми, с разными музыкантами, посмотреть мир – это необходимость, поскольку впоследствии все эти впечатления войдут в его интерпретации музыкальных произведений. Самое простое – это интерпретация, которая базируется на интуиции. Естественно, интуиция – это хорошо, но она не может быть единственным способом, с помощью которого человек интерпретирует разные произведения. Поэтому необходимо познакомиться с самыми разными культурами.
Когда я вырос и как пианист начал путешествовать, то стал понимать, что папа был прав. Начал понимать еще до того, как появились мечты о карьере дирижера. И вот я окончил консерваторию в Женеве, окончил Королевскую академию музыки в Лондоне, и тогда у меня появился большой интерес к дирижированию. Я стал учиться, сначала в итальянском городе Пескара, потом – в Вене и затем – в канадском Торонто. Это было 29 лет назад, плюс два года в Лондоне и Женеве – это уже 31, а сейчас мне 53 года. То есть большую часть своей жизни я жил не в Италии.
– В интервью вы не раз говорили: «Для меня быть русским – это навсегда».
– Ну, естественно! Понимаете, я жил в Канаде десять лет и могу абсолютно точно вам сказать, что на протяжении всего этого периода я ни на секунду не желал стать гражданином Канады. Не было внутри меня того самого ощущения, которое может спровоцировать человека стать гражданином другой страны. Я понимаю, что есть люди, которые из-за политической или экономической ситуации в стране, где они родились, могут эмигрировать в другие страны. По совершенно иным мотивам, ради других интересов. А для меня так не могло быть, я родился в абсолютно нормальной семье. Не могу сказать, что сверхъестественно богатой, но мы жили достаточно хорошо, и я не мог желать большего. Мне было удобно, уютно, комфортно, и, чтобы у меня в голове появилась идея принять гражданство другой страны, нужен был большой эмоциональный подъем. И это именно то, что я почувствовал в России. Мы сейчас находимся в Москве, это июнь 2019 года, а двадцать лет назад, 5 июня 1999 года, я впервые приехал в Россию.
– Это – юбилей, поздравляю вас!
– Спасибо! Я много раз говорил о том, что моя судьба в России была решена буквально в течение первых десяти минут! Я тогда впервые приехал в Россию, в Санкт-Петербург. Кто-то может сказать, что Петербург – это не совсем Россия. Но если это не Россия, то что? Конечно, Санкт-Петербург – это Россия! Да, это особенная часть России, это бывшая ее столица. И меня тогда охватило совершенно неожиданное для меня ощущение, что мне уютно, что мне нравится все вокруг! Конечно, все взрослые люди помнят ситуацию в России двадцать лет назад. Ее невозможно сопоставить с сегодняшней ситуацией. Тем не менее еще тогда я принял решение: я буду жить в России. Хотя, собственно, еще сам не знал, каким образом. Через два года это случилось: я переехал в Россию и начал жить здесь постоянно. Конечно, я встречал дружное сопротивление. Мне говорили: ты сошел с ума! Как итальянец может жить в России?
– То есть сопротивление со стороны россиян, а не родственников?
– Родственники поддерживали! Папа вообще был очень счастлив, поскольку он всегда любил Россию, в том числе и Советский Союз. И я сказал: вы знаете, это странно, услышать такие слова от вас – людей, которые родились здесь и должны любить свою страну. Я успел пожить во многих странах, и вы думаете, что я совсем сумасшедший, который видит все вокруг, воспринимает мир какой он есть и, несмотря на все это, решил жить здесь, чтобы ему было плохо? Это даже нелогично для человека – желать для себя жить хуже, чем раньше. Это невозможно! Я считаю, что я совершенно нормальный человек. Ну, может быть, только слегка сумасшедший, как все музыканты.
– Почему вы не испугались?
– Потому что мне нравилось то, что я видел. Подошло. Вы знаете, есть такое понятие – подойдет или не подойдет. Почему мы не можем дружить со всеми людьми в мире? Потому что есть люди, которые подходят нам, и люди, которые никак не могут подойти. А Россия подошла мне очень хорошо. И мне было приятно. Поэтому я захотел стать ее гражданином. Это было мое решение. Никто меня не просил, никто мне не советовал. Нет, все, что я делал и чего достиг в России, было сделано и достигнуто мною лично.
– Из благополучной атмосферы вы попадаете в экономически неблагоприятную среду. Я не говорю о людях, которые с вами были в прямом контакте, они могли быть вам симпатичны. И условия работы, может быть, подходили. Но вы же видели, что в те годы в магазинах, допустим, выбор был скудный, вы видели бытовые проблемы… Вы же могли сравнивать…
– Именно это я и хотел сказать: человек все время сопоставляет, все время сравнивает. Я понял, что, во-первых, это – не навсегда и все изменится к лучшему. И вот именно так я действовал и действую до сих пор. Я живу здесь давно, у меня целый ряд должностей – государственных и негосударственных, вся моя жизнь – здесь. Можно сказать, что я живу в России большую часть года, правда, не в одном городе. Ведь я очень много путешествую по работе. Это действительно моя русская жизнь.
– А что такое, по-вашему, «быть русским»?
– Мне кажется, на интуитивном уровне я понял это сразу, а сформулировать смог только со временем. Россия для меня – та самая страна, которой, наверное, хотела быть Америка, но у нее не получилось.
– Вот как? Что вы имеете в виду?
– На мой взгляд, американцы не чувствуют себя единой нацией. А в России все говорят: «я – русский». Почему так случилось? Потому что люди чувствуют принадлежность к стране. И, в принципе, здесь гораздо больше разнообразных народов, которые исторически живут вместе, – разные провинции, разные республики и так далее. И тем не менее все – русские. Например, я руковожу симфоническим оркестром в Якутске и шучу, что у меня такое ощущение, будто я гастролирую в Японии или в Китае. Но они считают себя русскими. Конечно, они гордятся своими традициями, языком, что правильно. Но они в том числе чувствуют себя русскими. Так же как и я.
Естественно, я не говорю, что Италия – плохое место, поэтому я оттуда уехал. Нет, Италия до сих пор, возможно, самая красивая страна в мире, хотя, с другой стороны, самая неорганизованная. А я этого очень не люблю. Не могу жить неорганизованно. Да, многие говорят, что и в России беспорядок, но все познается в сравнении, а, сравнивая, я этого не вижу. Конечно, везде есть проблемы. А где их нет? Но мне кажется, то, что сделано в России, чтобы решить эти проблемы, значительно больше, чем сделано где-либо еще. Вот поэтому мне здесь удобно, уютно, поэтому я понимаю, что, скорее всего, закончу свой жизненный путь в России.
– Живите долго и счастливо.
– Ну, естественно! Я себе желаю жить долго.
– Можно ли сказать, что вы – «дитя глобализации»?
– С музыкальной точки зрения – конечно. Когда я родился, папе было 53 года. Как мне сейчас. Жить 53-летним человеком сегодня и 53-летним в середине ХХ века – это весьма разные истории. Папа родился в 1914 году – тогда мир был совсем другим. Почему я это подчеркиваю? Со временем я понял, что мне сильно повезло, поскольку папа был очень прогрессивный человек, который, несмотря на существенную разницу в возрасте, всегда смотрел на меня как на человека, у которого он обнаружил настоящий музыкальный талант. Тогда он стал принимать за меня какие-то решения, можно сказать, чуть-чуть форсировал, но я пока до сих пор не видел детей, которые точно знают, что им надо. Поскольку папа очень сильно меня любил, конечно, я понимаю, что он хотел для меня только лучшего. И он принял решения, которые впоследствии мне помогли в жизни. То, что я имею сегодня опыт учебы и работы в разных странах, – это благодаря тому, что он всегда поддерживал меня и, можно сказать, спровоцировал понимание необходимости обретения такого опыта. Поэтому я, может быть, опережал какие-то тенденции в своем деле, которые появлялись чуть-чуть позже.
Глобализация сегодня у нас имеет какую-то негативную окраску. Мне кажется, глобализация должна быть хороша уже потому, что дает возможности приобрести разный опыт и разные связи. Но во всем есть и положительное, и отрицательное. Для меня это в большей степени, конечно, положительное явление.
– Глобализацию сначала все восприняли как гуманистический прогресс, но спустя лет десять люди стали понимать, что они теряют идентичность – и национальную, и историческую, и государственную, и личностную. Все границы стираются. Люди теряют самих себя, потому что «надо быть как все»…
– Я думаю, люди все-таки боятся потерять самих себя. Но то, что вложено в человека, мне кажется, потерять невозможно. И вот почему я говорил, что Россия – та страна, которой хотела бы быть Америка! У нас эти два процесса идут параллельно. То есть сохраняется индивидуальность разных народов, и одновременно есть объединение. Страна называется «Россия», но мы понимаем, что в ней есть совершенно разные люди, разные народы. У нас этот процесс, можно сказать, прошел успешно. А в Европе есть некоторые проблемы, и многие из этих проблем – исторические. Почему до сих пор Англия, Шотландия и Ирландия не могут решить свои вопросы? Потому что они сделали друг другу много плохого, и, естественно, эти раны не зажили. Не говорю, что в России все идеально. Многие знают, что я большой поклонник нашего президента. Больше всего в нем мне нравится постоянный поиск диалога, он всегда ищет способ через общение решить проблему. Мне кажется, это и есть знак успешности России. Поскольку проблемы, которые случились до нас и до наших родителей – это те исторические проблемы, которые, если ты не говоришь о них, сами не уйдут. Надо как-то понять друг друга, поговорить друг с другом, может, даже извиниться, но переворачивать страницу только после того, как ты понял, о чем идет речь. А как делают, когда надо быстро убраться в доме? Прячут пыль под ковер. Так она, конечно, никуда не денется, она там, под ковром. Ее не видно, но она там.
– И ты об этом знаешь.
– И ты знаешь! И если кто обнаружит, возможно, обидится. Мне кажется, до сих пор и в Европе, и в Америке есть такие проблемы. Почти никто не говорит о том, что США сами себе задали задачу: научить весь мир тому, что такое демократия. Но при этом они живут в стране, которую они, скажем так, украли, если смотреть на договоры, подписанные между американскими индейцами и теми людьми, которые пришли на их земли и не были вообще-то американцами – они были англичанами, французами, итальянцами, голландцами, может быть, и русскими... А где индейцы живут сейчас? В резервациях. Мне кажется, это не совсем демократично. Я честно говорю о том, что есть. Эти проблемы так и не были пересмотрены. Возможно, в те времена люди так и действовали, но потом мы же поняли, что это неправильно. И до сих пор я не вижу, что со стороны американского государства сделаны какие-либо шаги, чтобы ситуация была урегулирована. Как-то не сильно мешает им это, видимо, и все продолжается. Я помню, когда я был мальчиком, в 70-х годах, была большая революция. Индейцы начали и дороги блокировать, и митинги устраивать, потому что им было неудобно так жить.
– Америка – иммигрантская страна, по сути. И вы – иммигрант. Наверное, все-таки понимаете изнутри эту психологию: как нужно адаптироваться, какие бывают ошибки…
– Ну да, конечно. Но можно сказать, что все-таки я – этакий VIP-иммигрант, ибо тренд «итальянцы в России» был и до меня. Не я первый, кто создал эту VIP-иммиграцию. Кваренги, Росси, Трезини и так далее.
– И ходите, наверное, по Петербургу, отмечая: «Так, это – наше»…
– Конечно! И любуюсь... Понимаете, настолько мне приятно, когда кто-то говорит: Мастранджело продолжает традиции итальянских композиторов, которые жили в России. В принципе, да, продолжаю. Хотя я – не композитор, а дирижер, пианист, я интерпретирую то, что писали композиторы. Но приятно, что в некотором смысле я продолжаю то, что началось при Екатерине II и даже ранее.
Но все-таки это иммиграция. Да, чуть-чуть иная, но иммиграция. Это не то, чтобы я взял какие-то вещи, положил в чемодан, сел на корабль и через двадцать дней оказался в Америке. Конечно, моя иммиграция совсем другого уровня. И, может быть, в этом смысле мне сильно повезло, потому что между Россией и Италией существуют удивительная связь и симпатия! На протяжении всей истории итальянцев здесь очень хорошо принимали, они хорошо жили, занимали высокие должности. Я понимаю, мне сильно повезло, но это не было запланировано. Я не знал, что и как было раньше, совсем не был в курсе! Поэтому не могу сказать, что изначально рассчитывал на благополучие. Все было по-честному. Но, конечно, признаюсь в том, что случайно мне повезло, и слава богу.
– Это чистое везение? А преодоление какое-то, сложности психологического характера были?
– Не особенно. Единственное, что до сих пор меня не очень радует, – это стиль вождения в России. Хотя он везде, конечно, испортился. Но у нас бывают очень неграмотные водители! Знаете, я всегда говорю: нарушать правила – это человеческая природа. Но можно нарушать так, чтобы никому не мешать, или нарушать и мешать всем вокруг. И почему-то в России многие нарушают так, чтобы всем вокруг было плохо!