Найти тему
Цареубийца

Гришка Распутин - "Наш Друг"

Мы в прошлом материале коснулись немного "Святого Черта" и вывод из всего один - святой он только для отбитых клерикалов. Даже покойный Патриарх Ридигер оценивал Гришку с отвращением.

Так как должны люди святой жизни относиться к хлысту, проповедавшему грех во спасение?

Вот одна из записок А.Ф.Романовой (урожденной Алисы Гессен-Дармштадской) своему непутевому мужу:

«По мнению нашего Друга для нас хорошо, что Китченер погиб, так как позже он мог бы причинить вред России»; «нет беды в том, что вместе с ним погибли его бумаги. Видишь ли, Его всегда страшит Англия, какой она будет по окончании войны, когда начнутся мирные переговоры»

Все мы это уже проходили, но мы повторим тезисно:

  • называть Другом хлыста верующие и близкие к церкви люди не могут
  • сибирский мужик не должен выражать свое мнение для Главы государства (по крайней мере тогда), а Глава государства должен иметь свою голову на плечах и слушать людей, как минимум образованных

Поехали дальше. Монархически и религиозно заряженый О.А.Платонов в своей книге "Терновый венец России. Николай II в секретной переписке" кидается записками царя и царицы как мячиками, не понимая (наверное по наивности, не будет делать иных выводов), что копает себе яму.

Царское Село.
27 февраля 1915 г.

Мой родной, глубоко любимый,

Да пошлет тебе Господь свое особое благословение в пути и да дарует Он тебе возможность поближе увидать наши храбрые войска! Твое присутствие придаст им новые силы и отвагу и будет наградой для них и отрадой для тебя. Не в ставке дело, ты должен показаться войскам везде, где только возможно, а благословение и молитвы нашего Друга принесут свою помощь. Для меня такое утешение, что ты в тот вечер видел Его и получил Его благословение! <...> Нежно прижимаю тебя к моему старому любящему сердцу и остаюсь твоей Женушкой

Вместо духовника, будущем святом молится...Гришка.

Мой дорогой, женушка одинока и на сердце у нее тяжело — назначение С. меня расстраивает, так как он враг нашего Друга, а это худшее, что может случиться, особенно теперь. <...> твоя старая Солнышко.

С. - это Самарин, назначенный главой Синода. Ополоумевшая баба с сибирским хлыстом просто двигают фигуры в Синоде как хотят. Такой плевок через время нынешняя РПЦ благодарно растирает по лицу и улыбается. А вот в продолжение

Ты видишь теперь, что он не слушает твоих слов — совсем не работает в Синоде, а только преследует нашего Друга. Это направлено против нас обоих — непростительно, и для теперешнего тяжелого времени даже преступно. Он должен быть уволен. <...> Навсегда твоя старая Солнышко.

А что же дальше? Как поступим с Синодом. Может быть мы раз попытались и решили что все? Нет.

Я сегодня придумала помощника для нового обер-прокурора — кн. Живаха. Ты его, наверное, помнишь, — совсем молодой, знаток церковных вопросов, очень лоялен и религиозен (Бари-Белгород), — согласен ли ты? Разгони всех, назначь Горемыкину новых министров, и Бог благословит тебя и их работу! Прошу тебя, дружок, и — поскорее! <...> Навсегда твоя старая Солнышко.

Царское Село.
15 декабря 1916 г.

Любимый мой!

<...> поверь совету нашего Друга. Даже дети замечают, что дела идут плохо, если мы Его не слушаем и, наоборот, хорошо, если слушаем. "Узкая дорога, но надо прямо по ней идти — по-Божьему, а не по-человеческому" — только надо смотреть на все мужественно и с большой верою. <...> Благословения, любовь, ласки и поцелуи без конца, мой любимый муженек. <...> Твоя. <...>

Без комментариев

Вот так вот... Кто мне после этого будет говорить о святости этих людей?

напоследок цитату от Т.Л. Григоровой-Рудыковской

"…Однажды тётя Агн. Фед. Гартман (мамина сестра) спросила меня — не хочу ли я увидеть Распутина поближе. ……..Получив адрес на Пушкинскую ул., в назначенный день и час я явилась в квартиру Марии Александровны Никитиной, тётиной приятельницы. Войдя в маленькую столовую, я застала уже всех в сборе. За овальным столом, сервированным для чая, сидело человек 6−7 молодых интересных дам. Двух из них я знала в лицо (встречались в залах Зимнего Дворца, где был организован Александрой Фёдоровной пошив белья раненым). Все они были одного круга и вполголоса оживленно беседовали между собой. Сделав по-английски общий поклон, я села рядом с хозяйкой у самовара и беседовала с ней.

Вдруг пронёсся как бы общий вздох — Ах! Я подняла глаза и увидела в дверях, расположенных в противоположной стороне, откуда я входила, могучую фигуру — первое впечатление — цыгана. Высокую мощную фигуру облегала белая русская рубашка с вышивкой по вороту и застёжке, кручёный пояс с кистями, чёрные брюки навыпуск и русские сапоги. Но ничего русского не было в нём. Чёрные густые волосы, большая чёрная борода, смуглое лицо с хищными ноздрями носа и какой-то иронически-издевательской улыбкой на губах — лицо, безусловно, эффектное, но чем-то неприятное. Первое, что привлекало внимание — глаза: чёрные, раскалённые, они жгли, пронизывая насквозь, и его взгляд на тебя ощущался просто физически, нельзя было оставаться спокойной. Мне кажется, он действительно обладал гипнотической силой, подчиняющей себе, когда он этого хотел. …

Здесь все ему были знакомы, наперебой старались угодить, привлечь внимание. Он развязно сел за стол, обращался к каждой по имени и на «ты», говорил броско, иногда пошло и грубо, подзывал к себе, сажал на колени, ощупывал, поглаживал, похлопывал по мягким местам и все «осчастливленные» — млели от удовольствия! Смотреть на это было противно и обидно за женщин, унижающихся, потерявших и своё женское достоинство и фамильную честь. Я чувствовала, как кровь приливает к лицу, мне хотелось закричать, стукнуть кулаком, что-то сделать. Сидела я почти напротив «высокого гостя», он прекрасно чувствовал моё состояние и, издевательски посмеиваясь, каждый раз после очередного выпада упорно вонзал в меня глаза. Я была новым, неизвестным ему объектом. …

Нахально обращаясь к кому-то из присутствующих, он произнёс: «Ты видишь? Кто рубашку-то вышивал? Сашка!» (подразумевается государыня Александра Фёдоровна). Ни один порядочный мужчина никогда не выдал бы тайны женского чувства. У меня от напряжения в глазах темнело, а распутинский взгляд нестерпимо сверлил и сверлил. Я отодвинулась ближе к хозяйке, стараясь укрыться за самоваром. Мария Александровна с тревогой посмотрела на меня. …

«Машенька», — раздался голос, — «хочешь вареньица? Поди ко мне». Машенька торопливо вскакивает и спешит к месту призыва. Распутин закидывает ногу за ногу, берёт ложку варенья и опрокидывает её на носок сапога. «Лижи» — повелительно звучит голос, та становится на колени и, наклонив голову, слизывает варенье… Больше я не выдержала. Сжав руку хозяйки, вскочила, выбежала в прихожую. Не помню, как надела шляпу, как бежала по Невскому. Пришла в себя у Адмиралтейства, домой мне надо было на Петроградскую. Полночи проревела и просила никогда не расспрашивать меня, что я видела и сама ни с мамой, ни с тётей не вспоминала об этом часе, не видалась и с Марией Александровной Никитиной. С тех пор я не могла спокойно слышать имени Распутина и потеряла всякое уважение к нашим «светским» дамам. Как-то, будучи в гостях у Де-Лазари, я подошла на телефонный звонок и услышала голос этого негодяя. Но сразу же сказала, что знаю, кто говорит, а потому разговаривать не желаю…"

Мерзко, да?