Автор: Александр Лышков
Первое построение
- Аксельдорф!
- Я!
- Артюхов!
- Я!
- Воронов!
- Я!
Помощник командира капитан-лейтенант Засыпкин звонким, с хрипотцой, голосом продолжает зачитывать список студентов, прибывших в экипаж для прохождения практики. Вытянувшись в нестройную шеренгу, облачённые в выцветшие матросские робы, они стоят на верхней палубе водолазного спасательного судна СС-35 и щурятся в лучах утреннего солнца. Обычная утренняя поверка, проводимая перед подъемом флага, сегодня дополнена процедурой знакомства экипажа с новыми «бойцами», призванными если не усилить боевую мощь корабля, то, хотя бы, немного повысить уровень ай-кью, коэффициента интеллектуального развития его личного состава. Впрочем, такая задача перед ними не ставится.
Вместе со щупленьким горластым помощником в смотре участвует и замполит. С бордовой папкой в руке, он вальяжной походкой следует за подтянутым, строгим с виду строевым начальником вдоль шеренги. Его выступающий вперед животик плотно обтягивает кремовая рубашка. Хотя принято считать, что у моряков всё, что расположено выше пояса – это грудь, на этот случай данное правило можно распространить лишь с большой натяжкой, приблизительно с такой же, в которой пребывает ткань его рубашки в означенном месте. Остановившись рядом с Мишей Аксельдорфом, он придирчиво смотрит на его щёки, густо поросшие жёсткой щетиной.
– Вам бы, товарищ, побриться не мешало.
Он проводит ладонью по своему лоснящемуся подбородку, словно демонстрируя его как образец для подражания.
Побриться бы не мешало…
В Лиепаю пятикурсники корабелки приехали лишь накануне вечером, и на корабле ещё толком так и не успели освоиться. Дивизион аварийно-спасательных судов, в который входил спасатель и где будущим лейтенантам запаса предстояло пройти военно-морскую практику, базировался на правом берегу канала, соединяющего торговый порт и Лиепайское озеро. Первым, что бросилось в глаза практикантам, были покосившиеся кресты городского кладбища, тянувшееся вдоль территории военно-морской базы, неподалеку от здания штаба дивизиона. Это соседство для спасательного выглядело весьма символичным, хотя логика подсказывала, что более жизнеутверждающим здесь бы смотрелось здание госпиталя. Припоминался анекдот с чёрным юморком.
– Может, сначала в реанимацию, сестра?
– Доктор сказал – в морг.
Но непосредственно на спасателе оказались не все из прибывших. Кого-то оставили на базе. Принцип, по которому происходило распределение, был не ясен. Не исключалось, что у оставленных на берегу имелись серьёзные проблемы с вестибулярным аппаратом. Именно он, как известно, отвечает за проявление морской болезни. Но никто не помнил, чтобы это хоть как-то выяснялось в ходе предшествующей практике медкомиссии. Так или иначе, но большинство всё же отнесли к плавсоставу. Осознавать свою полноценность многим было приятно, но в данных обстоятельствах никто не осознавал, продолжать ли радоваться этому факту или завидовать оставшимся на берегу. Среди большинства оказался и Олег.
Практикантам отвели довольно просторный кубрик в кормовой части судна. В помещении было жарко, вентилятор не помогал, что-то монотонно выло, с камбуза несло кислой капустой. Ночь прошла беспокойно. Мучила духота, временами что-то начинало подвывать, хлопали тяжелые двери, топали чьи-то башмаки, судно покачивало – до сна ли тут. В шесть часов утра подъём – «Команде вставать!», а затем через каждые пять минут звонки-команды, команды-звонки. К построению далеко не все успели привести себя в порядок.
Стоя в строю, Олег, как и остальные, чувствует себя неким инородным телом в этом сложном организме, жизнедеятельность которого подчинена на первый взгляд довольно мудрёным, мало понятным для неискушённого в морской службе человека правилам и законам. Ещё не успев ознакомиться даже с искусством правильного крепления гюйса к вороту форменки, не говоря уже об умении оперативно и без существенного ущерба вписывать тело в тесное пространство корабельной койки, он робко оглядывается на стоящих в строю моряков и пытается принять такую же бравую и в то же время непринуждённую и независимую позу. Но всё, что удаётся пока, это с трудом сдерживать зевоту и перестать переминаться с ноги на ногу. Тяжёлые, разношенные их предшественниками ботинки, именуемые на флоте – лучшего термина не подберёшь – словом «гады», несмотря на плотную шнуровку, болтаются на ступнях и создают необычное, столь бесполезное и ненужное здесь, а вовсе не там, где хотелось бы, ощущение внутренней свободы.
Замполит, казалось бы, ждёт реакции на своё замечание.
Миша молча смотрит поверх замполита куда-то в сторону кладбищенских крестов, и в его маслянистых задумчивых глазах сквозит не то досада, не то безразличие, как некая защитная реакция организма в ответ на вечно недружелюбно настроенную против него и его собратьев внешней среды. Да, измельчали нынче комиссары, измельчали. Об этом ли мечтали их предшественники, кстати, многие из которых – его соплеменники, облачённые в чёрные кожаные регланы и своими пламенными речами наводящие ужас на разного рода контру в ещё сравнительно недалёкие революционные годы? Наверняка где-то там, на погосте, покоятся останки не одного из тех агитаторов, которые с пылкими лозунгами на устах и сложили головы в борьбе за лучшую долю для своего народа. А нынешних, видите ли, его внешний вид не устраивает.
– Есть, побриться.
Зам, удовлетворённый фактом своей сопричастности к процессу поддержания уставного порядка на корабле, следует дальше.
Закончив осмотр, помощник докладывает командиру о готовности к подъёму флага. Звучит горн, и бело-голубой стяг гордо взвивается над кораблём. Начинается первый день их пребывания на практике.
Вальяжной жизни - шкафут
Олег даже не успевает заметить, как пролетает этот первый день. Стандартная программа, как и в любом новом месте: знакомство с распорядком дня, правила противопожарной безопасности, основы борьбы за живучесть. Причём последнее почему-то воспринимается исключительно в негативной коннотации. Ассоциация весьма устойчива: когда какого-то злодея всеми силами стремятся уничтожить, и он не поддаётся, то про него в сердцах говорят – вот живучий, гад. Слушать всё это скучно до ломоты в зубах, хотя понимаешь, что здесь мелочей нет – многие инструкции писаны кровью тех, кто легкомысленно пренебрег ими в своё время. Далее – поверхностное знакомство с кораблём и его назначением. Как и при посещении музея, Олега уже в третьем отсеке начинает откровенно клонить в сон. Так же, как и разнообразные экспонаты – искусно выполненные ювелирные изделия или предметы прикладного искусства, выложенные на стандартных прилавках, закрытых стеклом, или полотна известных мастеров в позолоченном багете рам, насыщающие предел эстетического восприятия еще в первых залах музея, так и обилие однообразных корабельных приборов, надписей, пучков кабельных трасс и трубопроводов вскоре сливаются в единую картину, и речь механика, местного экскурсовода, воспринимается, как однообразный и монотонный фон.
Но запоминается главное. У каждого на корабле в своём заведовании имеется матчасть, которую он обслуживает и за которую отвечает. При этом все системы и устройства корабля расписаны за экипажем, и ничто не остаётся бесхозным. Даже не подверженные износу и повреждению чугунные кнехты, требующие, разве что, косметической подкраски к дню флота.
Перед тем, как получить в заведование что-либо, каждым сдаётся зачёт на самостоятельно управление этим чем-либо, чтобы пользоваться им и не повредить его. А, поскольку практикантов учить особо некогда, да и двух нянек у одного дитя быть не может, они так и остаются «безлошадными». Койка не в счёт: на этой лошади ни борозды не вспахать, ни покататься. Хотя, кое-что им всё же доверяют, чтобы не очень-то вальяжно здесь себя чувствовали. И называется это объектом приборки. Ибо ветошью его даже при большом желании испортить сложно.
Объекты эти закрепляются за всеми на утреннем построении на следующий день. Помощник командира после зачтения их списка напоминает всем непреложную истину о том, что на флоте стрельба куётся на приборке. Интересно, в кого они здесь, на спасателе, стрелять собираются? Не в спасённых же! Может, конкурентов отгонять?
Олегу достаётся левый шкафут. Что это такое и где расположен неведомый доселе фрагмент корабля с этим загадочным названием, ему невдомёк. На помощь приходит Шура Венцель – шкафут им достаётся на пару. Шурик не напрасно слывёт знатоком флота и славных морских традиций. Его мать преподаёт в корабелке начертательную геометрию, отец – конструктор в проектном бюро. И не просто конструктор. Не то главный, не то ведущий. А книги Соболева и Канецкого у него буквально настольные. Да и с учёбой у него всё в порядке, даром что круглый отличник и «ленинский стипендиат».
– Идём за мной, – говорит он приятелю на следующее утро после прозвучавшей команды «Начать приборку». Он коротким путём – когда только успел так уверенно освоиться в коридорах спасателя? – ведёт его на палубу левого борта. В носу палуба упирается в полубак с идущим наверх трапом, на юте обзор ограничивается помещением с дверью со скруглёнными углами. Дверь оборудована кремальерным затвором, за ней – барокамера. Здесь проходят декомпрессию глубоководники после спусков. Сейчас она пустует, погружений давно не было. Шура обводит глазами окружающее пространство и поясняет, что это вот и называется шкафутом. Что бы я без него делал, думает Олег.
Здесь они не одни. В средней части этого самого шкафута, опершись спиной о закреплённую на кран-балке внушительную грушу водолазного колокола, стоит какой-то матрос. На потёртых погончиках его робы красуется пара золотистых лычек, пилотка на голове небрежно сдвинута на лоб, во рту – сигарета. Старослужащий, догадывается Олег. Увидев студентов, он подходит к леерам, делает пару затяжек и швыряет окурок за борт.
– На приборку? – интересуется он, глядя на студентов, и получив от Шуры утвердительный ответ, удовлетворённо кивает. – Приступайте. Я здесь старший.
– А делать то что?
– Возьми ведьму в кранцах, обрез там же найдёшь. Вода – здесь, – он кивает на вентиль. – Ну и палубу драй. А ты, – он поворачивается к Олегу, – бери ветошь и протирай леера.
Матросу наплевать, что перед ним без пяти минут лейтенанты. Раз ещё толком не служили, значит караси. Сам-то он здесь уже третий год службу правит.
К удивлению Олега, у его приятеля не возникает никаких вопросов по поводу услышанного. Он по-деловому направляется в сторону металлического шкафа, встроенного в ограждение примыкающего к палубе корабельного помещения, раскрывает его дверцы и вытаскивает оттуда веревочную швабру и тазик, наполняет его водой и принимается усердно драить шваброй палубу. Да он никак срочную успел где-то пройти! – мелькает в голове у Олега странная догадка, но он тут же отгоняет её. Венцель, как и все они, на подобном корабле впервые, да и с кранцами раньше дело вряд ли имел. Но по нему не скажешь – эк он ловко ведьму в обрезе полощет! Олег берёт протянутую матросом тряпку и начинает протирать стойки леерного ограждения. Пока так. А там, может, и стрельбу доверят!
Истинная ипостась замполита
На следующее день вчерашняя история с утренним построением повторяется. Перекличка по алфавитному списку, осмотр внешнего вида. Замполит опять останавливается перед Аксельдорфом и делает ему прежнее замечание. Миша с широко раскрытыми глазами начинает искренне убеждать его, что он ещё накануне, сразу же после его указания, привёл своё лицо в идеальный порядок. А перед сном ещё раз побрился, на всякий случай. Ну просто эталон исполнительности, образец для подражания!
Замполит ошарашенно смотрит на него – на первый взгляд Миша производит впечатление вполне вменяемого человека. Наконец, до него доходит скрытый, немного издевательский подтекст его ответа, и его щёки начинают багроветь. Он молча раскрывает свою вечную спутницу – красную кожаную папку с золотым тиснением, цветом напоминающую его лицо, и достаёт из неё лист бумаги. Все замирают: неужели он занесёт его в какой-нибудь чёрный список для доклада руководителю практики? Но замполит поступает иначе – он берёт лист двумя руками, подносит к Мишиному лицу и свободным краем листа проводит по его щеке. Раздаётся отчётливый скрежет.
– Чтобы я этого больше не слышал! Вам понятно?
Миша кивает. Замполит продолжает смотреть на него, ожидая чего-то большего.
– А правила субординации вам, товарищ студент, известны?
– Так точно, – спохватившись, вспоминает Миша нужное словосочетание.
На перекуре товарищи обступают Аксельдорфа, начинают подтрунивать над ним. Дескать, ты становишься узнаваемой персоной фигурой, пользуешься популярностью у замполита. Миша выглядит невозмутимо.
– Прежде я лишь смутно догадывался, зачем им здесь, на этом затрапезном судёнышке, политработник. И для чего ему эта папка. Теперь знаю точно. Он водолазов перед погружением осматривает, чтобы те своим видом терпящих бедствие моряков и прочих обитателей подводного мира не отпугивали. Русалок, к примеру. Заместитель командира по бритью. Зампобрит.
Прогары
Каждый проведенный день здесь приносит им всё новые и новые открытия. Вот и сегодня к шкафуту и кранцам добавилось ещё одно понятие – прогары. Но об этом – по порядку.
На вечернем построении экипажа помощник распекает какого-то бойца за несоблюдение надлежащей формы одежды. В отличие от остальных, на его ногах не кожаные тапочки, а «гады». В своё оправдание тот упоминает какие-то «прогары», которые он сейчас чинит. Большего разобрать не удаётся. Да и предмет диалога никого особо не волнует. Большинство мечтает о вечернем чае и скором отбое.
Сергей Артюхов, стоящий на краю шеренги, становится невольным свидетелем этой разборки. Судя по его лицу, эта беседа чем-то заинтриговала его. Как выясняется позже, прозвучавший вскользь термин «прогары» вызвал у него неподдельный интерес, и он теряется в догадках. Видимо, полагает Артюхов, это что-то очень горячее, и, скорее всего – компонент энергетической установки. И в тапочках чинить эти прогары никак не положено и даже опасно, потому как можно обжечь ноги. Вот он и экипирован соответствующим образом. А судя по тому, что начальник после этого объяснения оставляет моряка в покое, довод это вполне удовлетворил. Это ещё больше убеждает Артюхова в справедливости своей догадки. Но его продолжает терзать любопытство, как эти самые прогары устроены и какую функцию они выполняют.
После роспуска стоя он разыскивает провинившегося и пристаёт к нему с расспросами – что это за прогары такие, к которым нужно подступаться только в ботинках.
Каково же его удивление, когда выясняется, что прогары – это всего-навсего обыкновенные кожаные тапочки, которые разрешено носить личному составу на борту корабля. А так они называются потому, что весьма похожи на повреждённые огнём во время пожара – они сплошь усеяны дырками. Сделано это намеренно, чтобы ноги «дышали».
О своём открытии Артюхов рассказывает товарищам на перекуре. Просвещенные, они кивают, понимающе. Их ай-кью продолжает расти.
Покурим?
К компании курящих присоединяется Миша Аксельдорф.
– Покурим? – говорит он своему приятелю. Это его традиционный вопрос-обращение подразумевает просьбу сигареты, поскольку своих у него, зачастую, не бывает.
Артюхов протягивает ему пачку. Тот невозмутимо вытаскивает из неё сигарету и достаёт из кармана спичечный коробок. С этим у него проблем нет.
– Миша, а вот прикинь: я собираюсь начать курить поменьше. И, может, так станется, что я буду ограничиваться одной сигаретой в день! Да я и так уже был близок к этому, если бы не эта практика. Так вот, беря у меня эту сигарету, ты, может, на день меня курева лишаешь! Ты это осознаёшь?
Миша перестаёт затягиваться и загадочно смотрит на приятеля.
– Ты эту сигарету мне уже подарил?
– Ну да.
Он гасит её и протягивает Сергею.
– Держи, это тебе на будущее. Судя по твоим планам, тебе её хватит на целых полдня. А сейчас в счёт этого выдай мне половину твоей нынешней дневной порции. И попробуй возразить, что этот обмен не равноценный.
– Ладно, Миша, докуривай, – улыбается криво Артюхов. – не мелочись.
– Сам не мелочись, жмотяра.
– Это я-то жмотяра?
– Ну да, развёл тут демагогию – сигарета в день. Так что ты там говорил о прогарах?
– Поведал бы я тебе о них, но, вижу, нет в том нужды. Со своей хваткой ты никогда не прогоришь.
Утренняя зарядка
Утром, после побудки, звучит уже привычная команда – «Личному составу построиться на пирсе. Форма одежды – голый торс». Зарядка. Организм ещё не успел проснуться, а его уже на улицу выгоняют. И даже непогода, дождь и ветер, этому не помеха: ведь всем известно, что моряки воды не боятся. Утренние тяготы и лишения военной службы. Тяготы на перекладине после лишения сна.
На причальной стенке сонный экипаж уже поджидает помощник командира. Не сидится ему дома. Поговаривают, что человек он семейный, хотя с первого взгляда определить это непросто: обручальные кольца военным носить, мягко говоря, не рекомендуется.
– В колонну по четыре становись. Напра-а-а-во. Бегом, марш!
Колонна некоторое время ещё сохраняет свою строгость, но вскоре приобретет весьма размытые очертания. На пятой минуте бега к Олегу поворачивается Шура Венцель.
– Коллега, вы ещё не устали?
– Я только проснулся. Устану я рядом с кладбищем.
Кладбищенская ограда не заставляет себя долго ждать, и вот уже заросшие травой каменные надгробия и четырёхконечные католические кресты, покачиваясь в такт шагам, проплывают за кустами сирени. Спины у большинства бегущих начинают лосниться. Засыпкин подгоняет отстающих. Он не замечает, как двое из них, улучив момент, отделяются от группы и сходят с дистанции. Укрывшись за одним из ветвистых кустов, они закуривают. Нетрудно догадаться, кто бы это мог быть. Конечно, Артюхов с Аксельдорфом. И дело вовсе не в том, что дыхалки им не хватает – бегать по утрам в отсутствии привычки нелегко всем, даже некурящим. Но здесь их позиция принципиальна. Если можно откосить, то это нужно сделать непременно.
Олег вспоминает, как ещё на первом курсе, будучи на картошке, Миша довольно быстро сориентировался в обстановке и уже на следующий день прибился к кухне, заявившись на должность истопника. Как таковой, её изначально предусмотрено не было, но повара с радостью согласились на помощь. Можно вставать на час позже. Работа, конечно, ответственная, спору нет. Но не пыльная, и от уборочных работ освобождает.
Сергей же запомнился другим – тем, что придумал изощрённый способ вывести из строя ненавистный всем утренний будильник.
Как-то вечером, перед отбоем, они с приятелем наполнили водой здоровенный газовый баллон, подвешенный на столбе рядом с бараком. Традиционно он служил руководству трудовым десантом в качестве рынды, помогающей по утрам будить вот уже не первое поколение студентов. Сделать это обычным способом было не так-то непросто: вырвавшаяся из-под родительской опеки молодёжь слово «отбой» не особо жаловала. Пронзительный, проникающий сквозь любую преграду звон этого «будильника» способен был поднять даже мёртвого.
В порыве добрых и чувств приятели не остановились перед трудностями – что только не сделаешь ради товарищей. Они натаскали и залили в горловину этого ненавистного баллона c десяток вёдер воды. Жидкость сделала своё дело. Звучание, которое приобрёл после этого баллон, утратило прежнюю зычность и раскатистость и стало больше напоминать жужжание комариного роя. Подъём, конечно, все проспали. А поскольку в рынду они забили деревянный чоп, который быстро набух от воды и намертво закупорил её, утренняя "лафа" продолжалась ещё несколько дней.
Да, приятели у нас находчивые, думает Олег. Упорные в своих изысканиях и свободолюбивые. И как это они вместе с всеми ещё строем ходят?
До конца набережной около километра, там – остановка, зарядка, подтягивание на перекладине и снова бег в обратную сторону. Колонна пробегает мимо уже ставшего традиционным для места тайного перекура. Табачный дым ещё не успел рассеяться, и атмосфера предательски пропитана его запахом. Утро сегодня на редкость погожее, и колебания воздуха способны вызвать разве что сами бегущие. Засыпкин подозрительно оглядывается по сторонам – ещё недавно здесь царила свежесть, пахло сиренью и было совершенно безлюдно. Но он, конечно, никого не обнаруживает. Товарищи уже давно в кубрике и потягиваются на своих койках. Это куда лучше, чем подтягиваться на турнике, полагают они справедливо.
Присяга
Воскресенье. После завтрака объявляется общее построение. Сегодня у них день присяги. Тепло и солнечно. Запах морской воды, крик чаек. Олегу в какой-то момент кажется, что если закрыть глаза, то легко можно представить себе, что ты находишься не стальной палубе корабля, а на берегу лазурного моря. Он на несколько секунд смыкает веки и пытается убедиться в этом. Но не всё так просто, как кажется. Поскольку с практикой медитации он не знаком, посторонние звуки отвлекают его и не позволяют мыслям придать нужную направленность. Надо бы постараться заблокировать и этот канал восприятия. Олег пытается мысленно воспроизвести мерный шелест волн. В воображении начинает рисоваться что-то приятное и безмятежное, из детства. Песчаный берег Финского залива, школьные каникулы, пляж "Александрия". Он старается глубже погрузиться в эти воспоминания...
К реальности его возвращает отрывистая команда помощника «Равняйсь..., смирно!» Он открывает глаза и с трудом отгоняет эти мысли. Даже не видя лиц своих товарищей, Олег чувствует, что многие тоже предпочли бы против провести этот день в более благоприятной обстановке.
Накануне экипажу дана команда – поделиться со студентами обмундированием первого срока, и к вечеру они на короткое время становятся обладателями тёмно-синей форменки, чёрных фланелевых брюк и бескозырки. Угадать с размером удаётся не каждому. Несмотря на то, что донор подыскивается по росту, на каждом втором реципиенте одежда висит мешком, а кому-то, напротив, она тесна в плечах или недостаточно длинны рукава. Перекрёстный обмен компонентами всех проблем не решает. Особенно огорчают брюки – с требуемым количеством рослых моряков в экипаже как-то не задалось. Комичней всех смотрится долговязый Миша Спиридонов – расклешённые, как это принято у моряков, брюки едва лишь доходят ему до щиколоток. Хорошо, хоть носки у него длинные, и голенями при ходьбе он не сверкает. С ботинками проще – здесь вариантов не так уж много.
Больше всех, похоже, предстоящему событию радуется замполит. Ему кажется, что теперь на помощь его борьбе с неуставными отношениями и нелепым внешним своих новых подопечных, пусть хотя и временных – а что у нас вечно под луной? – придёт вот-вот принесённая ими торжественная присяга.
Не может не радовать его и вид гладко выбритого лица Аксельдорфа – ведь может же, если надо! Кстати, на этом студенте сегодня лежит повышенная ответственность. Он идёт первым по списку, и с него начинается вся церемония. Накануне командир просит замполита тщательно проинструктировать всех, чтобы мероприятие прошло без задоринки. Поэтому Аксельдорфу он уделяется особое внимание.
Наконец начинается церемония. Миша выходит из строя, подходит к знамени. Берёт со стола листок с текстом присяги и поворачивается лицом к строю, хотя этого вовсе не требуется. Возможно, его сбивает с толку пришедший на память текст клятвы пионера, которая начинается со слов «перед лицом своих товарищей». Несмотря на то, что его рука твёрдо прижимает к груди автомат, это обстоятельство как-то не сильно придаёт молодцеватости его слегка ссутулившейся фигуре. И если бы только это! После первой же фразы он слегка запинается, после чего подносит листок немного ближе к глазам. Но и это не помогает. Он лезет в карман и достаёт очки. Пауза затягивается. Замполит начинает нервничать. Все его старания насмарку. Опять сюрпризы от этого недотёпы.
– Я клянусь добросовестно изучать военное дело, – продолжает читать Аксельдорф, – Всемерно беречь военное и народное имущество.
После этих слов он на мгновение переводит взгляд на товарищей, словно ища у них одобрения и поддержки. Вид у него при этом весьма убедительный. Повисает очередная красноречивая пауза.
Глядя на него, Олег вспоминает, как тот однажды чуть не сорвал лекцию по научному коммунизму. Облокотясь на левую руку и уткнувшись ручкой в тетрадь, Миша сидел на задней парте большой аудитории и, казалось, внимательно слушал лектора. Сидящие поблизости толкали друг друга локтями, указывая на него, и еле сдерживали смех: его, широко раскрытые, как и сейчас, застывшие глаза были нарисованы на бумаге и приклеены к стёклам очков. Сам он спал.
В строю слышатся смешки, народ начинает откровенно улыбаться. Особенно комично из его уст для них звучат слова о военном имуществе. Зная своего приятеля, каждый ощущает, насколько произносимое им не вяжется с его сущностью. Да и, вообще, доведётся ли ему когда-нибудь впредь иметь дело с этим самым имуществом? Они с Артюховым отъявленные пацифисты. А то, что приятели на военной кафедре обучаются, так это от безысходности. Иначе после выпуска срочную мотать придётся.
Командир строго смотрит на замполита. Тот только разводит руками – по нему видно, что он и так готов от бессилия провалиться сквозь землю.
Продолжение следует...
Нравится рассказ? Поблагодарите журнал и автора подарком.