Посмотрела я сериал «Бесы» Хотиненко по мотивам романа Достоевского. Четыре серии по часу, то есть четырехчасовое мучение. Растянула на пару вечеров, садилась за компьютер — как в кресло дантиста. Ну и чтобы впечатления не пропадали, решила поделиться своими наблюдениями, как можно умертвить бессмертное, казалось бы, произведение.
О хорошем скажу в самом конце, чтобы подсластить пилюлю. А начнем с болезненного.
Написать сценарий по мотивам многостраничного классического романа, в котором сюжет развивается практически всегда в диалогах, встречах, перепалках, обсуждениях, столкновениях — дело, конечно, непростое, но не так уж неизвестное и никем во всем мире не воплощенное. Успешных экранизаций на этом поприще немало: множественные фильмы по романам Гюго, Джейн Остен, целые ряды разнообразных «Грозовых перевалов», «Джейн Эйр», целые списки экранизаций Диккенса; да и русских классиков воплощают часто, много и разнообразно — как у нас, так и за рубежом (множество фильмов по Толстому, тому же Достоевскому, Чехову, Пушкину и так далее и тому подобное). Однако, несмотря на такое богатство примеров, на которых можно было бы учиться, добросовестность сценаристов — качество редкое.
Роман «Бесы», как часто можно услышать, «самый политизированный» роман Достоевского. Да только это звучит так, будто на страницах романа будут представлены протоколы заседаний, поименно названы разнообразные политические кружки и общества (которых в то время было уже немало). Но такого там нет. «Бесы» — тот самый Достоевский, повествующий о душах, о преступлениях, о боли, слабости, ошибках, откровениях. Провинциальный городок, многолюдная система образов, несколько интриг и впечатляющая динамика действия. Все сюжетные линии связываются к концу, кульминаций несколько — одна трагедия за другой, рубит топором по самому сердечку. Даже если не читали, можете себе вообразить, насколько напряженно и драматично выглядит сюжет «Бесов». Что же происходит в сценарии? Во-первых, введен оригинальный новый герой. Следователь. Он приезжает в город для расследования убийства. Увы, но следователь просто присутствует: у него нет характера, нет своей сюжетной арки, нет даже удачной фишки, которая могла бы подменить ощущение и создать чувство, что характер все же имеется. Видимо, наличие следователя — это аппендикс, оставшийся от наличия рассказчика в самом романе. Да только следователь ничего не рассказывает, он выполняют функцию слушателя. А рассказывает экспозиционные фрагменты местный полицейский, проговаривая важнейшие части романа в виде прелюдии для сцен, которые по иронии как раз важнейшими-то и не являются.
Например. Полицейский говорит о новом губернаторе и о его жене. Буквально рассказывает то, что в романе повествовал рассказчик: приехал губернатор, человек нежный, душевный, не для большой ответственности созданный, любит из бумаги модельки клеить, а жена-то его вона какая амбициозная, заставила бедного мужа стать губернатором, а теперь-де вокруг себя молодежь собирает, общается с ними, дружит…
Казалось бы, легко представить, что на фоне подобного монолога, который может быть в экранизации (ведь сжимает хронометраж — в самом таком инструменте нет ничего плохого) — что на фоне подобного монолога может быть в кадре. Губернатор с его модельками. Жена, которая неодобрительно смотрит на хобби мужа, например, проходит, отбирает модельку, мимоходом отдает служанке, сама входит в залу — а там весело шумящая, разнузданная молодежь. Губернаторша с удовольствием смотрит на своих гостей, оглядывает залу, похожую на зоопарк… И начинается активная сцена с диалогом, в котором бы раскрывалась и «молодежь», и губернаторша. Но вместо этого неизобретательного, но хотя бы функционального варианта (я на сценарное мастерство не претендую), зритель вынужден пялиться на нарисованные на компухтере виды губернского городка и на одну-единственную декорацию улицы, где унылая массовка в человек пять уныло занимается унылыми делами.
Попытка обернуть Достоевского в простой жанр детектива — уже вызывает сомнения. Несмотря на то, что Достоевский много и часто писал криминальные истории с кражами, убийствами и прочим, несмотря на то, что в определенном смысле эти произведения имеют жанровые признаки детектива, упрощать историю до какого-то чистого жанра значит отказывать первоисточнику в его особенной многослойности. И ведь многослойность деть-то некуда: вся история, все арки персонажей, все ветки сюжета, все образы, все мотивы — все это органично переплетено и слито воедино. Вот и выходит, что в сериале перед нами попытка детективизации внешними обвесами, которые на деле не предлагают ничего, кроме лишних сцен с этим невразумительным выдуманным следователем.
Во-вторых, сценарий комкает половину романа, лишая историю многоголосья. Я не про всякие там «ой, ну роман подробнее» или «ой, ну вообще-то это было две сцены, а тут скомкали в одну, фу!». Нет, я про вычеркивание из истории опорных колонн. Роман повествовал о разных людях. Все эти люди, что также принципиально важно, имели свои минусы, свои грехи, совершали роковые ошибки. Сюжетные ветки этих персонажей тесным образом сплетались с основным сюжетом (хоть и имели некоторые излишние для сценарного искусства подробности — на то это и роман, а не сценарий). В сериале же Степан Трофимович Верховенский, умный, но наивный, добрый, но безответственный, и в общем-то неплохой человек, оказавшийся «между» эпохами, выпал из структуры почти что полностью. Варвара Петровна, Юлия Михайловна — «отставшие», потерявшие связь с представителями нового поколения, нового зарождающегося общества — присутствуют номинально, как элементы декора. А что же остается? Остается молодое поколение, поколение Верховенского-младшего. То, как это поколение показано, сложно назвать хоть как-то кроме «пошлости» или «примитивизма». Молодые люди изображены скотски. И это не преувеличение! Ублюдочное истеричное хихиканье, хрюканье, гавканье, гримастничанье и прочее юродство — это по мнению постановщиков достойное воплощение «бесовства». Конечно, Достоевский же не дал достаточно мелочей и нюансов, который бы могли без цирка уродов емко и глубоко изобразить тревожащее состояние умов, уровня воспитания, распущенности… Сцена с порнографическими картинками, вложенными в Евангелие осталась. Но поставлена она так, словно это немое кино на заре кинематографа: гримасы, преувеличенные жесты, выпячивание злодейства так, чтобы ни у одного зрителя не закралось мысли. Именно мысли — никакой. Безвкусица достигает апогея в сцене пляски камаринской Верховенским в свинарнике (это звучит и вполовину не так же глупо, как выглядит).
Чем дальше я смотрела, тем отчетливее осознавала идеологический перекос. Ангажированность, проступающая через фильм — печальное зрелище. Не потому, что нельзя выражать свои взгляды через искусство (конечно можно и нужно). Печально, потому что выражены эти взгляды убого, безвкусно. Печально, потому что выражены они в материале, который не предполагал никаким образом однобокость прочтения.
В сериале же умышленно выпячено славянофильство, религиозность, традиционность: иконы, купола, кресты. И ведь не собираюсь спорить, что в романе-то одним из признаков упадка выступали порнографические картинки в Евангелие и инцидент с обворованной церковью и оскверненной иконой (осознание, что она осквернена — требует определенной работы мысли). Конечно. Да только в сериале простые, но действенные упоминания, ощущающиеся как вполне возможные события, заменены на однозначные, кричащие сцены: вот помешанный мужик выбегает с иконой на улицу и начинает прилюдно эту икону топором рубить в щепки — прибегает женщина и рыдает над этим всем, целуют обрубки, а смотрят на это все представители той самой скотской молодежи, хрюкая, визгливо хихикая и гримасничая, как актеры паршивенького театра юного зрителя.
Например. Все хотят Ставрогина, всем Ставрогин позарез необходим. Необходим он разным людям с разными взглядами на будущность (тут у нас и различные женщины — кто-то хочет детишек, домик, вечерние прогулки, кто-то хочет постель, страсть и разбежались). И, как ты не крути, но каждый из толпы этих разнообразных молодых людей — заменяет простую истину человеческой жизни какими-либо экзистенциальными идеями. Эти идеи пожирают парней изнутри, ослепляют и ведут каждого к невеселому финалу. Шатов только в тот момент становится счастливым человеком, когда забывает о всех «идеях», и видит впервые простоту существования, приземленность счастья — рождение малыша, внезапный приезд родного человека, укромность семейной жизни (пары часов хватило, чтобы произошло освобождение от прошлых страстей и одержимости). Однако в сериале славянофильские убеждения Шатова противопоставлены революционным воззрениям Верховенского. Сценарий перемещает диалог с Шатовым во времени так, чтобы показать сначала истерику Верховенского, брызжущего слюной, истекающего соплями (заботливые клоуз-апы), цепляющегося за Ставрогина лапами — а сразу после мирную прогулку Шатова и Ставрогина в березовой роще, беседу о народе-богоносце тоном проникновенным, спокойным, интимным. Ну и церкви дважды за две минуты в кадре. Куда без церквей. В итоге, разнообразие одержимостей, вредных и опасных страстей, фанатизма, изображенное в романе и противопоставленное простоте и чистоте — в сериале это разнообразие стало идеологическим спором, а-ля Тургенев.
Ни слова еще не сказано про мою основную боль, но я постараюсь покороче.
Бабочки.
Сериал активно и крикливо использует бабочек как основной мотив и основной символ. Как тут винить бедных сценаристов: пишут по Достоевскому, глубины без бабочек явно не хватит… А если без иронии, то бабочки и мотыльки могли бы быть в экранизации, могли бы быть даже удачным ходом. Но не случилось. Беседы о бабочках (если что, именно загадочный, декаданствующий Ставрогин в сериале — любитель ходить с сачком и ловить бабочек… кому это в голову пришло?), журналы о бабочках, титры с бабочками, ловля бабочек, бабочки под стеклом в рамках, картины с бабочками. И, конечно, Ставрогин галлюцинирует бабочками, простигосподи.
Единственное объяснение, которое хотя бы меня смешит, связано с тем, что мотыльки и бабочки летят на свет. Ставрогин в системе образов является центром, то есть, в определенном смысле, можно назвать его источником света, притягивающим бабочек и мотыльков. И вот есть ночные бабочки, эвфемизм, называющий проституированных женщин. А есть теперь «бабочки Ставрогина». Все эти люди, которым позарез Николай Всеволодович необходим или которым Ставрогин когда-то уже крылышки подпалил: Дарья, Лиза, Марья Шатова, Лебядкина, Верховенский, Шатов… Весело, но неправда.
Неправда, потому что мотив бабочек получает кривенькое объяснение — банальный монолог о том, что смерть не является финалом, что все мы куколки, а потом будем бабочками. Притянутость такого символизма для сюжета «Бесов» причиняет мне почти что физическую боль.
Итого. Я знаю, что кино — это кино, а книга — это книга. Фильмы, снятые по мотивам — не вызывают у меня ненависти. К слову, по «Бесам» есть фильм, до зубовного скрежета авторский и независимый, абсолютно непредназначенный для массового зрителя. И это прекрасно! Пусть будет и такое. Сериал «Бесы» безобразен не потому что «фу, переврали». Он безобразен как кинематографический выкидыш. Искусство по-прежнему в большом долгу, как говорится.
Однако меня этот сериал глубоко расстроил и задел. Плохое кино и сериалы существуют, и они не должны ранить и вызывать злость. А «Бесы» — вызвали. Не качеством, но враньем. Незамутненной ложью. Достоевский религиозен? Пожалуй, что да. Но его религиозность не является самоцелью, не является внешним убранством. Гуманизм, пусть он и идет от религии, с которой у меня непростые отношения, стоит впереди. Но сериал лишен гуманизма, присущего Достоевскому. Сериал, хоть и воспроизводит сюжет автора, выставляет правыми и хорошими только тех, кого выгодно выставить правыми и хорошими. Нет ничего удивительного, что Степан Трофимович почти полностью отсутствует в сериале — ведь он был персонажем, в котором трагическим образом замешалось прошлое и настоящее, противоречия дворянства, гуманность и жестокость, сознание ответственности и полная безответственность. А когда нет ни одной достойно раскрытой фигуры отца — то такие, как Ставрогин, действительно, превращаются в беспричинно возникших «одержимых». Шатова создателям сериала жаль не потому, что это невинно погибший человек, а потому, что это был, по их мнению, хороший, верующий человек. Гуманизм, человеколюбие, прощение, сочувствие — все это невозможно без большого, искреннего желания понять, услышать.
Конечно, встает закономерный вопрос: но разве можно запрещать людям понимать литературу так, как они ее понимают?
Нельзя запрещать. Я и не берусь.
Премьера сериала состоялась 25 мая 2014 года, все четыре серии были показаны разом. В перерыве и после транслировались информационно-аналитические программы «Вести недели» и «Воскресный вечер с Владимиром Соловьевым». В этот день на Украине состоялись президентские выборы.
P.S. Чуть не забыла сказать о хорошем. Люди, ответственные за подбор актеров, сделали свою работу замечательно. Типажи подобраны прекрасно, словно ожившие страницы описаний. Максим Матвеев — Ставрогин на 10 из 10. Может, сама актерская работа не обладает глубокими и очень уж тонкими приемами, все выполнено просто (мертвый взгляд, лицо-маска, выразительный набор жестов, нервность в ухмылке), но и этого достаточно, чтобы любоваться. А теперь опять про плохое. Беда в том, что хоть типажи прекрасны, но задачи перед этим сборищем прекрасных профессионалов ставились, очевидно, кошмарные. Антон Шагин, хороший и крепко сбитый кино- и театральный актер, исполнил, кажется, свою худшую роль. Смотреть на пошловатого, картонного, манерного и вместе с этим же неподвижного, негибкого Верховенского в исполнении Шагина — неловко. Разве что можно смело показывать этот сериал как пример: вообще-то, конечно, иногда хорошие артисты играют плохо, потому что даже хорошему артисту нужна помощь. Не думаю, что актеров на площадке бросили. Я думаю, что вопрос тут к чувству вкуса постановщика.
Ах да, и мне до жути обидно, что Сергей Маковецкий поставлен тут играть этого никому ненужного следователя. Для такого актера подобная роль — это даже как-то оскорбительно. С его задачей могло справиться любое туловище. А вот Степан Трофимович в исполнении Маковецкого — это теперь моя несбыточная мечта.