Как выжить на войне, провести лето среди льдов и добраться до Агафьи Лыковой.
Обо всём этом на XVIII Всероссийском фестивале «Молодые фотографы России», прошедшем в Калуге, рассказала журналист РИА Новости фотограф Вера КОСТАМО.
Вера — представитель «экстремальной» журналистики: Донбасс, Крымск, 9 лет работы за полярным кругом…
Все экспедиции достаточно долгие, и рискованных ситуаций было немало.
Хитрые медведи
— В Арктике последний раз я была летом 2017 года и вот сейчас, в середине июля, поеду в новую экспедицию, уже собрала рюкзак. Пробуду там 20 дней, — говорит Вера. — Арктика — это полный восторг, космос! Чукотка, остров Врангеля, Земля Франца-Иосифа… Была в нескольких экспедициях. Иногда мне не хватает рабочей командировки и я еду туда в отпуск. Не отпускает Арктика… Люди там потрясающие, таких я видела только в советском кино: полярники, метеорологи, капитаны, моряки, которые просто болеют Арктикой, проводят там большую часть жизни. Они мужественные, смелые, умеют дружить и ценить отношения между людьми. И это подкупает.
Летом погода в Арктике вполне комфортная: от 0 до –5 градусов. Экосистема там очень хрупкая: если вы прошли по мху, ваши следы останутся на несколько лет, поэтому разработаны экотропы.
Действуют строгие законы, правила, которые надо соблюдать, — они написаны кровью. За 45 суток, что я работала на полярной станции, туда приходили 30 медведей. Появляются они тихо, неожиданно. Поэтому на работу, в баню мы ходили с ружьём. Здания всегда обходили по большому периметру, потому что из-за угла вдруг может выйти медведь. Эта привычка остаётся надолго: пару месяцев я и в Москве ходила так, кругами.
Медведи — быстрые, хитрые, любопытные, совершенно невероятные!
Каждый — со своим характером. Они питаются нерпой, потому что она очень жирная. Медведь садится возле проруби и закрывает лапой свой чёрный нос, чтобы нерпа его не заметила, как в мультике про Умку. Это правда!
Если охота удачная и нерпа жирная, медведь ест только жир, всё остальное выбрасывает. Однажды миша пришёл к нам на полярную станцию часов в 7–8 утра, когда мы завтракали. Он приник к окну, видимо, почуяв вкусный запах перловой каши. Этот момент я успела снять. На фото можно увидеть, что на окне у нас стоят горшочки с луком.
В Арктике воду берут из ледников или топят снег, и она практически дистиллированная, пустая, в ней нет микроэлементов, поэтому все принимают витамины и выращивают зелень.
Медведь же, заглянув к нам, произвёл фурор. Он, видимо, ничего не понял и ушёл, еды ему не досталось. А вообще медведи могут разбить окно. Когда мы открывали сезон после полярной зимы, на станции оказалось много побитых стёкол. И часов 5 или 6 мы выгребали из помещения станции снег.
У белого медведя всегда есть два спутника: песец и чайка. Такие вот странные у них взаимоотношения. Песцов медведи не едят — они быстрые и слишком маленькие. А ещё белые медведи социализированы и этим меня просто поразили. Они могут усыновить брошенного или потерявшегося медвежонка.
Женщины на войне красивые
— Военным журналистом я себя не считаю, хотя на юго-востоке Украины работаю с конца 2014 года. За это время было больше 20 командировок.
Рядом с разрушенным аэропортом Донецка находится посёлок Спартак, где раньше жили несколько тысяч человек. Сейчас по спискам осталось 60, а на самом деле — всего несколько семей, живущих в подвалах, потому что нет электричества, воды и постоянные обстрелы: работают снайперы.
Я провела с ними несколько дней, общалась, ночевала, попадала под обстрел. Меня очень тронула история девочки Вики, которая живёт в подвале с бабушкой и дедушкой. Мама у неё погибла, а папа сбежал, не знаю, в какую страну. Это обычная история для мест, где проходят военные действия.
Вика — чудесная девочка. Она продолжает обычную жизнь: ходит в школу, занимается плаванием. И этот дикий диссонанс поражает: в 800 метрах от посёлка проходит линия разграничения, где базируются военные части, и рядом обычной жизнью живёт девчонка. Я спрашивала у местных: как у вас получается так жить? Они говорят, что устали от войны, не знают, когда она закончится, и каждый свой день считают последним. Поэтому женщины там очень красивые, ухоженные, с причёсками, маникюром, педикюром. Меня жутко удивило, когда я не смогла быстро записаться в салон красоты: очередь на две недели вперёд. Потом мне рассказывали, что в блокадном Ленинграде не закрывались парикмахерские. Женщины приходили туда, потому что это было единственное место, где они вспоминали мирную жизнь.
Вику я провожала утром на школьный автобус, у неё в классе всего 2 человека. Старших классов нет — все разъехались. Вика ходит по трассе, которая обстреливается, она рассказывает об этом, как об обыденном страхе. Наш мозг творит совершенно чудовищные вещи — когда мы попадаем в такие ситуации, через некоторое время кажется: всё, что происходит, — нормально. Поэтому корреспонденты не работают на войне больше месяца: дальше теряешь чувство страха, а это опасно.
Поскольку нет воды и электричества, семьи в этом посёлке построили летнюю кухню и устроили на ней дежурства. Готовят сразу на всех, обязательно варят кофе, общаются. В 4 часа вечера все прячутся по подвалам, потому что начинается обстрел, который длится до утра.
Вторая девчонка, про которую я писала на войне, Марина, сейчас уже поступила в колледж. В подвале её семьи я и жила. У них очень сложная ситуация: мама девочки болеет раком, а папа перенёс инсульт. Всё связано с военными действиями, так называемые небоевые потери, которых, к сожалению, никто не учитывает. Люди, пережившие невероятный стресс, начинают болеть.
Иногда просто не могу заставить себя поднять камеру и снимать. К сожалению, мы ничем не можем помочь, только выслушать. Почти все мои друзья — военные журналисты, которые работают в Донбассе, занимаются гуманитарной помощью, потому что очень сложно вернуться домой и жить, зная, что есть люди, оказавшиеся в такой ситуации.
Надеюсь, всё у них будет хорошо.
Переделанный самолёт
— Приходилось мне работать и в Архангельской области. Территория там — почти 600 тысяч квадратных километров, без санавиации не обойтись.
Когда я работаю с медиками, главное — им не мешать, обычно договариваемся, что я ношу их оборудование.
Спасали новорождённых малышей с низким весом. Самый маленький ребёнок, которого мы вывозили из фельдшерско-акушерского пункта города Котласа в реанимацию Архангельска, весил всего 740 г. Врачи заворачивают таких детей в специальное спасательное одеяльце из фольги — для ребёнка важно сохранять тепловой режим.
Самолёт L‑410, на котором мы летали, очень необычный. Он придуман чешскими братьями для туристов и не предназначен для больших, более часа, перелётов.
Самолёт переоборудовали, но никаких условий для перевозки больных нет. Он маленький, и основное место в салоне занимает огромный бак.
Доктор полтора часа лёта стоит перед новорождённым ребенком на коленях. Момент взлёта и посадки критичен для малыша, ему нужно подавать кислород. И мне пришлось бросить камеру и удерживать баллон с кислородом, а врачам — держать ребёнка. Вот в таком положении мы и взлетали.
На лыжах — к Агафье
— В феврале 2018 года я отправилась в экспедицию по хакасской тайге к Агафье Лыковой. Зимой к ней пешком никто не ходит, в феврале в тех местах очень нестабильная погода: от –30 до +2 градусов.
Все охотники–проводники отказались, и после того, как я попросила знакомых позвонить директору национального заповедника «Хакасский», там согласились помочь. Нам выделили двух инспекторов-проводников, которые всё время пытались вернуть нас назад, шутили.
Два дня мы ехали на снегоходах, успели провалиться под лёд, но река мелкая, поэтому обошлось. А потом упёрлись в берег. Пришлось бросить снегоходы и встать на охотничьи лыжи. Ещё два дня 80 км шли на лыжах.
Ночевали в так называемых переходных избах на кордонах. На самом деле хорошо, что мы добирались до Агафьи пешком. Если бы вертолётом, было бы скучно. А вот так, пройдя самостоятельно весь путь, понимаешь, насколько далеко ушла семья Лыковых.
Агафье, когда мы к ней прибыли, было 73 года. Но она хорошо адаптирована к суровым условиям.
Агафья несла связку тяжёлых поленьев, я шла за ней следом с одним поленом и очень устала, а она — нормально.
К нам Агафья прониклась доверием, показала свой нательный крест, рассказала, как её крестили, как жили здесь семьёй, как пережила эту зиму с 40-градусными морозами, о своих кошках и козах, о том, как печь хлеб, о своём платье…
Показала старые книги, как молится. Её уже обманывали, забирали книги, обещая вернуть, и не возвращали. Поэтому очень важно, что она нам доверилась. Вместе мы даже почитали немного.
В институте у меня был курс старославянского, и Агафья очень обрадовалась, что ещё кто-то может разобрать тексты. Молится она много. Живёт в смешанной реальности — библейские сюжеты принимает за большую действительность, чем то, что происходит вокруг.
Её не интересует, что мир уже изменился. У Агафьи мы пробыли 10 дней. За это время 66 раз перешли реку Абакан. Вернее, меня через неё просто на закорках переносили. Я неправильно подобрала экипировку, это был мой провал, потому что нужно было взять высокие болотные сапоги, а я этого не учла.