Глава 1. (часть II)
Как решил впоследствии сам Бахметов, всё в его жизни по-настоящему закрутилось в ту минуту месяца переезда в Петербург, когда в квартире на Фонтанке раздался звонок. На площадке перед дверью, скрестив на животе короткие руки, стоял грузный малорослый человек лет пятидесяти, в сером драповом пальто и стоптанных ботинках. Его лицо и шея блестели от пота, капли испарины выступили даже на поверхности щётки густых и коротких смолянистых волос. Мужчина дышал тяжело, с явным астматическим присвистом.
– Сергей Александрович? – взвизгнул он после пятисекундной отдышки. – Боялся не застать, бежал всю дорогу... – мужчина на несколько мгновений замолчал, стараясь обрести нормальный ритм дыхания. Бахметов машинально поздоровался с незнакомцем и с удивлением стал его разглядывать. Воспользовавшись паузой, мужчина протиснулся в пространство между стоящим на пороге Бахметовым и косяком двери, оказавшись, таким образом, уже в квартире. Бахметову ударило в нос зловонное сплетение запахов чеснока и давно скисшего пота.
– Здесь и проживаете? «Гранд-отель», верхний этаж, – гость потянул рот в улыбке, разом прошив выпученными глазами периметр длинного коридора; одновременно он успел пожать свободной от хозяйственной сумки рукой правое предплечье Бахметова. – Моя фамилия, извинюсь сразу, Почечуев. Отметил какой-то подлец предков по признаку наследственной болезни. Могу присесть? – без приглашения визитёр протопал на кухню, где с ходу уселся на поставленную у стола табуретку. Сумку он бросил на пол.
– Представлюсь ещё раз – я являюсь отцом Артёма Николаевича и Любови Николаевны. Понимаете, о ком я? – глядя прямо в глаза Бахметову, с напряжением мономана начал гость. – Родителем формальным - Артём решил, при получении паспорта, переменить родовую фамилию на девичью матери; а Любаша последние года два меня за отца вообще не считает. Крови-то общей нет, – рассказчик энергично обмахнул лицо лацканом пальто, – Мать её подобрал на улице с годовалой девчонкой на руках. Ехала из Тулы за счастьем, а оказалась с дитём. Накормил, отогрел, предложил даже жить вместе – я уже тогда без жены, с двоими пацанами маялся. Так эта стерва, представьте, сбежала, оставив мне Любашку и тридцать семь рублей денег, – Почечуев вдруг засмеялся, хлопнув пухлой ладошкой по коленке. – На неё, в общем-то, не сержусь – красивая была и глупая – сама дитя. Стервой назвал для красного словца. Это была моя последняя женщина – простите за откровенность – перестали они меня любить. Впрочем, наверное, никогда и не любили. Не всем их любовь достаётся… Тут злокачественный закон природы. Приходилось слышать о райских птицах? Самец, с самым ярким оперением и важной осанкой, получает себе в жёны сразу десяток самок. Дуры, известно, красному рады... А остальные самцы-кавалеры вообще остаются без подруг! И где справедливость? – Почечуев расхохотался, резко встряхнув головой, отчего крупные капли пота разлетелись по всей кухонке. – Я как представлю миллиард готовых к любви женщин, – с горячностью перешёл он вдруг на шёпот, в секунду перестав смеяться, – меня от возбуждения начинает выворачивать наизнанку. Миллиард! Перед такой силой похоти я себе кажусь пробирочным девственником...
Замолчав, Почечуев ощерил в липкой гримасе почти беззубый рот и достал из карманов пальто мятую коробку папирос. Прошло несколько секунд.
– Дело у меня к вам, архиважное. Слышал я, что сестрица ваша, Марья Владимировна; замуж собирается и предложение ей соответствующее поступило.
– Свадьбы – дело Маш,— поражённый неожиданными признаниями, Бахметов всё же не смог удержать улыбку на манерно-выделанную речь Почечуева, так не вязавшуюся с его истрёпанной внешностью. За время привыкания к городу Сергею приходилось встречать немало чудаков, каких он не видел в Германии; Почечуев, судя по всему, был одним из них.
– Загадками не говорите, – поёрзал на табуретке странный гость. – Думаете, что я не имею ко всему этому отношения? Имею, и непосредственное! Как не относиться, если Любаша не ест, не пьёт, а рассматривает в стене одну точку! Скажите, как мне не печалиться? Евгений Александрович неделю уже как дал ей отставку и больше просил не беспокоить.
– Раевский? Вы это серьёзно?
– Тут не ошибиться. Два года как снял он ей квартиру у Апраксина, и захаживает в гости. Человек с деньгами – может себе позволить и не такое. Вы ведь тоже не бедствуете? Читал в газете, что у вашей матушки с десяток домов по миру накуплено. Люблю газеты читать. Работа такая, что всегда газет много перед глазами. Дворник я. Про матушку вашу с мужем часто пишут – великие люди… – разойдясь в явном ёрничании, Почечуев вскинул вверх указательный палец, но, видимо, задумавшись о чём-то, застыл в одном положении. – Жених Евгений Александрович завидный, – очнулся вдруг он, – да невесту за деньги берёт. Вслух смеётся, что при других обстоятельствах за одну Любу не взял бы и десяток Маш! Тут каждой может стать обидно. А Марья Владимировна, сами знаете, цветок нежный, ей любви хочется. Проглотит её Евгений Александрович, как хохол галушку, и не подавится. А мой парень от любви к ней помешался, ни о какой другой, говорят, и слышать не хочет.
В эту секунду на пороге квартиры возникла высокая загорелая красавица с рядной соломкой рассыпанных по плечам палевых волос. Почечуев засуетился, выискивая брошенную под стол сумку.
– Вот, Любушка, – забормотал он, – зашёл к старому товарищу переброситься парой слов, да, видно, наболтались довольно; пора честь знать. Разбирайся, молодёжь, в своих делах, а я пойду, пожалуй.
Люба внимательно осмотрела «старого товарища» с головы до тапок. Бахметова поразил блеск её тёмно-зелёных глаз – холодный, печальный, и с пробивавшимся огоньком насмешливого вызова. Пропустив мимо себя проковылявшего к лестнице отца, так и не сказав ни слова, Люба вышла за ним.
Бахметову показалось, что однажды он видел где-то эти глаза. Навязчивая мысль ещё с минуту не отпускала его, пока он без нужды перебирал пальцами зубцы лежащей на столе вилки.
– А у вас дверь на площадку настежь открыта, – защебетала выскочившая из-за его спины Сашенька. – На ваше имя утром принесли телеграмму, позвонили-позвонили, никто не отвечает. А мне случилось проходить мимо, – склонив голову набок, девушка жеманно выпятила нижнюю губку. – Ну, короче, почтальон живёт в соседнем подъезде – она и оставила её мне.
– Ну, конечно же, телеграмма, – потирая пальцами виски, повторил в задумчивости Бахметов. – Всё дело в телеграммах… Их никто не любит. Но кто бы мог подумать… Вы, кажется, хорошо знаете жену Владимира Павловича Вольского?
– Ларису? – засмеялась Сашенька. – Странно, что спрашиваете о собственной тётке. Не скажу, чтобы очень – работала рядом с ней первый сезон. Я в Вагановке тогда едва стенку ощупывала; ну, и изображала, по малолетству, эльфов и ангелочков. Если честно – не хотела бы я быть падчерицей у такой Ларисы. После стекла на «Жизели» её всё-таки выдавили из театра – вот уж наши перевели дыхание. Да вы не слушаете…
– Мать приезжает, – озабоченно распечатал бумажку Бахметов. – Уже сегодня вечером и останавливается в «Астории».
– Елена Павловна может заехать сюда, и у вас такой беспорядок? – вскрикнула Сашенька, оглядываясь вокруг. – Решено и подписано – всё приберу; а к Марии если и опоздаю, там я не главный гость, верно? Носки опять принесли на кухню, когда успели… – засмеялась она, разгребая сваленные в углу кухонки газеты. – Вы чем-то раздражены? – вдруг с тревогой стала вглядываться Сашенька в лицо Бахметова.
– Да нет; а, впрочем, может быть… Мне что-то нехорошо, – устало взялся за голову Бахметов, и через секунду усмехнулся. – А вроде ничего не болит…
Потоптавшись на месте, Бахметов начал обуваться – Сашеньке он мешать не хотел; до ужина же, назначенного Машей по случаю дня её рождения, оставалось часа полтора. Сергей решил сходить к Кате.
Продолжение - здесь.