Иногда я полностью слеп и ничего не вижу. Не вижу, значит, смотрю широко открытыми глазами, но не наружу, а внутрь. Как если бы зрачки находились не на внешней стороне глазного яблока, а там где мозг. Там темно. Там куда темнее, чем снаружи.
— Эй, дядя, закурить не найдётся?
Странное ощущение — видеть все вокруг до мельчайшей детали, до самой микроскопической песчинки, до ржавой надписи с названием автостоянки "У набережной", до скрюченных узлов колючей проволоки, похожих на пальцы старого подагрика, и — не видеть ничего одновременно.
— Ты что, оглох, дядя?!
И в самом деле, картинка, которую я вижу, просачивается сквозь меня и исчезает позади. Мне не нужно даже оборачиваться, чтобы проверить. Позади пустота, наполненная эхом голосов.
— Да он слепой!
— И глухой!
— Эй! — Цепкие ручки хватают меня за рукав и тут же отпускают, проваливаясь в пустоту.
— Где он? — кричит третий. — Куда он делся? Ты же его держал!
— Он пропал, он...
— Но я видел его. У него были эти наушники, без проводов, черт, лоханулись, кажется.
— Кого ты видел? Никого тут не было.
— Был, был! В оранжевой куртке!
— Сам ты в оранжевой! Говорил, не надо дышать этой дрянью! Ни одного прохожего! Одни собаки! Хорошее место, хорошее место! Говно твоё место! Ничего не стрясли за целый день!
— Но он... черт, может и правда показалось.
Вечер спускается на город. Тьма позади меня наливается силой. Огромная витрина кафе напротив. В ней отражаются тени машин, спешащих по своим делам, голоса праздных пешеходов, мерцание светофора, влюблённая парочка под руку, оранжевая собака, виляющая хвостом.
Впрочем, нет. Нет никакой собаки.