Из статьи Ольги Толстой, куратора МИСП, вы узнаете:
- Какие символы, сюжеты и метафоры скрыты в творчестве Татьяны Назаренко и почему художница так часто обращается к теме карнавала?
- Зачем Алексей Новиков «запускает» в небо своих персонажей и как автор превращает обыденное в сакральное?
- Почему Игорю Новикову интересно вступать в диалог с известными мастерами отечественного и зарубежного искусства и что означают человеческие фигуры в его работах?
- И, наконец, что объединяет трёх таких непохожих друг на друга авторов?
***
Выставка «Жизнь как метафора», открытая в Музее искусства Санкт-Петербурга XX-XXI веков, рассказывает о творчестве известных российских живописцев – Татьяны Назаренко (1944), Алексея (1931) и Игоря Новиковых (1961). Три художника – три эпохи, они вобрали в себя культурные ориентиры ушедших времен, широкую панораму современной действительности, бездонные глубины народной мудрости и потаённые смыслы различных мифологических систем.
В триаде представленных авторов особое место занимает Татьяна Назаренко. Народный художник России, действительный член Российской академии художеств, лауреат многочисленных премий — она с первых своих шагов стала символом «семидесятников». Окончив в 1968 году Московский государственный академический художественный институт имени В. И. Сурикова, Татьяна избрала для себя культурную среду, исповедавшую эзопов язык, где «воздухе витали метафоры, аллюзии, парафразы, ставшие убежищем, своеобразной фрондой и эскапизмом для тех, кто не хотел жить под властью идеологии». Но даже среди энергичных, смелых, кипучих единомышленников Татьяна выделялась своими экспериментами, тематическими и формально-образными поисками. О ней «запели» на все голоса, слагали легенды и сочиняли всякого рода истории. В историографии её сравнивали с амазонкой, отождествляли с «дуэлянтом», поднявшим брошенную временем перчатку. Все эти образные параллели имеют под собой убедительные обоснования. Они были навеяны неординарными произведениями художника, которые рождались из противостояния личности и социально-политической системы, целомудрия и эпатажа, лирики и гротеска.
В настоящей статье нет необходимости подробно останавливаться на эволюции искусства Татьяны Назаренко, её живописи посвящено множество статей и монографий. Среди исследователей такие известные имена, как А. Боровский, А. Морозов, А. Каменский, Н. Степанян, О. Томсон, А. Якимович, писавшие о переосмыслении исторического жанра, композиционных находках, цветовых решениях, о диалогах с Питером Брейгелем, Иеронимом Босхом и Яном ван Эйком, словом, о самых глобальных явлениях в творчестве Назаренко. Само собой разумеется, что и мифопоэтические аспекты её работ изучены подробно, но их можно разбирать бесконечно. Этим обстоятельством объясняется подбор произведений для нашей выставки, мы экспонируем, прежде всего, те картины, которые отличаются иносказанием.
Перед нами искусный мастер метафоризации окружающей действительности, трансформации мифологических сюжетов и образов. Подвергая ревизии содержание известных мифов, Назаренко, по существу, творит свой неомиф, через который транслирует самые злободневные проблемы современности: падение нравов, войны, дегуманизацию мира. Так в живописной композиции «Положение во гроб» (2015) угадывается сюжет древнерусской иконы, где тема горя, человеческого отчаяния перед лицом смерти воплощается с невероятной выразительностью. Мы видим здесь сближение реальных и евангельских персонажей, скорбящей Матери (она в синих одеждах) с Богородицей, воинов-десантников с любимыми учениками Христа. Любопытно заметить, что с богословской точки зрения данный эпизод трактуется как финал искупительной жертвы Богочеловека, а с позиций светского миропонимания как обряд ингумации погибшего во время политической коллизии молодого воина. Необычно трактует Назаренко и историю, связанную с восхождением на Голгофу («Несение креста», 2016). Это великое событие стало для нее лишь поводом для изображения крестного пути не столько Иисуса Христа, сколько сопровождающего его народа. Меняются пейзаж, архитектура, мода, проходят века и даже тысячелетия, а символическое «Несение креста», отождествленное с человеческими страданиями, остается вечным.
В семиотическом пространстве назаренковского искусства смешиваются эпохи, символы, сюжеты. Рядом с орудием казни античного времени находятся люди, одетые в шорты, кофты, шляпы, иудейская царевна Саломея носит бюстгальтер и мини юбку, а древнеримские мужи, похищающие сабинянок, напоминают современных гопников. А какой вопиющей дерзостью кажется сюжет о святом Христофоре! Всмотримся в иконографический тип Христа. Разве молодой франт, которого несет на своих плечах мученик Христофор, хоть чем-нибудь похож на всемогущего Создателя? Разве он есть олицетворение Мира? Так зачем эти загадочные переодевания, фальсификации образов, весь этот нескончаемый карнавал, превращающий реальный мир в театр?
Обращение к топосу карнавала – довольно давняя традиция. Чаще всего на нее опирались в период кризисного состояния общества. Чтобы обнажить человеческие пороки, писатели и художники актуализировали смех, в иносказательной форме (распространённый прием в мифотворчестве) осуждали бездуховность, жестокость, эгоизм. Так было во все времена, от Аристофана до Кафки, от Босха до Пикассо. Опираясь на великих предшественников, Татьяна Назаренко совершенно по-своему вскрывает проблемы современности. Её видение потрясает пристальной правдой, обостренным чувством боли и вины за все, что происходит вокруг нас. Часто мифологические события она не отделяет от настоящего момента и переживает их как личную драму. Об этом, например, свидетельствуют картины «Трапеза» (1992) и «Застолье» (1999), где пересекаются несколько фабул, рассказ-воспоминание о людях-монстрах и размышление об архетипах Жертвы. Последний мотив угадывается в изображении автопортрета, предъявленного зрителю в виде усекновенной головы, как в известном библейском сюжете об Иоанне Крестителе.
Назаренко – философ, поэт, мистик. Обозревая её творчество почему-то вспоминаются дантовские строки:
«Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям»
Что ж, данное путешествие сродни «Хождению по мукам», сродни странствиям художника по дорогам Вселенной. Можно сказать, что во время этих странствий Назаренко создала свою «Божественную комедию», где есть и «ад», и «чистилище», и «рай». Может быть, в её произведениях «рая» значительно меньше, чем «ада», но ведь в этой диспропорции отражается реальность нашей жизни.
Жизнь такой, как она есть, со всеми глобальными противоречиями, мытарствами и радостями, терзаниями и восторгами воспевал в своем творчестве Алексей Новиков. Принадлежащий к поколению «шестидесятников», пылким романтикам, правдоискателям, неугомонным фантазерам, Алексей Иванович очень сильно напоминал пилигрима, находящегося в вечном поиске «Небесного Иерусалима». Каждая его картина – это паломничество в иномиры, погружение в историю близкой и далекой Руси, её традиции, уклад, фольклор и верования.
Главный герой произведений Алексея Новикова – человек «играющий», часто нелепый, представленный в ситуации, граничащей с абсурдом: то он выходит на улицу в разных ботинках («Весна», 1985), то стоит под луной с широко раскрытым ртом («Новолуние», 1983), то растягивает меха гармони, повиснув в воздухе («На площади Прямикова», 1973). Чудеса и небылицы, полеты «во сне и наяву» — вот те мотивы, которыми характеризуется новиковское искусство. Почему же Алексею Ивановичу вслед за Марком Шагалом, нравится запускать в небо мужиков и баб, коров и рыб, лестницы и оконные проемы? Возможно, автор ностальгирует по утраченной реальности, где остались позади островки его детства с пламенеющими петухами, мозаичными голубками, изумрудными кобылицами и розовыми стогами. Весь этот космос забытой сегодня жизни на его холстах продолжает «сиять», «дышать» и «пульсировать», как непостижимая энергия, явленная из небытия.
Впрочем, сказочно-поэтическое бытование деревни Новиков часто окрашивает ироническими интонациями. Например, чтобы подчеркнуть неустроенность окружающей действительности, он намеренно уменьшает размеры жилищно-хозяйственных строений, тогда как расположенные рядом фигуры людей делает преувеличенными. Создается впечатление, что перед нами страна лилипутов, в которой неведомо как проживают люди-великаны, приспособившиеся к невыносимым условиям.
Соединяя в едином пространстве малое и большое, день и ночь, парадность и убогость, карнавал и молитву, Алексей Иванович через все эти антиномии выявляет загадочность русской души, которая, как известно, вмещает в себя одновременно кротость и мятежность, труженичество и леность. Особенно примечателен в этом отношении образ молящейся селянки. Монументальность её форм, динамичность жеста (воздетые ввысь руки) заставляют вспомнить об Оранте, отождествляемой с понятием «Нерушимой стены». О чем её молитва? Мы можем только догадываться. Используя древний сюжет, Алексей Новиков обнажает проблемы современной действительности: гибель деревни, утрату духовных ценностей, грядущие экологические катастрофы. И все же, несмотря на драматургию изображенных сцен, работы художника носят созерцательный характер. Рассматривая их, зритель неизменно попадает под очарование угасающих закатов, золотого солнечного света и ослепительно белых снегов. А какими милыми, какими трогательными кажутся разноцветные домишки, покосившиеся заборы, аккуратно сложенные поленницы дров, гуляющие по двору козы и куры!
И вот в эту обыденность, окруженную романтическим ореолом, художник внедряет присутствие ритуала. В работе «Зима в деревне Болванкино» (1991) мы видим, как прозаический момент забоя свиньи оборачивается актом жертвоприношения.
Интересно, что Алексей Иванович возводит в ранг сакральных понятий не только повседневный труд, но и простые житейские вещи, отождествляя, к примеру, обеденную скатерть с саваном, скирду с колоколом, фонарный столб с изваянием креста. Все, что когда-то окружало его, со временем воплотилось в метафоры. Похоже, что художник не может живописать без метафорических сравнений, поскольку они помогают ему отражать макро и микрокосм.
Красочный примером является образ «Молдаванина Гриши» (2002), чей портрет включает в себя занимательные метаморфозы, такие как превращение бороды в яркий галстук, украшающий белоснежную сорочку и переход галстука в аккуратно подстриженную бородку. Эта остроумная метонимия вызывает улыбку у зрителя, да и самому автору, вероятно, поднимает настроение.
Но бывает так, что Алексей Новиков печалится, подобно Даниилу Заточнику. На столь необычное сравнение нас натолкнула картина «Дурдом в Курках» (1983), в которой автор отразил «заточение» страны. Метафорой неволи здесь служат зарешеченные окна зданий, а также сферическая плоскость земли, представляющая собой мертвую зону. Кажется, что все овеяно безысходностью. Но взгляд наш упирается в трогательный лик, осененный божественным светом. Он заставляет нас вспомнить о духовном строе древнерусских икон.
Осмысление иконного письма, лубочной картинки и авангардного искусства помогли Алексею Новикову открыть свою изобразительную систему, которая включает в себя и мотивы древнерусского искусства, и элементы народного творчества, и «полуобразы» Казимира Малевича, и отголоски монохромных пейзажей Оскара Рабина. Весь этот «букет» из элементов различных стилей, сочетания классики и экстравагантности, обогащенных авторской фантазией, характеризуют Алексея Ивановича как одного из самых незаурядных художников второй половины XX века.
Путем мятежных исканий шел в своем творчестве Игорь Новиков. Дважды его исключали из Московского художественного института им. В. Сурикова за нестандартное понимание формы и цвета, за внедрение своих оригинальных идей в учебные композиции. Дело в том, что еще в детстве Игорь был увлечен холстами Малевича, Кандинского, Шагала. Любовь к авангарду привил ему отец, поэтому нет ничего удивительного в том, что наследник Алексея Ивановича оказался в стане нонконформистов. В 1987 году Игорь примкнул к объединению «Фурманный переулок», где кипела жизнь, не связанная с официальным искусством. Здесь работало около полусотни художников приехавших в Москву из различных городов: Киева, Одессы, Николаева, Казани, Львова и даже Техаса и Берлина. Со временем это место стали называть «перекрестком идей».
Впрочем, грянувшие скоро в стране перемены, манифестация разного рода свобод, в том числе и в изобразительном искусстве, породили стилевое многообразие в художественной практике. В условиях существующего плюрализма многие растерялись, как это ни странно, творцам труднее стало обретать свою индивидуальность. Но молодой и энергичный Игорь Новиков все делал «играючи». Игра вообще стала излюбленным приемом в его творчестве. Он постоянно манипулирует знаками, символами, образами, смыслами, сюжетами. Вступая в диалоги с известными мастерами отечественного и зарубежного искусства, Игорь Новиков создает прецедент для самых неожиданных интерпретаций: то демонстрирует «Исход» из Кремля («Умершие», 1991), то «Омовение» у лобного места («Доброе утро, Москва», 1988). А какое неизгладимое впечатление производят цитаты из «Утра в сосновом лесу» Ивана Шишкина и «Апофеоза войны» Василия Верещагина! Разве может не потрясти перемещенный на Красную площадь погибающий лес вместе с одиноким медведем? А груда человеческих черепов у подножия Кремлевской стены разве не вызывает апокалипсического чувства? Впрочем, сколько зрителей, столько и мнений. Одним данные картины кажутся жуткими, другим забавными, третьим странными. И все же упомянутые фантазии не покажутся столь уж необычными, если вспомнить, что маркируемые художником места испокон веков были связаны с казнями или оглашением жестких, а подчас и абсурдных по содержанию указов. При этом, как отмечают исследователи, произведения Новикова не носят политизированный характер. Они скорее напоминают мистерии. Художник стремится не только и не столько развенчать огрехи своего времени, сколько переосмыслить основополагающие темы в искусстве. Опираясь на библейские или литературные материалы, он поднимает вековечные проблемы – добра и зла, поиска утраченного рая, тех путей, которые ведут к счастью, свободе и справедливости. Его шествующие, марширующие или парящие человеческие фигуры таят в себе глубокую информацию, сам автор называет их пиктограммами, то есть знаками, в которых зашифрованы определенные объекты и важнейшие явления.
Еще одной важной темой в творчестве Игоря Новикова является мир природы, место человека в божественном мироздании. Художник словно тоскует по первозданности всего сущего, вот почему в ряде его работ («Тишина», 2016, «Охота на оленей», 2016, «Сумерки», 2016) образы запечатленных людей и животных напоминают наскальные рисунки неолитической эпохи. Автор строит свои композиции по законам искусства петроглифов, где четкие силуэты прочерченных фигур накладываются на уже существующие изображения (Новиков, будто трафаретит ими пейзажи), что создает ощущение динамики и особой пластичности форм.
Любовь к Универсуму — это главный мотив, которым руководствуются в своем творчестве все три художника. Каждый из них создал свой образ мира. Мир же, по меткому выражению Гете, есть неуемная метафора. Ориентируясь на данную мысль, Татьяна Назаренко, Алексей и Игорь Новиковы метафоризируют нашу жизнь, выявляя её самые важные смыслы.
Ольга Толстая, куратор выставки.