Начнем с Джейн Остин. Я сразу пойду ва-банк и скажу, что мы вообще вряд ли сможем судить об Остин как о про- или контр- феминистке. Потому что женский вопрос в ее произведениях не является основным. Джейн Остин — писательница-реакционерка, она в своих произведениях прежде всего защищала консервативный порядок вещей от веяний Французской революции, которая в свое время привела ее в ужас. К тому же британские джентри еще не забыли о таких монстрах, как левеллеры. Учтем, что по воспоминаниям племянника, Остин относила себя к умеренным тори.
Феминистки, прочитавшие хотя бы пару статей по теме, указывают на то, что мы не можем отнести ее к движению. Как писали в комментах:
«Феминистка — активистка общественного движения за предоставление женщинам равных прав с мужчинами. Движение возникло в 18-м веке, когда женщины были лишены избирательных прав, перешло в мемориальную фазу, практически угасло, но потом прошло несколько реинкарнаций. В 60-х годах 20-го века движение возродилось под лозунгами полного равенства мужчин и женщин: равной зарплаты, равного допуска к профессиям (например, военной службе) и т.п.
Если рассуждать, беря во внимание эту точку зрения, то Остин-не феминистка. В ее книгах нет прямого призыва к к равным правам с мужчинами, ее героини не стремятся обладать теми жи привиллегиями, то и противоположный пол. С другой стороны, в романах очень часто проскальзывает тема неравности, например, когда поместье Беннетов должно отойти Коллинзу, Дэшвуды вынуждены уехать из дома из-за того, что их родовое гнездо переходит по наследству к сыну, а не к дочерям. Это несправедливо, и Остин дает нам это почувствовать».
Однако для большинства женщин, не рассуждающих ни в каких категориях, Остин несомненно ассоциируется с феминизмом:
«А я с детства считала ее феминисткой. Поэтому, собственно, я ее и полюбила.
Возможно она просто сама не знала, что она — феминистка)))
Я например тоже ни в каких общественных движениях не участвую, но скорее всего я — феминистка. Или хочу ею быть…»
Задумаемся на секунду, как Джейн Остин удалось добиться такой известности. Не в свое время — а в наше. Почему она заменила Чарльза Дарвина на 10-фунтовых банкнотах в Британии? Государство, мейнстрим, масскульт что во времена Викторианской Англии, что сейчас благоприятствуют распространению ее произведений. Почему ее тексты обязательны для изучения во всех колледжах и университетах Великобритании? Потому что они, в первую очередь, не остры, не проблемны и не конфликтуют со сложившимися нормами. Это ностальгия по мелкопоместной Англии с чаями, колониями и светскими беседами — можно сравнить с «Вишневым садом» Чехова у нас.
Средний текст Джейн Остин представляет собой какой-то, блядь, бесконечный матримониальник. Женщины, безусловно, показаны в ее произведениях. Да, тексты проходят тест Бехдель (кстати, они не прошли бы обратный тест по мужским персонажам — этот мир для нее так и остался закрытым и непонятым). Да, там присуствует некоторая сатира, кое-где даже напоминающая социальную критику, но, Господи, как же этого мало по сравнению с другими писательницами, которые работали в одно время с ней или даже раньше!
Поднимем биографию. Двое братьев Остин, Чарьлз и Фрэнсис, воевали против республиканской Франции. Огромное влияние на нее оказала Элиза де Фейд, жена другого ее брата, Генри Томаса. Во-первых, она постоянно рассказывала о своей светской жизни, с балами, танцами, интрижками и приключениями. Если это не повлияло на фабулу, то уж точно сказалось на формировании образа многих героинь Остин. Во-вторых, первого мужа Элизы, французского дворянина, революционеры отправили на гильотину. Как говорят, описание казни произвело на Остин тяжелейшее впечатление, и этот страх жил в ее сердце до последних дней. Не будем забывать о том, что на ее детство пришлась война за независимость США. Помните, от кого?
Мы обязаны учитывать, что между написанием и публикацией ранних произведений Остин прошло почти 15 лет. Она родилась в 1775 году, а самый продуктивный период в ее жизни пришелся на 1795–1799 гг. Тогда она накидала костяк романов «Чувство и Чувствительность», «Гордость и предубеждение» и «Нортенгерское аббатство». Причем романы подверглись существенной корректуре после событий во Франции.
Характерно, что ее самые ранние работы, «Ювенилия«, очень отличаются по духу. Хулиганские, анархичные, напоминающие истории Линдгрен о проказницах и пиратках. Решив заняться писательством по-серьезному, для получения денег, Остин полностью отвергает эту стилистику и заковывает себя в чопорно-ироничную клетку. Однако переходный опыт ей тоже не удался, роман «Леди Сьюзан» остался неоконченным, возможно, потому, что одной из главных героинь предстала расчетливая и харизматичная леди-вамп, которая как хочет крутит остальными персонажами. Разумеется, возмездие в итоге настигает ее, но Остин понимала, что образ получился слишком сильным и притягательным.
Анти-якобинская риторика заметнее всего в ее самом идеологизированном (имплицитно) и слабом дебютном романе «Чувство и чувствительность». С какой едкой злобливостью она обрушивается на концепты индивидуализма и свободы от сословных рамок. Есть две героини, Элинор и Марианна, две сестры. Элинор сдержанная, рациональная и продуманная. Марианна эмоциональная, вольная и не вписывающаяся в рамки. Элинор ищет выгодную партию, Марианна жаждет любви. Сложно подсчитать количество шпилек и подколок, отпущенных Элинор в адрес Марианны. Марианна предстает влюбчивой дурой, не способной ни контролировать свое поведение, ни держать язык за зубами. В итоге ее соблазняет молодой повеса Джон Уиллоуби, а потом бросает, ради того, чтобы жениться на гораздо более денежной невесте. В конце романа Марианна, униженная и смиренная, решает стать похожей на Элинор, и выходит замуж за полковника Брэндона, который сильно ее старше, хотя в начале повествования клялась, что никогда не выйдет за старпера. Сломана и приручена.
Роман полон дидактики. Дидактическое сравнение — вообще любимый прием Остин, и к последним романам она заездит его до дыр. Событийный ряд у разных героинь практически совпадает, возникает несколько контуров повествования. То, что случается с главной героиней, обязано произойти и с другими персонажами, чтобы мы могли сравнить различные модели поведения.
Мэрилин Батлер (Marilyn Butler), литературовед из Оксфорда и практически единственная, кто осмелился на демифологизацию наследия Джейн Остин, отмечает, что Элинор постоянно критикует Марианну за страсть к пылкой поэзии Уильяма Купера и Вальтера Скотта. Думаете, это какая-то личная неприязнь Остин? Ничуть, Купер и Скотт — ее собственные любимые поэты. Она критикует не выбор Марианны, как таковой, а то отношение, с которым она погружается в мир поэтических грез. Она слишком поглощена ими, предается фантазиям, наплевав на весь белый свет. Зачем Элинор читает Скотта? Чтобы потрендеть о нем в гостиной у камина. А вот страсть Марианны — это уже совершенно лишнее. То же самое касается ее отношений с Уиллоуби, когда они в порыве чувств забывают о существовании норм, приличий и такта.
Марианна субъективна, интуитивна, естественна и, главное, верит в изначально добрую природу человека. Это необходимый базис для того, чтобы заявить о «свободе, равенстве, братстве». Элинор не доверяет своим собственным чувствам и желаниям, сдерживает себя, закрывается в футляре и — торжествует. Она неоднократно подавляет и отвергает подлинные чувства для того, чтобы защитить мать и систер. В наши дни мы уже не улавливаем такие нюансы, но поведение Элинор стопроцентно соответствует господствовавшей христианской доктрине о постоянной проверке своих помыслов. Особенно для женщин. Ну, вы видели, как это (не) работает в «Анне Карениной», можете соотнести.
«Гордость и предубеждение» считается лучшей работой Джейн Остин. Я считаю, что «Нортенгерское аббатство» может побороться за этот титул чисто благодаря своим литературным достоинствам и деконструкции жанра готической женской прозы. Хотя это не так важно. «Гордость и предубеждение» является самым свободным от дидактики и легким, грациозным произведением Остин. Некоторые впрочем считают, что в нем вообще нет какой-либо сюжетной ценности, и он является аналогом бульварного дамского романа для своего времени (тем более для нашего). С этим тоже спорить не будем, поскольку для неискушенного читателя слишком похоже на правду.
Принцип сравнения по-прежнему функционирует, и снова это сестры главной героини Элизабет: Лидия и Мэри. Старшее поколение семейства Беннетов в принципе зеркально бьется с семеством Бингли. Возможно, станет яснее, если мы будем рассматривать «Гордость и предубеждение» как сатиру на тогдашние сентиментальные новеллы о любви с первого взгляда. В те годы это была надоевшая и избитая сюжетная коллизия. В то же время, Остин остается при своем: даже в этой форме она говорит о недоверии к чувству, к впечатлению. Просто вместо иррациональной любви здесь разоблачается надуманное презрение.
Самое интересное происходит на заднем плане. Аналогом чувственной Марианны становится Лидия Беннет, вертихвостка без мозгов, флиртующая с офицерами. В итоге с одним аферистом она даже сбегает из дома, а масштабы этого поступка таковы, что он обрекает на позор всю семью Беннетов и едва не рушит благополучную концовку. Хотя несчастье, как обычно, помогло. А вот Кэтрин «Китти» Беннет, сперва завидовавшая Лидии, отошла от ее влияния и зажила по-людски. Элизабет опекает ее примерно по тому же принципу, как Элинор — Марианну.
Вообще количество заключаемых на последних страницах браков начинает сперва настораживать, а потом и вовсе пугать. Пережениваются все на всех. Как уже было сказано, это свойство метода Джейн Остин, наплодившей несколько контуров повествования. И эти многочисленные браки мы должны воспринимать не как счастливую развязку бразильского сериала, но следует увидеть в этом строгий моральный суд автора. Девушка вела себя чинно и прилично, смогла подавить в себе играющее детство и индивидуальность — получи лучшего жениха. Смиренным серым мышкам достаются примерно такие же мужья, и они тихо прозябают в стоячем болоте семейного быта. Ну а самые непослушные девочки становятся жертвами мудаков и пикаперов.
Как сказала интернет-редактор Брианна Мур: «Дело в том, что героини неизбежно приобретают ту модель поведения, которая подходит для патриархального общества. Они выходят замуж за богатых и статусных мужчин и превращаются в хороших и послушных жен подле них. Героини, которые отказываются вести себя так, как положено юным леди (слишком много флиртуют или мечтают) оказываются наказаны. Но если они осознают свои недостатки и преодолевают их, то в конце их ждет награда. Марианна становится разумнее (меньше гуляет, а чаще тихонько сидит дома) и выходит за мужчину сильно старше себя, Кэтрин Морланд подавляет воображение и выходит за Генри Тилни, Эмма прекращает играть в сваху, начинает следить за своим языком и получает мистера Найтли. По Остин, успешность брака зависит от того, правильно ли героини ведут себя в глазах патриархального общества. Так себе феминистка, на мой взгляд».
Если полистаете более поздние романы, то увидите, что там эта схема работает даже лучше. «Гордость» и «Аббатство» — наиболее удачные книги, потому что потом шаблонность сюжетов начинает зашкаливать. Отдушину приходится искать в мелких деталях и второстепенных персонажах. Все та же дидактика, та же игра на сравнении. То, как она поступает с Марией и Джулией Бертрам, прекрасный пример авторского произвола. Вот вам, якобинские сучки! В мире Остин у вас нет ни единого шанса обрести счастье и самореализацию за пределами поместья будущего мужа, так что не выпендривайтесь.
Другая проблема заключается в том, что поветсвование обрубается ровно на том месте, где приличный русский роман бы начался. Нам же интересно будет ли Дарси любить Элизабет через пять лет? Или он будет похаживать налево? Или промотает все свое состояние и утянет семью в долговую яму? Или начнет поколачивать ее чаще, чем охотничьего бассетхаунда? Или они превратятся в чванливых мерзких старикашек, которые будут отравлять жизнь уже своим детям?
Неужели никто не обратил внимания, что многим героиням Остин хочется сбежать из дома, из этой гнетущей и полунищей атмосферы? Что ни у одной из них нет нормальной эмоциональной связи дочь-мать? Фанни Прайс прекрасный образец того, в какой ад может превратиться родной дом. И ни у кого нет ощущения, что в героинях де факто уже заложено воспроизведение того же сценария уже в собственной, новой семье?
Энн, героиня романа «Доводы рассудка» произносит следующую реплику:
«Мужчина крепче женщины, да, но век его недолог; что и подкрепляет вполне мой взгляд на мужскую любовь. Иначе было бы и несправедливо. И без того довольно выпадает вам невзгод, опасностей, лишений. Вы проводите дни свои в бореньях и трудах. Вдали дома, отечества, вдали друзей. Ни время ваше, ни здоровье, ни самая ваша жизнь вам не принадлежат. Несправедливо было бы (дрогнувшим голосом), когда бы ко всему вы были наделены и нежной женскою душою».
Она немного вырвана из контекста, сам разговор посвящен тому, что женщины любят долго и верно, а мужчины быстро забывают о своих чувствах и возвращаются к делам во внешнем мире. Все бы ничего, но эта фраза удивительно созвучна с Шекспировскими строками из комедии «Укрощение строптивой», которая ассоциативно всплывает всякий раз, когда я берусь за тексты Остин. От монолога Катарины, к сожалению, никуда не деться.
«Муж — повелитель твой, защитник, жизнь,
Глава твоя. В заботах о тебе
Он трудится на суше и на море,
Не спит ночами в шторм, выносит стужу,
Пока ты дома нежишься в тепле,
Опасностей не зная и лишений.
А от тебя он хочет лишь любви,
Приветливого взгляда, послушанья —
Ничтожной платы за его труды.
Как подданный обязан государю,
Так женщина — супругу своему.
Когда ж она строптива, зла, упряма
И не покорна честной воле мужа,
Ну чем она не дерзостный мятежник,
Предатель властелина своего?
За вашу глупость женскую мне стыдно!
Вы там войну ведете, где должны,
Склонив колена, умолять о мире;
И властвовать хотите вы надменно
Там, где должны прислуживать смиренно.
Не для того ль так нежны мы и слабы,
Не приспособлены к невзгодам жизни,
Чтоб с нашим телом мысли и деянья
Сливались в гармоничном сочетанье.
Ничтожные, бессильные вы черви!
И я была заносчивой, как вы,
Строптивою и разумом и сердцем.
Я отвечала резкостью на резкость,
На слово — словом; но теперь я вижу,
Что не копьем — соломинкой мы бьемся,
Мы только слабостью своей сильны.
Чужую роль играть мы не должны.
Умерьте гнев! Что толку в спеси вздорной?
К ногам мужей склонитесь вы покорно;
И пусть супруг мой скажет только слово,
Свой долг пред ним я выполнить готова».
Ладно, что там такого шибко феминистского у Остин?
«Предел мечтаний для всякого мужчины — женщина, которая будет услаждать чувства, не слишком при этом обременяя рассудок» — говорит шалунья Эмма в начале того романа, в конце которого она станет ненавязчивой мебелью с подрезанным язычком.
По интернетам бродит обрезанная цитатка: «Дайте девочке образование и надлежащим образом подготовьте ее к вступлению в жизнь, и можно ставить десять против одного, что все наладится безо всяких дополнительных расходов с чьей-либо стороны». Звучит многообещающе. Читаем дальше: «Скажу прямо, нашей племяннице, или, уж во всяком случае, вашей, сэр Томас, ежели она вырастет в здешних местах, откроется множество возможностей. Не говорю, что в ней так же будет видна порода, как в ее кузинах. Боюсь, что нет; но она будет введена в общество при столь благоприятных обстоятельствах, что, по всей вероятности, займет в нем подобающее место«. О каких таких «возможностях» идет речь? Ага, о тех самых. И о каком таком «введении в общество«, как вы думаете? Ага, о том самом.
Ну и, объективно, самая сильная цитата: «Быть может, и скажу. Нет, нет, с вашего дозволения, книги мы уж лучше оставим в покое. У мужчин куда более средств отстаивать свои взгляды. Образованность их куда выше нашей; перо издавна в их руках. Не будем же в книгах искать подтверждений своей правоте». Вот! Вот! Ну! Уже почти! И тут бездарное продолжение, смазывающее храбрый порыв:
«- Но в чем же тогда нам искать их?
— Да ни в чем. И надеяться нечего их найти. Каждый, я думаю, грешит снисхождением к своему полу; и уж к снисхождению этому притягиваются кое-какие события, случившиеся в собственном нашем кругу; ну, а на многие из этих событий (быть может, сильнее всего нас поразивших) как раз и невозможно ссылаться, не обманывая чужой доверенности и не высказывая того, чего высказывать бы не следовало».
Шаг вперед, пять шагов назад. Каждую сентенцию, которая рискует хоть как-то задеть патриархальные ценности Остин стремительно выворачивает в какое-то бесформенное и вялое бормотание. «Чего?! Чего?!» — «Нет-нет, ничего».
Даже если не учитывать, что, согласно Остин, образование нужно девушкам не для профессиональной и творческой самореализации, а для того, чтобы прибавить в цене на рынке невест, то эта критика курам на смех. Во времена Остин проблема женского образования еще сохраняла актуальность, но по важности съехала на пятое-десятое место.
Дочери городских бедняков могли получить образование в благотворительных домах, где их учили рукоделию, шитью, готовке и морально готовили к работе на фабрике. Через такие пансионаты прошли и сама Остин, и сестры Бронте. В сельской местности детей учили одним потоком, мальчиков и девочек, чаще всего на церковно-приходской базе. Дочери джентри и других более-менее преуспевающих людей изучали иностранный язык (Остин очень недурно владела французским), арифметику, историю. Дочери богачей в нагрузку получали еще больше языков, философию, литературу, астрономию, историю античности и современности (которая рука об руку шла с военным делом), образование поверхностное но широкое — чтобы хотя бы на две реплики поддержать беседу с начитанными мужиками. Согласно переписи в 1841 году 51% женщин считали себя грамотными по меркам той эпохи. Не так уж и много, ну так и среди мужчин таких было несильно больше — 67%.
В эпоху Кристины Пизанской требование светского образования для женщин — это круто и р-р-р-р-революционно. Проблема оставалась в списке важнейших во времена Мэри Эстел и даже Уолстонкрафт. Однако в те годы, когда романы Остин получили настоящее признание, в 1860-х, все было иначе.
На самом деле для Англии начала 19 в. женский вопрос сводился к четырем пунктам.
1) Отсутствие имущественных прав. С вступлением в брак женщина утрачивала всякую самостоятельность. По нормам «общего права» муж получал право собственности на приданное жены и все ее движимое имущество на момент заключения брака. Он не мог своевольничать с недвижимостью жены, но зато получал доходы от ее домов и земель. Женщина не могла самостоятельно распоряжаться финансами даже на уровне бытовых расходов. Заключение брачного контракта, как правило, последняя самостоятельная финансовая операция женщины. Ах да, развод запрещен. Дети при любом (вообще при любом) раскладе считались собственностью мужа.
Несмотря на то, что именно эта дискриминация лежит в основе большинства сюжетов Остин, она только тихонько сетует на существующий порядок. Корень зла она видит в деспотичных или промотавшихся родственниках, которые оказывают давление на героинь. О том, что все восходит к изначально несправедливой системе, почти ни слова. Это ж якобинство. Перемены произошли только в 1870 году, когда Парламент принял закон наделяющий женщин хотя бы базовыми правами собственности. Причем произошло это под нажимом суфражисток, а не под влиянием чудесных книжек Остин. В этом плане Островский куда большая феминистка, чем Остин, так как проблема неравного брака и торговли невестами у него показана нагляднее и жестче.
2) Отсутствие политических прав. Женщины не имели права голоса. Стало быть, не имели собственного представительства в органах власти и возможности как-то оказывать влияние на общественное устройство.
Есть у Остин что-нибудь об этом? По нолям.
3) Невозможность реализации своего потенциала вне рамок патриархального общества. Многие протофеминистки уповали на то, что стоит дать женщинам образование, и все изменится. Как бы не так. Получила дочь разорившегося джентри достойное образование — и че? Дальше что? Куда теперь с ним, если замуж берут не за знание Аристотеля, а за наличие доходного поместья? Лондон был забит неустроенными, никому не нужными образованными гувернантками и экономками, словно Петербург Достоевского, заполоненный студентами-разночинцами, и тоже без каких-либо перспектив.
Что говорит нам тетушка Джейн? Ничего такого особенного, кроме того, что образованность помогает девушке контролировать свою буйную натуру и способствует повышению комфорта будущего мужа. Можно было бы рассуждать о чем-то, если бы хоть одна из побочных героинь, затеявших побег из этой системы, добилась успеха. Нет, все были с позором возвращены обратно и принуждены соблюдать правила игры.
4) Нищета и невыносимые условия жизни женщин низшего сословия, рабочих и крестьянок. За подробностями обращайтесь к Диккенсу и Элизабет Гаскелл, любимице Маркса.
Подозревает ли Джейн Остин о существовании тяжелой жизни за пределами Мэнсфилд-парка? Похоже, что нет. Об этих женщинах молчали все, до тех пор, пока они не заговорили о себе сами.
Вернемся к тому, с чего мы начали. Почему же Остин стала сверхпопулярной? Все очень просто. В начале 19 в. она получила некоторое признание, но ее книжки как вышли, так и ушли. Несколько неудач в конце жизни и вовсе отбросили ее на задворки писательской жизни. Все изменилось в 1869 году, когда племянник Остин Джеймс Эдвард опубликовал посвященные писательнице мемуары. В них она предстает очень уютной, домашней, набожной доброй тетушкой Джейн. Никому не перечит и не острит. Она великолепно поет и играет на пианино, но только так, чтобы не мешать окружающим, которые могут не разделять ее музыкальные вкусы. И пишет она — обожаю этот момент — «только в свободное от своих домашних обязанностей время». Вся спорные, сомнительные и неприятные моменты биографии (в том числе связанные с ее родственниками) любовно заретушированны. Если настоящая Остин могла быть противоречивой фигурой, то в этих мемуарах все разгладилось. Они же стали отправной точкой для практически любых последующих биографических работ, посвященных Остин.
То есть, у них там пол-англии суффражистит, королева Виктория (к вопросу о женщинах во власти) открыто их давит и напоминает, что их место на кухне, у станка или под мужем, и тут в 1883 году выходит переиздание Остин, все ее называют гениальной, и зарождается новый культ. Даже формируется секта «джейнистов» (да, все так серьезно), которая упоминается в одном из малоизвестных рассказов Киплинга. В годы Первой Мировой раненым британским солдатам в госпиталях часто раздавали книги Остин, чтобы как-то развлечь их и скрасить тоску по дому. «Джейнисты» в данном рассказе — это братство контуженных, уставших от войны людей, которые хотят вернуться обратно к своим каминам и садикам. Впрочем, все заканчивается тем, что они просто раздают имена героинь Остин артиллерийским орудиям. Вот небольшой отрывочек, в нем объясняется, что такого родного и ценного англичане отыскали в прозе Остин:
» – Я имею в виду, что от ее персонажей нет толку! Они просто совершенно такие же, как люди, которых встречаешь каждый день. Один из них был священник – преподобный Коллинз – всегда в погоне за выгодой и хотел жениться на деньгах. Ну, когда я был в скаутах, он самый или его брат был нашим командиром. И еще была такая прямая и громкая герцогиня или жена баронета, которая не терпела тех, кто не делал так, как она им велела; леди… леди Кэтрин (сейчас вспомню) де Багг. Прежде чем Ма приобрела парикмахерскую в Лондоне, я знавал жену бакалейщика недалеко от Лестера (я сам из Лестершира), которая могла быть ее двойником. И – о, да – там еще была мисс Бейтс; просто старая дева, суетящаяся вокруг, как курица без головы, и с языком без костей. У меня есть похожая тетка. Чистое золото – ну, вы знаете.
– Господи, да! – с чувством сказал Энтони. – А выяснил ли ты, что значит Тилни? Я сам всегда выискиваю значения вещей.
– Да, это был этакий боров, генерал-майор в отставке, гонялся за выгодой. Все они потихоньку гоняются за ней у Джейн. Он был таким джентльменом, по своему собственному мнению, что всегда вел себя как прохвост. Вы знаете таких. Выгнал из своего дома девушку, потому что у нее не было денег – заметьте, после того, как поощрял ее заарканить его сына, потому что думал, что деньги у нее есть.
– Ну, это все время происходит, – сказал Энтони, – вот моя собственная мать…
– Именно. То же самое и моя. Но этот Тилни был мужчиной, и Джейн как-то пишет это так прямо, что делается неловко. Я сказал об этом Маклину, и он сказал, что я становлюсь добрым джейнистом. Не его вина, если я им не стал. Вот еще штука; я был в госпитале минеральных вод в Бате в 16-ом году, с траншейной стопой, и это мне очень помогло, потому что я знал названия улиц, где жила Джейн. Одна из них – Лаура, я думаю, или другое женское имя – о которой Маклин говорил, что это святая земля. «Если бы ты тогда был посвящен, – говорит он, – ты бы чувствовал, что твои ноги дрожат всякий раз, когда ты идешь по этим священным камням».
«Мои ноги дрожали будь здоров, – сказал я, – но не из-за Джейн. Ничего примечательного насчет этого», – говорю я.
«Боже, дай мне терпения! – говорит он, вцепляясь в волосы своими маленькими ручками. – Всякая мелочь насчет Джейн имеет значение для pukka джейниста! Именно там, – говорит он, – мисс Как-там-ее-имя, – (он назвал имя; я его позабыл), – снова обручилась, после девяти лет, с капитаном – Еще-один-парень». И он преподнес мне полторы страницы из одной из этих книг, чтобы учить наизусть – думаю, это было «Убеждение»».
В чем Остин действительно сильна, и этого никто не отнимет, так это в изображении шаржей, комических типажей. Ее герои — знакомые всем британцам архетипы, многие из которых дожили до наших времен. Ее легкая сатира, язвительность, ирония удачно высмеивают недостатки этих людей. Не как класса или представителя репрессивной общественно-политической системы, а именно как личности, что гораздо универсальнее и безопаснее. Ее книги были развлечением для того класса, над которым она ерничала. Однажды Остин пыталась написать новеллу «Уотсоны», что-то серьезное, тяжелое, про нелегкую жизнь женщин, оказавшихся в большой нужде, но сама же не выдержала и бросила.
Сравните с сатирой Салтыкова-Щедрина, где в городе Глупове в каждом губернаторе читается не какой-то общий типа начальника, вроде гороскопа или соционики, а вполне конкретные исторические личности, цари и министры, с ударившими по людям политическими программами.
Большим фанатом Остин, напускавшим два ведра слюней, был Джон Фаулз, который тоже отметился фетишизацией размеренной мелкопоместной жизни с садиком, чаем и камином. Ближе всего по стилю и духу, как ни странно, Алан Милн и Пелем Вудхаус. Причем Вудхаус в пух и прах обыгрывает Остин на ее же поле, если мы считаем, что юмор, типажи и ирония суть главные ценности ее книг.
Джейн Остин до 70-х годов прошлого века никто не считал значимой социальной писательницей. Все изменилось в 1979 году после выхода книги Сандры Гилберт и Сюзан Губар «Сумасшедшая на чердаке: писательница и литературное воображение в XIX веке», в которой героини Остин описываются как бунтарки и скрытые партизанки против господствовавшего патриархального уклада. Работа вышла настолько эмоциональной, предвзятой и некомпетентной, что спровоцировала целый шквал исследований на тему того, была ли все-таки Остин феминисткой или не была. В большинстве исследований, так и не докопавшихся до исторической перспективы (а без этого других вариантов не остается), пришли к выводу: а почему бы и нет? Тем более глупо отказываться от такой мощной фигуры, когда ее можно присвоить и укрепить свои ряды.
И массовая культура, уловив, куда ветер дует, начала подавать Остин как феминистку. Особенно заметно это в экранизациях последних лет, где с оригинальным текстом обращаются крайне вольно, а мораль поставлена с ног на голову. Отсылаю вас к прекрасному эссе Джулии Норт «Консервативная Остин, радикальная Остин». Там на примере экранизации «Чувства и Чувствительности» 1995 года показано, как наследие писательницы реинтерпретируется, чтобы выглядеть по-феминистски. Марианна и Элинор меняются местами. Теперь Марианна издевается над зашоренностью и закрепощенностью сестры. Уже сама Элинор позволяет себе эмоциональные вспышки, ее искренние чувства прорываются сквозь маску, принося явное облегчение. И в завершение фактически свободолюбивая Марианна берет Элинор на перевоспитание, а не наоборот.
Наш обзор будет неполным, если мы оставим без внимания книгу Эдварда Саида «Культура и империализм», в которой он рассматривает ряд произведений британской культуры как артефакты культуры колониализма. В том числе и произведения Остин. Верно говорят, что на поверхностном уровне ее произведения абсолютно деполитизированы. С Англией тех времен происходит столько всего, а эти события даже эхом не отражаются в ее романах. Казалось бы, какую удачную параллель можно было бы провести между женским вопросом и работорговлей. Сколько раз эта тема поднимается в самом имперском романе Остин «Мэнсфилд-парк», где глава поместья Томас Бертрам туда-сюда мотается по делам на Антигуа, а вся эта идиллия держится на рабском труде негров на сахарных плантациях? Ровно один раз.
«— Твой дядя склонен быть довольным тобою во всех отношениях, и мне хотелось бы только, чтоб ты больше с ним разговаривала. Ты одна из тех, кто слишком молчалив вечерами в нашем семейном кружке.
— Но я и так разговариваю с ним больше прежнего. Да, я в этом уверена. Ты разве не слышал вчера вечером, как я его спросила про торговлю рабами?
— Слышал… и надеялся, что за этим вопросом последуют другие. Твой дядя был бы рад, чтоб его расспрашивали и далее.
— И мне очень хотелось его расспросить… но стояла такая мертвая тишина! А ведь кузины были тут же и не произнесли ни слова, и, похоже, им это было совсем неинтересно, и мне стало неприятно… я подумала, может показаться, будто я хочу перещеголять их, выказывая интерес к его рассказу и удовольствие, какие он бы, наверно, хотел найти в своих дочерях».
К этому сводится вопрос рабства в текстах Остин. И мертвая тишина даже не потому, что речь шла о какой-то критике самых основ, а потому, что «может показаться, будто я хочу перещеголять их«. Потому что всем пофиг, а Томасу вообще не резон обсуждать дела с выскочкой Прайс. Судя по всему, она его спросила что-то тривиальное, типа цены на рабов и особенностей транспортировки, не подвергая сомнению сам принцип рабовладения. Возможная отсылка в заглавии романа к Уильяму Мюррею, графу Мэнсфилда, который вынес решение о том, что рабство является незаконным, — это уже кое-что, но, судя по откликам современников, эта шпилька прошла без внимания. А ведь Англия в те годы не только посылала негров на Карибы, но еще и активно сплавляла собственных заключенных в Австралию.
И, как в случае с «Чувством и чувствительностью», канадская экранизация «Мэнсфилд-парка» 1999 года решила восполнить эти пробелы за автора. В фильм добавлена сцена, как героиня проходит мимо рабовладельческого судна, забитого стенающими пленниками. А мистер Бертрам показан настоящим деспотом, эталонным злым плантатором и чуть ли не насильником. Вот если бы Остин так писала, как ее потом снимали, — вообще никаких претензий не было бы.