Екатеринбург, Шиес, Чемодановка, Иван Голунов, Первомай в Петербурге, День России в Москве — сбываются прогнозы политологов об увеличении протестов. Историк и политолог Валерий Соловей объясняет, к чему приведет активность горожан уже через год.
Валерий Дмитриевич, вы давно предсказывали усиление «городских протестов», такого точечного недовольства людей. Почему нервозность нарастает именно сейчас?
— Это имеет простое объяснение. Проблемы долго накапливались, они не решались. Это — одна сторона. Вторая — власть на все плюет. Она поглощена исключительно максимизацией прибыли. Никакой единой и последовательной стратегии у нее просто нет. Представители власти думают не о стране и даже не о корпоративных интересах, а исключительно о собственном и своих семей выживании.
Так они вроде всегда об этом думали, разве что-то изменилось?
— Они думают о выживании после Путина. Они уже мыслят категориями постпутинской России. И они к этой России готовятся.
Как можно подготовиться к тому, о чем ничего не знаешь? Или они знают, какая она будет?
— Они тоже не знают, чего ожидать. Может быть, придется эвакуироваться. К этому лучше побольше деньжат срубить по-легкому.
Если они уже думают о постпутинском будущем, не лучше ли людей как-то задобрить?
— «Людей задобрить» — это надо мыслить в общественных категориях. Они в таких категориях уже давным-давно не мыслят. Они мыслят в групповых категориях — это в лучшем случае. И это изменение самого стиля мышления стало очень заметно проявляться именно в последний год. Если до марта 2018 года, даже, я бы сказал, до осени они еще как-то сдерживались, оставались в определенных рамках, то сейчас очень хорошо заметно, что они «все берега попутали», если воспользоваться сленговым выражением.
Собственно, поэтому я и спросила вас о причине, по которой нервозность нарастает именно теперь. Ощущение такое, что все-таки не «низы» начали терять терпение, а «верхи» как-то чересчур разошлись. Шиес, где начали строить полигон даже без единого разрешения, Голунов, которому подкидывали наркотики настолько нагло…
— Да, система идет вразнос. Они это чувствуют. И они уже не хотят себя с этой системой связывать. Они хотят покинуть этот «Титаник» в шлюпках. Хотят забронировать себе место в шлюпке. А что будет с «Титаником», с пассажирами эконом-класса, с кочегарами — это их совершенно не занимает. И это очень хорошо видно.
Что значит — «система идет вразнос»? Мы ведь с вами тоже на этом «Титанике» плывем.
— Я имею в виду политическую систему, российское государство в целом: оно перестало выполнять свои базовые функции. Чиновники чем должны заниматься? Они должны обеспечивать эффективное управление. Ну, или хотя бы какое-то управление. Теперь скажите: в Питере, например, они хоть какое-то управление обеспечивают?
Какое-то, наверное, обеспечивают. Транспорт ходит…
— Да-да, что-то работает. Учителя работают, врачи. По инерции, или деваться им некуда. Кто-то из чувства долга. Но чиновники перестают работать. То есть они работают, но теперь только из-под палки. Только. Над ними надо ставить надсмотрщика, который будет их контролировать. Что-то в них банально психологически надломилось. Они чувствуют, что все бессмысленно. Я не хочу огульно охаивать все огромное чиновничество Российской Федерации, потому что рядовые клерки находятся в таком же положении, как мы с вами. Но что-то в этой системе сломалось.
Что именно? Что такое произошло, что ее именно теперь сломало?
— Она потеряла смысл существования. Потеряла цель существования.
Не понимаю. Если целью было собственное благополучие, то что изменилось? А если для кого-то целью было благо родины, так самое время им заняться.
— Что-то подобное мы уже проходили в 1989-91 годах. С кем я ни поговорю сейчас — у всех одинаковые ощущения. Есть один очень важный индикатор: это отзывы бизнесменов. Особенно региональных. И вот как они описывают ситуацию. Раньше, говорят они, формальные процедуры не работали, институты в России слабенькие, но были налажены процедуры неформальные для решения вопросов. Могу объяснить вам на примере Петербурга. Раньше в вашем городе, если что-то требовалось решить, надо было обратиться к Виолончелисту. Я не шучу. А сейчас Виолончелист решить ничего не может.
Насколько я знаю, это связано с его личными причинами, он вроде бы большую часть времени проводит в Крыму и переживает из-за санкций, которые для музыканта стали катастрофой.
— Нет, он звонит. Но все, извините, кладут с прибором на его телефонные звонки. Может быть, этому и есть какое угодно объяснение. Но то же самое происходит и в провинции. Я к тому, что неформальные каналы просто перестали работать. А они в России работали лучше формальных. Это означает, что теперь не делается ничего. Проблемы никак не решаются.
Может быть, «решалы» просто стали опасаться, ведь у нас борьба с коррупцией идет со страшной силой, губернаторов и министров сажают?
— С помощью репрессий власть пыталась повысить эффективность. Борьба с коррупцией — это точечные репрессии. Репрессиями охвачено около 1% чиновников в регионах. Не все сидят, но возбуждены уголовные дела, открыты преследования и так далее. Люди, которые предложили эту блестящую идею, конечно, питались опытом 1930-х годов. Но в отличие от 1930-х произошел просто паралич: зачем что-то делать, если это риск? Вот пока на нас смотрят — мы что-то делаем. Отвернутся — перестаем. Ну, еще они могут отчеты составлять. Блестящие отчеты, правильные.
На это люди и реагируют протестами? Не слишком ли протесты «точечные» и мелкие для такой глобальной проблемы?
— Пока протесты локальные. Но этих протестов становится все больше. Если говорить о Петербурге, то можно привести в пример протесты в университете.
Да, но там тоже конкретный чисто «университетский» повод, который затрагивает узкий круг людей.
— Такие протесты возникают по разным поводам. На разной почве. Их будет становиться гораздо больше. С осени их будет все больше и больше. И выяснится, что значительная часть страны уже охвачена протестами, а система неспособна с ними справляться.
Разве? У системы кончится Росгвардия?
— Не справляться как с протестами, а решать проблемы, которыми протесты вызваны. Это будет означать, что система недееспособна уже тотально. Вот это мы с вами увидим где-то через год.
Вот мы видели ролик штаба Навального: сотрудницы бюджетных предприятий проводят какие-то манипуляции со списками избирателей в поддержку Беглова…
— Ну, это как раз понятно: Путин приказал, чтобы Беглов был избран любой ценой. Вот без обиняков: любой ценой. О последствиях никто не думает.
Понимаю. Вот я и спрашиваю: ведь этим женщинам тоже наверняка трудно живется, они тоже многим недовольны. Почему эта категория людей не скажет: «Стоп, хватит»? Почему они соглашаются мухлевать с выборами, а не подключаются к протестам?
— В наших людей прочно вселен туповатый, уж простите за это слово, страх.
Какой страх? Сколько бы ни говорили про 1937 год, но сейчас точно не он. За отказ мухлевать их не посадят, не убьют, не побьют.
— Они боятся потерять работу.
Учителя? У нас такой выбор учителей, что они работу не найдут?
— Я тоже часто говорю таким людям: слушайте, а что вы потеряете? Но система встроила некоторые ограничители. Скажем, в Москве есть некая скрытая база данных учителей: если вы потеряли работу, то против вашей фамилии ставят черную метку. В школу такого учителя больше не возьмут. Вот они и боятся. Я хочу это подчеркнуть: власть паразитирует на наших страхах, она на них живет. Вы правы, по сравнению с 1937 годом система вегетарианская. Но страх-то никуда не делся. Тогда был страх расстрелов, сейчас — страх потерять работу.
Вы же не побоялись потерять работу.
— Знаете, отважных людей мало. Потерял я работу — нестрашно, будет новая — еще интересней. Но таких людей немного.
Вот вы сказали, что через год система покажет, что она недееспособна тотально. А для нас это как будет выглядеть? Вот для меня, например?
— Для нас это как раз не будет выглядеть очень уж страшно. Системы жизнеобеспечения работать будут. Ну, может быть, несколько хуже.
Еще хуже?
— Да, они и сейчас не очень хорошо работают, а будет несколько хуже. Но провизия не исчезнет. Это абсолютная чепуха, если вы где-то слышите, что надо запасать соль, мыло, спички.
Нет, этого я не слышала с конца 1990-х.
— Ничего подобного и не будет. Ну, немножко вырастет уличная преступность, потому что полиция станет работать еще хуже.
Уже подросла.
— Вот еще подрастет. Но никакого разгула бандитизма не случится. Никакого голода не будет. Просто мы вдруг увидим: король-то голый. И нет ни какой-то «вертикали власти», нет никакого страшного «аппарата насилия» — все это было грандиозной фикцией.
Подождите. Это же как раз то, чего я, например, очень жду: чтобы не меньшинство, как сейчас, а уже поголовно люди поняли насчет «голого короля».
— Вот. Самое интересное начнется дальше, как только люди начнут это ощущать. Люди ведь в основе своей ведут себя как такие маленькие грызунки, они пробуют границы дозволенного: вот мы это попробовали — ага, система отступает, а давайте теперь еще попробуем, еще… Потом они вдруг почувствуют… Помните, в 2012 году люди скандировали: «Мы здесь власть!»? Вот люди и поймут, что их-то, оказывается, боятся. Это и есть самое интересное. Когда начнется столкновение авангарда общества с системой. Это будет именно авангард: политически активное меньшинство. Система начнет огрызаться.
И во что это выльется?
— Думаю, что в массовые манифестации. В первую очередь, на улицах Москвы и Петербурга. В столкновения с полицией. Во что еще это может вылиться? Во всех странах мира это происходит одинаково. Почему Россия должна быть исключением?
Я не об этом. Меня пугают как раз ваши слова об авангарде. Что это за «авангард»?
— Ну, уж какой есть. Другого у нас с вами нет.
В том-то и дело, что он может быть разный. Это могут быть «навальнята», а могут быть националисты какие-нибудь. Я не знаю, чего больше боюсь — системы или этого неведомого «авангарда».
— Для того, чтобы этот авангард был для нас приемлем, надо принимать участие в его формировании. Это же очень просто: в России если вы что-то хотите сделать хорошо, то делайте это сами. И я могу вам сказать, что буду этим заниматься. Я буду заниматься организацией этих сил. И я не один, есть много людей, которые готовы этим заниматься.
Причем в разных «лагерях» есть свои люди.
— Наша задача в том, чтобы хороших людей, как говорил Толстой, объединить. Надо этим заниматься.
Да как же этим заниматься, если хорошие люди у нас так и норовят не объединиться, а, наоборот, поцапаться? Даже такой прекрасный повод, как освобождение Ивана Голунова, привел к тому, что все хорошие люди разделились на «остроконечников» и «тупоконечников».
— Это правда. Но я надеюсь, что нам все-таки удастся обеспечить победу здравого смысла. Хотя бы на время.
Это мы тоже увидим через год?
— Думаю, что движение к объединению мы начнем гораздо раньше. Уже, надеюсь, этой осенью. А некие серьезные процессы, думаю, начнутся уже году в 2020-м.
Какую роль в этом сыграют ближайшие выборы, в частности — выборы губернатора Беглова в Петербурге?
— Эти выборы станут очень важным шагом для накопления протестного потенциала. И для формирования ненависти.
Ненависти?
— Именно ненависти. Это эмоция, которая становится все более отчетливой. Я этого не хочу, но я описываю вам то, что, с моей точки зрения, происходит. И задача наша как раз в том, чтобы эту ненависть перевести в конструктивное русло. Не расправиться с теми, кто не нравится, а направить на достижение политически реалистичных целей и на переформатирование системы.
Будьте в курсе главных новостей петербургского бизнеса — подписывайтесь на наш канал в Telegram