Александр Снегирёв
В нашем дворе есть старый тополь. Зимой его корявые ветки облеплены снегом, весной липкая кожура почек засыпает асфальт. Потом весь двор в пуху. Потом тень от густой кроны закрывает футбольную площадку. В октябре тополь снова становится морокой для дворника Гриши – целыми днями приходится мести листья. Про зиму я уже рассказал, а после зимы все заново.
В тот день я никак не мог выбраться в универ. Мать оставила на плите сырники. Отец торчал в гараже. Я поел сырников, выпил чаю и заварил еще – трудно выйти из дома, если сырники не съедены. Со второй чашкой я подошел к окну – Гриша подметал. Я вспомнил про духовое ружье.
Ни про какое ружье я бы не вспомнил, если бы не заказ. Не вспомнил бы ни Гришу, ни даже тополь. То есть, возможно, вспомнил бы, но не теперь.
Журнальный редактор предложил подработать – написать рассказ про родной двор. Крупная строительная компания хочет вместо лобовой, надоевшей рекламы использовать, что называется, мягкую силу – рассказы на тему недвижимости.
По замыслу строительных рекламщиков, литературные чары охмурят потенциальных покупателей, и те решат, что им позарез нужны новые квартиры. Я поразмыслил и, будучи совершенно уверен в неудаче, взялся за работу.
Итак, обозревая родной двор, я снял со шкафа ружьё. Осмотрел и положил на подоконник. Снял коробку с пульками и положил рядом с ружьем. Вскипятил чайник, прихватил оставшиеся сырники и разместил рядом с ружьем и пульками. Чай, ружье, сырники, пульки.
Я приоткрыл окно, придвинул стул, сел и прицелился. Дворник Гриша был прекрасной мишенью. Жажда пересилила; отложив ружье, я хлебнул чаю. Несладкий. Пришлось сходить за вареньем. Отец сварил целую банку крыжовенного. Каждую ягодку проколол, чтобы сочнее получилось. Отец у меня человек усидчивый и обстоятельный, но усидчивость его проявляется исключительно в кулинарии. Он способен вчитываться в рецепты, едантично резать ингредиенты, внимательно дозировать специи и терпеливо ждать.
Во всех других областях отец тороплив. Подозреваю, он руководствуется фразой своего отца, моего деда, которую тот произнес во время возведения дачного домика. Строил ударно, опережая соседей. Видя вопиющие огрехи, вызванные спешкой, мой отец предложил своему сбавить темп, чтобы не наносить ущерб качеству. И тогда мой дед произнес ту самую фразу:
«Если будем копаться, никогда социализм не построим». Надо ли говорить, что с самой постройки домик наш требует постоянного ремонта, в то время как соседние стоят крепко и радуют обитателей.
А вообще, дача у нас замечательная. С деревьями и кустами, среди которых два крыжовенных. Именно с них отец и собрал урожай, переработанный позже в большую банку варенья. Я положил в чашку засахаренные крыжовенные ягоды, размешал и снова отхлебнул.
Теперь в самый раз. Отставив чашку, я вложил пульку в ствол, защелкнул.
Задернул занавески для маскировки, прицелился, затаил дыхание.
Дворник Гриша почесал зад. Крепкие рабочие штаны пропустили лишь намек на попадание пульки из детского ружья. После третьего выстрела Гриша что-то заподозрил и внимательно осмотрелся. Никто и никогда не клевал его зад со столь завидной частотой. Воспользовавшись тем, что Гриша озирается, опишу местность. Помимо огромного тополя во дворе есть еще несколько объектов. Старинные палаты то ли Шереметьевых, то ли Нарышкиных. Если интересно, чьи именно, почитайте надпись на мемориальной доске. Палаты стоят как бы в яме, так называемый культурный слой от них отгребли, и можно видеть, что за последние триста лет наш двор погрузился метра на полтора.
Слева от моего окна расположен невысокий дом с длинными, ведущими к квартирам балконами. Такие балконы часто встречаются в приморских домах русского юга, в Москве я ничего подобного больше не встречал. Справа возвышается высокий шестиэтажный дом на четыре подъезда, а в торце двора притулился наш маленький на восемь квартир.
В тот день половина всех выходящих во двор окон по случаю хорошей погоды была распахнута. За каждой занавеской могла затаиться оборзевшая московская сволочь, которой делать больше нечего, как, упившись чаю с вареньем, палить по дворницкому заду. Гриша выругался. Не зло, философски.
Несколькими глотками я допил чай и вытряхнул в рот разбухшие ягоды. Именно на этом месте я окончательно понял, дело – табак. Никакая строительная компания ничего подобного в качестве ненавязчивой рекламы не опубликует.
Да, им нужно про двор, но что-нибудь ностальгическое, милое, немного грустное, но светлое, даже пушистое, чтобы весна, детство, крылатые качели и впереди огромная счастливая жизнь. А что у меня? Дворник Гриша? Главный герой, явное альтер-эго автора, явный паразит и тунеядец. Разве такие персонажи достойны населять рекламные истории?
Я понял нечто, что некоторые германские генералы поняли после поражения под Москвой: дальнейшие действия, какими бы они ни были, бесполезны, а исход у всего этого один, вопрос лишь в том, когда он наступит. Понял, но решил доиграть партию до конца.
Тем временем в арку вошла Алевтина Васильевна, сухонькая переводчица в очках, похожая на мультипликационного сверчка. Увидев ее, Гриша почему-то снова выругался, совсем на этот раз не философски. Алевтина Васильевна поджала тонкие губы, а Гриша выругался громче, отпустив вслед Алевтине Васильевне весьма крепкую тираду. Видимо, три моих пульки пробудили в нем какую-то дремлющую, наболевшую мысль, которую он теперь выражал незамысловато, но явственно. Старушка скрылась в крайнем подъезде шестиэтажного дома, а Гриша, держа в руке метлу, точно так же, как богиня Афина Паллада держит копье, принялся громогласно поносить непечатными словами весь шестиэтажный дом. Гриша складывал слова в яркие метонимии, которые наверняка бы показались интересными и вам, но, к великому сожалению, по вине беспощадного законодательства я не могу здесь привести ни одной. В ответ на Гришин монолог несколько окон захлопнулось, где-то умолкла скрипка. В остальном ничего не изменилось, и скоро Гриша вернулся к своему занятию.
По инерции я пальнул еще несколько раз, но Гриша даже не поднимал головы, только обмахивался после каждого попадания рукой. Будто его донимали назойливые комары. Гришина скука передалась и мне, я отложил ружье и решил все-таки отправиться в университет. Надо было только чаю попить. На посошок. Я поставил воду и, позевывая, вернулся к окну – за занавесками мелькнуло что-то розовое и блестящее.
Через двор цокала весьма примечательная особа. Верхняя часть ее туловища, стянутая черной косухой, была чрезвычайно узкой, зато нижняя часть эту узость с избытком компенсировала. Нижняя часть состояла из двух коротких, кое-как продленных каблуками, ножек и гигантской задницы, обтянутой блестящими лосинами розового цвета. Косуха будто выдавливала плоть вниз, образовывая нечто вроде вздувшейся перчатки с двумя пальцами-ногами, показывающими перевернутый знак «виктория».
Я долго не мог попасть пулькой в ствол. У каждого снайпера есть мишень, которую он ждал всю жизнь. Вот и я смотрел на розовый зад через мушку ружья и думал: «Пропущу еще несколько метров, чтоб не больно… лосины все-таки, не дворницкие штаны… уйдет!.. пора… нет, еще чуток… вот!»
Если бы мишени в тирах орали, не приходилось бы смотреть в бинокль. Девица завопила, как сирена, и завертелась, размахивая руками. Она закричала, что ее убивают, и сразу почему-то перекинулась на тогдашнего мэра Лужкова. И на кавказцев. Кавказцам и мэру досталось.
Пулька угодила в розовую булку, когда ее обладательница проходила мимо Гриши. Крики и проклятия непроизвольно посыпались прямо в Гришино ухо, отчего он подскочил и едва не выронил метлу. В эти же роковые мгновения в арку зашла пожилая деятельница культуры с внучкой. Деятельница культуры в молодости специализировалась на художественном свисте и выступала на летних эстрадах. В те годы, когда происходили описываемые мною события, художественный свист потерпел крах и пожилая свистунья целиком посвятила себя упомянутой внучке. И вот эта достойнейшая матрона осмелилась сделать крикунье замечание. Мол, не стоит сквернословить при детях. На это она получила беспощадную отповедь с грубым упоминанием ее, библейской, так сказать, национальности.
Закрывая внучке уши, отставная свистунья поспешила прочь, а Гриша шуганул крикунью метлой, вдогонку обозвав проституткой. Разогнавшаяся от собственных и Гришиных проклятий, как на реактивном двигателе, обладательница розовых окороков вылетела со двора через арку, и под тополем вновь воцарилась тишина.
Я разошелся. Писал с чувством отчаянного веселья – все равно не возьмут. Точнее не писал, а переписывал. Пора уже признаться. Получив предложение от рекламщиков, я попросту решил переделать один давний рассказ. Рассказ этот мне нравился деталями и атмосферой, но оставался каким-то искусственным, недоукомлпектованным. Недоразвитость рассказа тревожила меня еще и потому, что все описанные события были чистой правдой, но поверить в них почему-то не получалось. И вот я перетряхивал старое сочинения про стрельбу из окошка с безнадежной мечтой втюхать его строительным олигархам.
Раздался звонок от приятеля. Оказалось, именно в тот день должна была состояться встреча студентов с президентом. Такое я пропустить не мог. Решив обойтись без чаепития, я подошел к окну, чтобы его захлопнуть.
Подошел и вижу. У подъезда два мента в касках и бронежилетах.
А Гриша издалека любуется. Не успел я испугаться, как в квартиру постучали. Это был даже не стук, целый град ударов обрушился на хлипкую двустворчатую дверь. Такие уже давно не делают. Колотили будто не кулаком, а стенобитной машиной. Удары сопровождались угрозами, которые выкрикивал визгливый женский голос. Внизу, в щели между створками, мелькнуло розовое. Недолго думая, я решил, что меня нет дома. Осада не могла длиться бесконечно. Так и случилось. Вскоре уже знакомая нам девица, а это, конечно же, была она, прекратила колошматить и вышла во двор к ментам. Посовещавшись, вся троица, к моему облегчению, удалилась.
Пора и мне было трогаться в путь, меня ждал президент. По такому случаю я выбрал самую строгую одежду из той, что нашлась в шкафу. Одновременно я решил замаскироваться на случай встречи с розовыми лосинами. Брюки натянул отцовские. Они оказались широковаты и одновременно коротки. Но людям в брюках принято доверять, а доверие было именно тем, в чем я нуждался. Пиджак у меня имелся собственный.
В голубую полоску. Из сэконда. Я его еще к выпускному взял. Напоследок я прихватил папашину борсетку. Это был подарок на юбилей, он ею никогда не пользовался. Из зеркала на меня посмотрел человек, которому отдали свои обноски совершенно чужие друг другу люди. Но я решил не драматизировать. Подобные додики по городу толпами бродят.
Выхожу из подъезда, делаю шаг, другой... Менты и розовые лосины прятались за углом. Устроили засаду. Но уверенности у них не было. И вот они стоят такие и смотрят, но с сомнением.
Я глаза отводить не стал, напротив, напустил в них удивления. Типа, не каждый день у нас во дворе милиционеры с такими яркими девушками тусуются. Ну посмотрели мы друг на друга, я закурил и пошел, как бы не спеша. Тут словно из-под земли выскочил участковый.
– Молодой человек, вы в этом доме проживаете?
– В этом, а в чем, собственно, дело?
Лицо я сделал оскорбленное, типа, как вы смели меня в чем-то заподозрить?!
Участковый посмотрел мой паспорт и спросил, куда окна выходят. И я соврал, что не во двор, а в переулок.
Президент тогда в университет не приехал. Случилась чрезвычайная ситуация, и свидание со студентами отменили. У меня с президентом вообще не складывается. Что ни встреча, облом. Несколько раз почти было и всегда неудача. Интересно, известно ли президенту об этом? Печалит ли его тот факт, что наши пути никак не пересекутся?
Участковый потом к матери заходил, спрашивал про ружье. Мать возьми да и проболтайся. Участковый забрал ружье и сказал, что если я хочу получить его обратно, то могу явиться к нему на профилактическую беседу. Я решил, что уже вырос из духового ружья, и никуда не пошел.
Про мой двор я могу еще много чего рассказать. Как мы скинули с крыши большой кусок фанеры, и он спланировал на футбольную площадку.
Как нашли старое колесо от грузовика, набили опилками из овощного магазина, подожгли и столкнули вниз по переулку. Огненное колесо катилось, шатаясь и дымя, а мы с восторженным ужасом жались друг к другу, наблюдая из арки. Когда меняли трубы теплоцентрали, я залез в одну из новых секций и вдруг оцепенел – что, если сейчас пустят кипяток и я сварюсь живьем?! Никакого кипятка по отдельным секциям трубы пустить никто бы не смог, но тот свой страх я помню отчетливо.
Рассказ мой, разумеется, отклонили. Сказали, что персонажи сплошь клинические и отталкивающие, что весь выведенный мною мирок не соответствует позитивному образу строительной компании. Нисколько не удивленный, я вычеркнул обещанный гонорар из статьи потенциального прихода и подумал о прихотливости жизни: строительная компания, знаменитая разрушением целых кварталов Москвы, хочет подкрепить свой имидж светлыми ностальгическими образами дворов, в гибели которых она же и повинна. Одновременно должен признать, если бы не заказ, вряд ли я когда-нибудь написал бы все это. Пути созидания и разрушения неисповедимы.
Напоследок добавлю, что кое-как я закончил университет и стал кое-что зарабатывать. Я познакомился с девушкой, чей деловитый отец купил ей квартиру. И где бы вы думали? В том самом шестиэтажном доме на четыре подъезда. В нашем дворе. Спустя несколько лет, когда старенький домик моих родителей стали ломать, я сидел на балконе и наблюдал. Отцу с матерью взамен дали просторную квартиру на высоком этаже. Уже несколько месяцев они вместо скудного двора видели в окнах весь город.
И все-таки смотреть было непросто. А не смотреть – невозможно.
Я напек сырников, заварил чаю, наполнил блюдце вареньем и устроился поудобнее. Экскаватор разгреб сначала родительскую, затем мою комнату, свалил стену с окном, через которое я стрелял. К вечеру мои съестные припасы иссякли, а от домика не осталось даже щебня.
Испытывая удовлетворение, я сообщил другу, что писал заказуху для рекламщиков, а получилось для него. Ведь это был он, а не я.
Мой лучший друг, чью историю я присвоил. Это он запивал сырники чаем,
он стрелял по розовым лосинам, он смотрел, как сносят его дом.
Он, не я. Мое здесь только крыжовенное варенье. Точнее, не мое, а отцовское. Отец у меня педант – каждую ягодку прокалывает. А еще тополь. Он все еще стоит на своем месте. Зимой корявые ветки, весной липкая шелуха, летом белый пух, потом листва сочная, потом сухая, а потом опять все заново.