В июне в Музее искусства Санкт-Петербурга XX-XXI веков открылась выставка «Жизнь как метафора», посвящённая творчеству трёх московских художников — Татьяны Назаренко, Алексея и Игоря Новиковых. Мы пообщались с художницей Татьяной Назаренко: во второй части интервью художница рассказала, как культура пития отражает время, легко ли ей расставаться со своими работами и о чём она мечтала в молодости.
Первая часть интервью: https://zen.yandex.ru/media/id/5ca786958b888800b3ebd8c6/interviu-s-tatianoi-nazarenko-chast-1-5d10f454adbba500af1922f7
Вы говорили о том, что самыми сильными в Ваше время были именно женщины-художницы. А вот, например, искусство 60-х очень часто отождествляется с суровым стилем, оно считалось, можно сказать, мужским.
Да, в живописи тогда лидировали мужчины, а в скульптуре — женщины. Вы знаете, я думаю, это связано с тем, что мужчины ездили на стройки, в тайгу, с обмотками, ночевали где-нибудь. Не всякая женщина тогда пошла бы на такое, понимаете? Все эти дальние дороги, горизонты, «Строители Братской ГЭС». Я тоже ночевала в мужском общежитии однажды на Шикотане. У меня несколько картин есть по поводу Шикотана. Но это было, я скажу, не самое сильное впечатление в моей жизни. Ну а Шикотан был, конечно, замечательным. В общем, я думаю, все это связано какими-то бытовыми вещами. Во всяком случае, когда уже наше поколение пришло в искусство, мы полностью отказались от этих тем, хотя я была на целине и прочее-прочее, но мне никогда в голову не приходило написать каких-нибудь строителей…
То есть, Вам было неинтересно?
Вообще-то у меня были одни строители Молдавской ГРЭС, они находятся сейчас в музее Зиммерли в США как образец творчества семидесятников. Там сидят женщины в обмотках на какой-то молдавской ГРЭС с такими руками — ну, знаете, они в жутких асбестовых заскорузлых рукавицах гнут железо. У меня тоже такая одна работка была. Но я именно женщин тогда выбрала, не мужчин, мне это было интересно. Мужчины у меня в этой молдавской серии, наоборот, выпивали и закусывали.
Вообще, я их очень люблю изображать выпивающими, это моя любимая тема. Наши 70-е - 80-е годы были связаны с этим так тесно, что я и сейчас не могу равнодушно пройти мимо каких-нибудь пьющих людей. Очень изменились реалии: как пьют — из бутылок, водку из бумажных стаканчиков, да из всего, чего угодно, шампанское «из горла»... ну, в общем, по-разному. Раньше как-то по-другому пили, более… ну, не хочу сказать цивильно, но пиво пили из кружек. Это был целый ритуал, туда можно было налить водку…
Так и сейчас можно налить.
Да,конечно. Но вы пластиковый стаканчик с водкой к пиву уже не нальете, оно пениться будет. Это уже совсем другое дело. Я специалистка в этом, поэтому наблюдаю за этим.
Можно сказать, что это отражает дух времени.
Конечно. Вот именно это отражает метафоричность этого времени.
Кстати, о метафорах. У Вас есть работы, которые соединяются между собой, и возникают «разрывы» на полотне — часто в будто бы неслучайных местах. Скажите, значат ли они что-то на самом деле?
Нет-нет, это не значит ничего, кроме того, что было проще написать два холста. Я очень часто большие работы писала на даче, там места недостаточно, да и в мастерскую перевозить сложно — проблемы с лифтом. Вы знаете, у меня большая высота в мастерской, я занимаю мастерскую художника Нисского — был такой в 50-е годы известный художник. Так вот, они писали громадные работы, а потом скручивали их в рулон; и у меня в мастерской есть такая откидывающаяся планка в лестнице, они вот в эту планку просовывали свои, скажем, десятиметровые работы. Я себе это не могу позволить, потому что я туда не заберусь, на такую высоту, у меня нет лестницы, у меня вообще в мастерской мало места. Я очень не люблю расставаться со своими работами, для меня это расставание — это всегда, в общем-то, трагедия. В отличие от многих других художников, которые, чем быстрее расстанутся, тем быстрее напишут новую. Какие-то работы я не продаю ни при каких условиях.
Это какие-то конкретные работы на определенные темы?
Нет, просто есть какие-то вещи… Вообще, понимаете, в чем дело — ведь все-таки мы выросли в то время, когда еще вообще никто не покупал работы — я имею в виду отдельных людей, частных покупателей – их не существовало. И все началось где-то в 80-е годы, когда, скажем, Петр Людвиг, который приехал в мастерскую, или когда приехали отбирать работы для галереи в Гамбурге, вот тогда работы начали «уходить» из мастерской. Вы знаете, очень забавная была история, когда в 82-м году была выставка в Гамбурге, которая называлась «Советское искусство сегодня» (Russia Today). Они отобрали пять работ, как мне казалось, лучшие мои работы, и вот мне так жалко было, я думала — ну уйдут они за границу, я же их никогда больше не увижу, они никогда, наверное, не вернутся ко мне, а если продадутся, то тем более не вернутся. А не продадутся — я уже буду на них смотреть иначе, думать, что они какие-то нехорошие, раз не продались. В общем, в конце концов я сделала повторение этих пяти работ. Но не я одна была такая умная, практически все художники сделали копии своих работ. И потом, когда они практически все продались, немцы нам сказали: «Это чудовищно, мы еще не встречали такого отношения, мы же отбирали у вас другие работы, а вы нам дали повторения своих же работ». Ну, понимаете, когда повторяешь работы, их них уходит какая-то энергетика, ты делаешь вроде то же самое, стараешься чтобы мазок туда же пошел, я уж не говорю про размер, фигуры туда же смотрят и так далее, но из них выходит та самая энергия. Я уже другая в этот момент, и другую работу пишу с другим совершенно чувством.
Я однажды увидела, как такое мое повторение висело у одного барона, который купил его. Говорил, работа ему доставляет громадное удовольствие. У меня была выставка в Бремене, у него было имение под Бременом, и он меня пригласил к себе, и я ее увидела. Он сказал, что собирает только графику, у него была оригинальная графика лучших художников, начиная от Дали, Пикассо, Брака. Натуральные, реальные вещи, подписанные и так далее. И висела только одна моя живописная работа с каким-то направленным светом, на деревянной стене, это было так роскошно! Мы же редко видим свои работы после продажи. Я не поддерживаю никакие отношения с коллекционерами, так что видела, может быть, два-три раза свои работы, как они висят. Они уже как бы ушли и я точно знаю, что я их не увижу, никогда не смогу их показать на своей большой выставке. Была у меня такая мечта в молодости, что когда-нибудь будет большая выставка. Тогда был единственный выставочный зал — «Манеж», где можно было показать работы. И вот я представляла, как соберутся все мои работы, я буду выходить в длинном голубом платье, по ступенькам «Манежа», внизу будет стоять мальчик из школы, в которого я была влюблена, и наконец поймет, какая я великая художница! Вот такие глупости рождаются иногда. Ну естественно, все работы уже невозможно будет никогда собрать, вот это так трагично, печально. Даже фотографий не осталось, иногда они так быстро уходили, например, после аукциона «Сотбис».
Вот это, кстати, интересный момент, потому что, насколько я понимаю, в «Сотбис» включали многих художников так называемого конформизма, левого искусства.
Да, да конечно, в «Сотбис» был сделан упор на таких художников, как Кабаков, Булатов, Брускин… Они готовились к этому и все прочее. Но а потом, когда приехали представители Сотбиса со списком имен, им предложили, если они не знают таких художников, пройтись по мастерским. Вот и попал Саша Ситников, Петров, Наташа Нестерова, я. Просто потому, что они пришли в мастерскую, им понравилось и они включили в аукцион нас.
А в обычной, повседневной жизни Вы с этими художниками взаимодействовали?
Да, я очень дружила с некоторыми я очень дружила, встречалась. С Ильей Кабаковым была очень дружна, с Булатовым, в Париже его навещала, приходила на выставки. Вы знаете, я всегда интересуюсь другим искусством, я прихожу ко многим молодым художникам часто на выставки — на «Винзаводе», например, или на разные современные выставки в других городах. Меня интересует то, что происходит. И люди это, наверное, чувствуют.
Беседовали: Ира Садкова, Марат Исмагилов.