Годы жизни: 1935-2015
Надпись на памятнике: " Любим тебя, Гордимся тобой, В памяти нашей ты вечно живой…. "
Свесив ноги с дубовой, массивной кровати, привезенной из Италии еще в далеком девяностом году,которая до сих пор не дала ни одного скола, ни одного скрипа, я разглядывал свои худые, морщинистые ноги, с выпирающими по бокам косточкам, с набухшими, синими, выпирающими со всех сторон венами. Я видел, что кое-где набухли маленькие, различимые только моими подслеповатыми глазами шишечки. Это кровь текла-текла и вдруг авария с белой глыбой под названием холестериновые бляшки. Надо было мне в советские времена на банкетах не скромничать, а есть красную, пупырчатую, аккуратно разложенную в прозрачные, с золотистыми ободками по краям креманки икру ложкой. Тогда, глядишь и не было бы сейчас тромбов. Напротив кровати мерцал, переливался красками, раскинувшийся на всю стену, покрашенную в нежно кремовый цвет, телевизор. Последние годы от новостей, передаваемых по этому зомби ящику, у меня перехватывает горло, предательски наворачиваются слезы. Хочется взять с прикроватного столика, покрытого лаком, с вырезанными вручную каким-то заморским умельцем ножками, китайскую вазу с выгравированной серебром надписью «Дорогому, уважаемому и бля-бля-бля…», и со всей мощи бросить в это ядовитое пятно на стене.
Запах жареного мяса, зелени и крепкого, пятизвездочного коньяка распространялся по всей палубе зафрактованного местной партийной элитой парохода. Я в белом, не понятно из какой ткани сделанного, костюме с широкими бортами, с глубокими карманами, с золотистыми, сверкающими на солнце пуговицами, на которых выбита буква «С», в темно-синей хлопковой рубашке, привезенной из недавней командировки в Индию, в которой в этот тридцатиградусный летний день не видно ни одного пятна от моего липкого, вонючего пота, стою и крепко обнимаю юную особу. Она заливисто хохочет от моих жарко нашептанных ей в ухо с маленькой сережкой с дешевым бирюзовым камешком непристойностей. Я чувствую ее юную, нежную плоть, легкое крепдешиновое платье, которое от влаги прилипло к ее молодому телу и которое готово в любую минуту слететь с хрупких девичьи плеч. Дурочка думает, что «поймала бога за яйца», так любил говорить мой бывший директор завода подшипников, на котором я начинал свою трудовую героическую деятельность. Что я, быстренько переспав с ней в душной нижней каюте, хотя думаю, после такой жары, обильного обеда и выпитых двести граммов коньяка у меня вообще с ней ничего не получиться в плане интима, я достану ей звезду с неба, устрою на работу секретуткой к вот этому жирному, пролившему на свою розовую рубашку, заботливо выстиранную и поглаженную его верной женушкой, бокал чего-то красного, с расплывшимися под мышками пятнами пота, и если подойти поближе, распространявшими ужасный, зловонный запах, председателю обкома партии города. Помогу получить квартиру в центре этого паршивого городка союзного значения, хотя союзного значения здесь только завод, работающий на оборонку и поэтому прекрасно и вольготно существующий. Все жители городка работают на этом заводе, а кто не работает непосредственно на заводе, обслуживает людей, работающих на заводе. Замкнутый круг… Весь город завязан на одном заводе. Взорви завтра этот завод, и нет двухсоттысячного города. Нет, дорогая, переспать я конечно с тобой попробую, зря я что ли в такую глухомань тащился, но устраивать твою жизнь я не буду. Глаза у тебя, как у лисы, обведены черным слюнявым карандашом, косят чуть-чуть едва заметно, смотрят так лукаво и жадно до привилегий, до денег, до блата… Единственное что здесь хорошо – это природа. Пароход плавно повернул в устье реки и с берега потянуло свежескошенной травой, запахом коровьих какашек и еще чего-то одуряюще прекрасного, манящего своей первозданной красотой. Стоя на палубе, я вдыхал весь этот аромат и понимал: вот оно счастье.
Я богат, успешен, в свои не полные пятьдесят имею высокую должность, высокую зарплату, я могу достать любую понравившеюся мне или моей жирной жене, с вечно подкрашенными дорогой польской помадой ярко-красного цвета губами, с мелкими кудряшками непонятного рыже-белого, а скорее жженного цвета, волосами. Мой сын, такой же дебильный, весь в мамашу учиться в самом престижном институте, вернее не учиться, а проводит весело время, в конце каждого семестра аккуратно ложа на дубовый, черный, мореный стол в моем персональном кабинете в пятикомнатной квартире в центре столицы список, написанный его корявым почерком – кому и сколько нужно достать икры, билетов в театр, японскую куртку, коньяк и т.д. и т.п.
Мимо проплывала деревенька с десятком скособоченных избушек, на огороде в позе страуса стояла баба, одетая в серую рубаху и длинную не понятную юбку. Она разогнулась, провожая потухшим, завистливым взглядом наш белоснежный, гудящий веселой музыкой, оставляя после себя запах богатства катер.
- Просыпайтесь! Пора принимать лекарство, - крепкая, белая рука тормошила мой шелковый, расшитый золотыми нитками, которые были скручены в причудливый узор, халат.
- Я не сплю, с чего ты это взяла? Дура!
Личную медсестру, приносящую каждый час в прозрачной колбочке мутноватую серую жидкость, обеспечило мне государство. Оно обеспечило мне персональный уход до конца дней моих. Уход – какое интересное слово. Уход из жизни. Уход в себя. Уход за тяжелобольным. Слово одно, а какие разные значения…
В окно глухо стукнуло порывом зимнего, декабрьского ветра. Я лежал под теплым, пуховым одеялом, под головой съежилась подушка, одетая в нежно-розовую, пахнущую ароматным порошком наволочку. В комнате очень темно, как и на улице. Но сквозь чуть приоткрытое окно, откуда-то из далека, доносился гул проезжающих, куда-то с утра спешащих людей и машин. Я неохотно вылез из-под одеяла, подошел к окну. В отражение я увидел все того же моложавого, симпатичного мужика, как мало у меня морщин. Жизнь моя была, есть и будет гладкой и сытой, поэтому так мало складок на лице, только мешки под и над глазами выдают следы вчерашних трех бокалов дорогущего ирландского виски.
Всего чего хотел я добился. Остался последний рывок. Этот рывок будет сегодня. Сегодня день выборов первого Президента. И этим Президентом буду я. Все уже решено. Решено там наверху, нет ни богом, но практически приближенных к нему людьми. Этим же вечером я буду так же стоять у этого же окна, распахнув шире створку, наблюдать как крупные, белые снежинки падают на подоконник, медленно кружась в ночном небе.
В бокале с крупными, прозрачными кусочками льда, бултыхается вкусная, пряно пахнущая, алкогольная жидкость, которую я смачными, большими глотками, чуть пришлепывая губами от удовольствия, попивал уже битых два часа, стоя возле идеально помытого окна и ожидая, когда прозвучит звонок моего тяжеловесного, черного, но такого странного, без проводов, сотового телефона и голос на том конце произнесет то, что я и так знал. Я – первый Президент. Большинством голосов моего любимого народа я избран. Часть этого народа не знало о выборах вообще, другая не поняла - чего от них хотят, а третьи решили – плевать.
Но я избран. Всенародный избранник. Впереди долгая, интересная, сытая и обеспеченная жизнь.
- Просыпайтесь! Пора принимать лекарство, - рука сиделки бережно стянула легкое, почти невесомое, в мелкий бежевый цветочек одеяло, натянутое по самый лоб.
Не дрогнувшая рука достала из кармана белоснежного, накрахмаленного с утра халата маленький, одетый в бархатистый, ярко-зеленый чехол телефон.
-Вызывайте врача из Центральной… Он скончался….