Материал подготовлен в рамках проекта «The Earth Is Flat - Kак читать медиа?», реализуемого Гёте-Институтом в Москве и порталом COLTA.RU при поддержке Европейского союза
***
Современные борцы за социальную справедливость (social justice warriors, сокращенно SJW) любят генеалогически возводить себя к общественным движениям второй половины ХХ века. И в этом стремлении встать на плечи великанов их можно понять – сегодня за редкими исключениями самые заметные западные протестные сообщества 1960-1970-х годов оказались легитимированы и массовой культурой, и современными демократическими режимами. Иногда позиционирование себя в качестве потомков великих бунтарей и правда вполне обосновано – например, рассуждения об интерсекциональности сложно представить без концепта «микрофизика власти», предложенного Мишелем Фуко. А ведь знаменитый философ в 1968 году тоже отметился на баррикадах.
Современные активисты предпочитают баррикадам треды в социальных сетях. И в таком случае от предшественников, помимо обостренного чувства справедливости, они могут наследовать только одно – инструменты борьбы с дискурсивными, охватывающими речь и письмо, репрезентациями насилия. Первым – но далеко не единственным – шагом по противодействию обитающей в культуре норме насилия становится обнаружение симптомов властного дисбаланса в имеющих хождение текстах. Там, где находятся следы доминирования одних, обязательно скрываются знаки унижения других. С поиска этих садомазохистских семантики, риторики и прагматики высказывания сегодня начинается работа с социальной ситуацией несправедливости вообще.
Дискурс насилия
В целях обретения критического инструмента, с помощью которого можно ставить диагнозы тем или иным публичным суждениям, стоит обратиться к традиции критических дискурсивных исследований (КДИ). По словам одного из экспертов и практиков, Тёна ван Дейка, подобные изыскания хороши тем, что не замыкаются в пределах ограниченного набора валидных методов. Специалисты в области КДИ используют все доступные аналитические инструменты (включая, например, этнографические, как будто далекие от лингвистики и теории коммуникации) для фиксации публичных злоупотреблений социальной властью. Такая «неразборчивость» в методах – следствие выбранного предмета изысканий: изучается не конкретная «патологическая» речевая практика (например, язык вражды или его более мягкая версия – name calling), а дискурс как совокупность автономных, герметичных вербальных опытов-высказываний. И, одновременно, как ситуация контекстуального взаимодействия, т.е. общения, опосредованного социальным, культурным, историческим, политическим и идеологическим контекстами.
При этом сторонники КДИ и не скрывают, что не намерены разделять свои академические и активистские интересы. Как говорит ван Дейк, эти исследователи не могут быть «нейтральными», они всегда работают в интересах подчиненных социальных групп. Изучая формы неравенства и несправедливости, представленные в дискурсивном пространстве, эксперты полагают себя участниками борьбы за социальные изменения в пользу стигматизируемых и унижаемых.
Как же они предлагают обнаруживать дискурсивную симптоматику насилия? Для начала надо принять за аксиому, что любой говорящий субъект принадлежит к какой-то группе. Если в конкретных высказываниях возникает четкое или подразумеваемое противопоставление моей «ин-группы» (с акцентированием внимания на положительных качествах ее участников) и чужой «аут-группы», представители которой обладают негативными характеристиками, то, скорее всего, имеет место акт дискурсивного доминирования. Он может выражаться в специальном интонировании в устной речи, использовании особых визуальных приемов (цветов и шрифтов) на письме, стилистических и семантических оборотов, синтаксических структур (например, пассивного залога), риторических фигур для унижения и дегуманизации «других». В итоге те, чьи действия заведомо получают «слабые», уничижительные описания, оказываются на позиции «слабых» же субъектов. Для экспертов из поля КДИ использование даже одного элемента этой дискурсивной политики обиды – например, озвучивание едких прозвищ (типа «#яжемать») – выступает симптомом насилия над адресатом сообщения.
Во-вторых, насилие возникает вслед за контролем производства дискурса. Очевидно, что всегда существуют властные агенты, ответственные за производство смыслов – например, государство (как левиафанический единый объект), мир медиа, бизнеса. Они же «распределяют» свободу высказывания, рыночным или каким-либо другим образом. Всегда среди множества общественных групп есть те, кто обладает большей свободой говорить и писать то, что вздумается. И всегда есть социальные ограничения определенного типа высказываний (например, законы против клеветы) и нормы уместности суждений. В большинстве случаев мы принимаем эти нормы за данность, однако специалисты в области КДИ предлагают критически осмыслить этот статус-кво. Какие группы имеют доступ к производству медиа или культурных объектов (фильмов, музыки) – и что за продукт они выпускают? Кто готовит программы публичных мероприятий, отбирает на них экспертов – и каких? Кто становится героем медийных историй, события из чьей жизни оказываются предметом специальных обсуждений – и в каком ключе? Проще говоря, чье определение социальной и политической ситуации, как говорит ван Дейк, может восприниматься и приниматься всерьез?
Ответ на эти вопросы, данный с позиции КДИ, уничтожает представление о существовании хотя бы в минимальной степени работающей нормы свободы слова. И вдребезги разбивает минимальные мечты о равенстве – хотя бы возможностей. Поскольку логика дискурсивных исследований предполагает реальность только бинарной оппозиции «доминирование–подчинение», то субъект, не полагающий себя жертвой унижений и насилия, обязательно хотя бы потенциально превращается в агрессора. Или функционирует как обладатель привилегий, сам никого не уничтожающий, но поддерживающий удобную систему подчинения «других». Так что наш дискурсивный мир как будто всегда строится на насилии – либо уже свершенном, либо потенциально возможном (и почти неизбежном).
Системность «патологии»
Кстати, если вы думаете, что это слишком пессимистичный взгляд на человека и устройство его мира, то стоит ненадолго сосредоточиться на традиции изучения насилия. Вот уж где отыскиваются все основания для мизантропии.
Модный в свое время философ Славой Жижек в труде с говорящем названием «О насилии» постарался создать максимально простое, но основанное на фундаменте прежних исследований, описание многообразия насильственных практик. Из его повествования, связанного с теориями таких разных мыслителей как Жорж Сорель, Вальтер Беньямин, Ханна Арендт, следует, что люди перманентно находятся в ситуации насилия (Жижек описывает все его многообразие, пользуясь эпитетами «объективное», «субъективное», «символическое», «системное»). Мы живем в обществе, которое делает насилие в отношении определенных групп основанием спокойной и комфортной жизни для всех остальных (да здравствуют тюрьмы и больницы как пространство изоляции «опасных» субъектов). Мы готовы применять насилие по отношению к другим – даже, заметим, близким – если это гарантирует необходимые нам результаты (да здравствуют школы и вообще образовательные инстанции). Насилие разлито в самом нашем языке, в его строе, в признании ценности его форм. Даже когда сторонники прогрессивных взглядов борются за освобождение языка от оков старых грамматических категорий – например, выступают за введение феминитивов – эти выступления проходят не без «кровопролитий». Пожалуй, мы готовы признавать объективно существующим «насилием» лишь эксцессы, с помощью примерного описания которых на уровне права нам удалось огородить «нормативное» и «нормальное». Все остальное можно списать на проявление «агрессии», субъективное понимание» которой может очень разниться в зависимости от множества переменных.
Получается, что насилие есть квинтэссенция человеческого бытия? И борьба с ним, а также с его эффектами – доминированием, прессингом и несправедливостью, царящими между группами – это бесполезное занятие? Пессимисты и противники активизма, пожалуй, согласятся с этим радикализированным выводом из философии Мишеля Фуко. В конце концов, когда в воздухе разлита отрава «микрофизики власти», то даже выступление за ненасильственную жизнь оказывается разрушающим спокойствие и привычное бытие акционизмом. С другой стороны, именно непрекращающаяся борьба с несправедливостью, пусть и реализуемая методами кликтивизма, позволяет постоянно проверять: а что мы сейчас полагаем страшным, ненормальным и недопустимым? Где наш предел прочности, где границы, за которыми мы перестаем обнаруживать человечность? Чем измеряется наша терпимость? И, наконец, кто такие эти «мы», где проходят линии водораздела между «близкими» и «чужими»? Иногда для того, чтобы ответить на эти вопросы, нужны сетевые борцы за социальную справедливость, эти диванные рыцари в белом без страха и упрека. Главное, чтобы их шум вокруг очередной «несправедливости» не становился единственной доступной нам всем формой существования.
Оксана Мороз