Ещё один мой рассказ из сборника "Полынь под луной". Тема та же. Детство, деревня и ощущение бесконечного счастья...
Август уже кончается. Лето торопится, дарит нам свои последние подарки. Выйдешь ночью на улицу, поднимешь голову, а на иссиня-чёрном небе густая серебряная россыпь звёздной пыли. Только кажется мне, что в детстве её было больше и сверкала она ярче.
Такой же вот ночью возвращались мы с дедушкой по реке с рыбалки. Он правил одним веслом баркас по темной ночной воде, я сидел на носу и затаив дыхание, смотрел на
эти звезды, слушал как журчит вода под днищем и плещутся в лодке вынутые из вентерей караси-сковородники. Тоскливо кричат совы на деревьях, ухают с берега в речную глубь хвостатые бобры, да сверкающими брызгами выскакивает из-под весла рыбья мелюзга, спасающаяся от подводных хищников.
Я поднимаю взор к небу и вижу, как высохшая осина, толщиной с мою ногу, медленно начинает клониться и опускается прямо на нашу лодку. Я даже не успеваю вскрикнуть, как она падает, стукает своей вершинкой меня по макушке и придавливает ко дну баркаса. Дедушка ругается, одним движением весла тормозит лодку, рукой вытаскивает меня из-под дерева и отправляет его за борт.
Затем, поднимая бурлящую волну, он снова гонит баркас вперед, к берегу, где небольшой оранжевой искрой мерцает огонёк костра.
Оживленный таким событием, я выпрямляюсь на носовой скамейке и начинаю сочинять для бабушки захватывающую дух историю.
Про то, как дерево чуть нас не опрокинуло и не потопило, но мы с дедушкой ловко выправили и ушли от страшной опасности.
Дедушка некоторое время жуёт свои седые усы, а потом тихо говорит мне, словно ему удалось прочесть мои мысли:
- Андрюшка... Ты это... Бабке не гутарь ничаво, про то, как табе по макушке-то осиной... А то ить, она, бабка-то, об мою голову такой же дрючок обломает... А ты тада со мной враз отплаваешься...
Придавленный суровой правдой жизни, я даю слово. А дед, резким рывком весла выбрасывает баркас на берег. Прошуршав смолёным брюхом по траве и береговому илу, он точно останавливается возле своего прикола. А дедушка спрыгивает на берег, подтягивает его за цепь и начинает выбрасывать весло, брезентовый черпачок, карасей и сумку с разными рыбацкими причиндалами.
Я также ступаю на нагретую днем сухую землю, пыльная лебеда щекочет ноги, а с горы ко мне тянутся ленты серого тумана. Костер близко, совсем рядом. Возле него сидят трое деревенских мужиков в кургузых пиджачках и потертых кепках. Над огнем кипит и булькает котелок, сделанный из старого ведра, один шевелит палкой угли, второй опускает в варево нарезанную картошку.
- Здорово, папаня Серёжа, - слышу я сипатый голос: - Как улов?
- Маненько взяли. Брехать не буду. С рыбой...
- Садись с нами вечерять...
- С малым я... Бабка хватится.
- Малой ушицы пока похлебает, а мы по стаканчику, для сугрева.
Дедушкин горбатый нос уныло нависает над усами. Он морщится, крутит головой и все же присаживается к огню. Меня устраивают рядом с ним, на чьёй-то постеленной
дерюжке, суют в руки закопчёную миску и ложку с гнутым черенком. В чашку наливают пахучего, огненного хлёбова, кладут на колени ломоть чёрствого хлеба и
приказывают:
- Лопай, горячего. На реке, ночью первое дело. И не боись, костей нету. Рыбу в марлечке варили...
Я глотаю первую ложку. Уха и в самом деле, необыкновенно вкусна, жирна и ароматна. Молодой вихрастый мужик с жёлтым бельмом на глазу, говорит:
- Главное, в уху лишнего ничего не класть... Картохи совсем малость. Она в себя аромат вбирает. Пшена горсть, да зелени, можна перца чуток.
Пока я, обжигаясь, глотаю ложку за ложкой, на постеленной тряпице появляется большая бутыль, мутно-серого стекла, заткнутая деревянной пробкой. Рядом с ней ставятся щербатые дюралевые кружки без ручек. Сипатый командует:
- Разливай, Митяйка...
Одноглазый с гулким хлопком вытаскивает пробку, Сипатый тем временем, что-то рассказывает дедушке:
- И вот, приходит ко мне Володька Мосей и гутарит... Куды ты, иоб твою, б...
Он хватает за руку бельмастого. Тот замирает в недоумении:
- А? Это... А чего?
Третий, ранее молчавший, сверкает железными зубами и говорит:
- Мы чё, спешим? Нет. Лей по половине...
Булькая, льётся пахнущая свеклой жидкость. Мужики и дедушка берут кружки темными, узловатыми руками, похожими на коряги. Они, зажмурясь, льют в пересохшие от жажды горла вонючую жидкость. Я вижу, как у дедушки, на морщинистой, заросшей седой щетиной шее, дергается кадык, следом за глотками. Он первый ставит пустую кружку. Из закрытых глаз брызжут слезы. Нос и усы съезжают к подбородку. Он некоторое время крутит лысиной, а потом, с трудом выдавливает:
- Ну... Ну... Ну... и хорош...
- Веркин, свекольный, - объясняет фиксатый.
Все четверо лезут ложками в ведро с ухою. Пар поднимается в небо и спутывается с космами тумана.
- Рыбу-то исть, будем?
- А как жа... Иде она?
- А вона. Мы ее от муравлёв Митяйкиными портками прикрыли...
На траве расстилают марлю с кучей рыбной мелочи. Ерши, плотвички, подлещики. Мужики принимаются за еду. Бельмастый снова льёт по кружкам самогон. Сипатый опять принимается за рассказ:
- И вот, надысь, приходит ко мне Володька Мосей и гутарит...
От костра, сытной горячей пищи и позднего времени, меня начинает клонить в сон. В полудреме я вижу лохматых, темнолицых мужиков, выбирающих рыбу, сидящего по турецки дедушку, и они кажутся мне похожими на тех разбойников, которые в старые времена промышляли на Битюге и делили на берегу добычу. Глаза мои слипаются, я
укладываюсь на дерюжке и проваливаюсь в какое-то небытие. Последнее, что я вижу, это затертый пиджачок, которым меня кто-то укрывает.
Сколько проходит времени, я не знаю, только вижу через чуть приоткрытые глаза прогоревший костёр, что мерцает багряными углями, переместившуюся на две моих ладони по небу Луну и бутыль с самогоном, почему-то снова полную. И слышу голос
Сипатого:
- И гутарит мне Володька Мосей...
Но, видно, не судьба была мне узнать, что же такого важного хотел ему сказать Володька Мосей, так как я снова провалился в сон...
... Кто-то тормошил меня за плечо. Я открыл глаза и увидел над собой темное лицо дедушки с белыми густыми усами. От него крепко пахло луком, рыбой и сивухой.
- Вставай, внучок, домой пора. Притомил тебя старый хрен...
Я поднялся. Костер еще слегка курился дымом. Над рекой висел серый плотный туман, похожий на кисель. Мужики уже сидели в лодках и отгребали от берега. Лишь только Фиксатый бросал в свой баркас рыбацкие снасти.
- Покедова, папань Серёж, чую, сегодня улов возьмем немалый! Жопой в рыбе будем сидеть!
- Вы там, энта... Поглядывайте... Вон какой туман-то...
- Ничаво! Самое че надо. Рыбнадзор не узырит.
Лодки скрылись в темноте. Мы с дедушкой побрели в гору. Он нес весло, вентеря и другие снасти. Я тащил сумку с карасями. Было свежо и бодро, но дедушка пошатывался и клевал своим хищным носом. "Да он же пьяный!" - сообразил я. И тут, дедушка мягко опустился на землю, посередине горы, положил ладонь под голову и закрыл глаза.
Я беспомощно топтался рядом. Что делать? Ночь же, вокруг кузнечики громыхают в сухой траве, внизу, от реки заливаются ночные птицы, а мы-то одни. Никого рядом.
Сначала я попытался разбудить деда. Но тот отмахивался, чмокал во сне беззубым ртом и пыхтел в белые пышные усы. Я стал трясти более настойчиво:
- Вставай, деда! Мильтон идет!
На что он, не раскрывая глаз, неожиданно ясным и трезвым голосом ответил:
- Будя брехать! Откуда тут мильтон возьмется?
- Дед!!!
- На хрен надет! Отвяжись. Я сплю.
В отчаянии я опустился на сухую, нагретую за день землю. Что делать? Бросить все и бежать домой к бабушке? Но по дороге нужно было миновать одну ярушку, где по ночам собирались ведьмы. По крайней мере, я так слышал от бабушки. Вдвоем с дедом, я бы ее одолел, но один... Это было выше моих детских сил. Да и не мог я, ну никак не мог бросить на дороге дедушку! Поэтому, я прижался к посапывающему своему дедуле и уставился на ночное, усыпанное моросью звезд, небо. Захотелось поднять голову к скалящейся Луне и завыть, подобно бродячей собаке.
И тут я услышал тихие, шаркающие шаги. К нам медленно шла спускающаяся с горы бабушка. Она приближалась неотвратимо, как рок, как судьба, и в руке держала гибкую вишнёвую хворостину. И голос ее не сулил нам ничего хорошего:
- Андрюшка! Ты чево тут делаишь, а? А иде этот старый греховодник? Ай напился?
И тут, дедушка, с неожиданной для восьмидесятилетнего старца прытью, вскочил на ноги, и совершенно ясным и трезвым голосом ответил:
- А вот, и неправда ваша, Марья Семеновна, совсем и не пьяный я, вовсе...
И быстро, делая однако, вокруг бабушки широкую дугу, ни капли не пошатываясь, пошел домой резвой рысью.
- Ишь, как чешет, старый анчутка, гля, только тапки сверкают.
Бабушка подобрала брошенные им снасти и недовольно меня спросила:
- Ты что домой-то не шел? Ай сдурел совсем, вместе с этим анчихристом?
- Бабуня, да я же думал...
- То-то вот и воняло, от того, что ты думал!
Я заныл от обиды. Но бабушка тут же прижала меня к своему боку сильной мозолистой рукою, поправила платок на голове и мирно произнесла, сбиваясь от пережитого волнения, на совсем уж древний, деревенский говор, путая буквы "ц" и "ч".
- Пошли до двора, внуцок... Церт с ней, с рыбой этой. Я сегодня в магазинке селёдку купила, жирнаю! Расхорошаю! В цугунке на столе стоит. Цичас с тобой поедим, да и спать. А дед нехай голодный дрыхнет, коль самогону налопался!
И я прижался к теплой бабушке, пахнущей недавно испеченным хлебом, душистыми лесными травами и таким добрым, домашним уютом. И мы пошли с ней через совсем
уже не страшную ярушку. А сзади, над туманным лесом, вовсю занималась ранняя летняя заря...
Понравился рассказ? Тогда с вас лайк и подписка.)))