Вчера в Театре Наций спектакль Константина Богомолова "Гаргантюа и Пантагрюэль" был сыгран в последний раз
«Гаргантюа и Пантагрюэль» в Театре Наций — спектакль о «низе», рассказанный очень умным «верхом». Собственно, и возвышает постановку над низменным та капля мозга, о которой писал Франсуа Рабле. Среди яств и деликатесов, которыми кишат страницы романа, именно «мозг — это совершеннейший род пищи, какою нас наделяет природа». В спектакле Константина Богомолова в нем не испытывают недостатка.
«Гаргантюа и Пантагрюэль», следуя первоисточнику, от которого, что редко для режиссера, осталась большая часть, говорит о ханжестве. XVI в. или XXI в. — тема не теряет актуальности. В России так и вовсе набирает. Не о всеядном обществе потребления говорит режиссер, не о «Большой жратве», но о возвращении к «корсетам» в культуре. Роман Рабле — ответ на вековое укрощение плоти, проповедуемое в эпоху Средневековья, он о раскрепощении, о плоти распущенной в значении выпущенной на свободу.
Дом престарелых великанов – таково место действия спектакля. Старый, говорят, что малый. Оттого и шагают рядом две крайности — детство и старость. Понятные друг другу (это молодежь вечно не понятна, а «дети есть дети»), одинаково беспомощные, подзащитные. Только воспринимаются они «демисезонными», промежуточными поколениями по-разному. Беззубый ребенок вызывает умиление, беззубым стариком любоваться не станешь. Обкакавшиеся ребенок и старик вызывают разные эмоции… Знаменитое рассуждение «о подтирках» в спектакле подано как наставления отца (Виктор Вержбицкий) сыну (Сергей Чонишвили), навестившему его в доме престарелых. Отец передает сыну свою мудрость, пытаясь доказать свою еще-полезность, развлекает стихами собственного сочинения, стараясь задержать сына подольше, словно бы оправдывается не за свою жизнь, а только за тот отрезок времени, что сын «тратит» на посещение отца. Старость забывается, хорохорится. А для молодости формальный визит по расписанию превращается в путешествие в детство. И молодеют оба. В книге Рабле, напротив, сын делится с отцом своим открытием об идеальной подтирке. Константин Богомолов произвел перемену мест слагаемых: здесь каждый актер не одну играет роль, на сайте театра напротив каждой фамилии так и написано: «Пантагрюэль и не только», «Панург и не только». В. Вержбицкий и Сергей Чонишвили в течение спектакля не раз меняются ролями отца и сына, «и не только». Богомолов не приемлет игры в значениях актерства и подражания и иной раз исполнение той или иной роли уходит на второй план. Не исполнение и перевоплощение должно «задеть» зрителя, но слово и мысль. В «Гаргантюа и Пантагрюэле» этому режиссерскому приему вторит и правда жизни. Сама жизнь меняет роли: в начале мы сыновья, потом отцы. Каждый побывал или будет каждым. Примерка возрастов на сцене происходит в одно мгновенье, и зритель нисколько не теряется в происходящем. Впрочем, справедливости ради, и актерское исполнение здесь (принимая или не принимая режиссерскую установку на «не игру») ведется на высоком уровне.
Герои Рабле стремятся к Оракулу Божественной Бутылки за истиной, и в который раз обнаруживают, что истина в вине. «TRINK», написанное огромными буквами, светится на сцене. Это мертвый свет, не свет знания. «TRINK» (пей) подменило «THINK» (думай). Именно в момент «тринька» проступает явственная разница между романом и спектаклем, вернее, между прогнозами писателя и режиссера. Книга Рабле — гимн радости жизни, смех его персонажей и его читателей — здоровый, не злой, не отчаянный. «TRINK» — призыв утолить жажду (любую), пить до дна и всласть (имя Пантагрюэль означает жажду — «лакать» было первым словом младенца — и жажду жизни — Пантагрюэль, по мысли отца, должен стать «владыкой жаждущих»). У Богомолова пьют с горя, Оракул Божественной Бутылки оказывается обычной стеклотарой. Из нее не черпают радость жизни, в бутылку, напротив, вся радость и уходит. Пьют и песнь затягивают про «Полюшко-поле», стопку за стопкой доходя до дна не только бутылки, но и собственной жизни.
Обитатели дома престарелых великанов уменьшаются в размерах, становятся все ближе к земле. Листают альбомы, подумывают о мемуарах под условным названием «О достоинствах гульфиков». Старость — это когда не мыслишь себя в будущем времени, или когда не дают думать о будущем. Старость бывает не только по возрасту, как и пенсия. Это состояние, когда мир обновляется, а человек застывает. Такой старости можно и должно противиться, сопротивляться. Это старость ума и души. О ней спектакль и о том, что новый мир не сменяет в одночасье старый, им нужно соседствовать и уживаться. И о том, что старожилы должны «пришельцам новым место дать». Место, а не местечко для жизни, чтобы можно было вытянуться в полный рост.
Финал каждого своего спектакля режиссер завершает своим словом. «Все великаны умерли», — говорит летописец дома престарелых великанов Гомер Иваныч, явно оставшийся без работы, ибо «богатыри не мы». Он встает на колени под звуки песни «Маленькая страна» и зал смеется в последний в этот театральный вечер раз. Смех этот не раблезианский, а сегодняшний, российский. Маленькая страна — это не «королевство маловато, разгуляться негде». Маленькая страна — это люди на коленях. Браво! Аплодисменты. Пора вставать!
Эмилия Деменцова