Часть 2.
Изба стояла на самом краю деревни, боком упираясь в лес, неприметная, низкая и перекошенная. Сзади дома, за пригорком текла черная речка, сейчас скованная толстым слоем мутного льда. В первой комнате, как входишь со двора, напротив низкой двери в закутке поблескивали в свечах иконы и образа, на полке лежали три старинные затертые книги в кожаном переплете, под потолком были развешаны пучки трав, кореньев, сушенные жучки-паучки, мышки и прочая нечисть, расставлены в ряд бутылочки с темной жидкостью, колдовские зелья да отвары. Пыль в избе стояла столбом, но было прибрано, пахло сеном, дубовой корой, липой, пахучими травами, на полках виднелись коробочки, шкатулки да разные непонятные штучки, везде разложены лапти, лукошки, корзины из ивы и вяза, наполненные всякой всячиной.
Сбоку возле стенки громоздился дубовый резной комод с огромным старым потертым зеркалом. Смотришь в него и кажется будто вглядываешься в потусторонний мир, и сей же час посмотрит на тебя оттуда из глубины чей-то страшный лик или выпрыгнет чудо невиданное и с собой заберет, а может и в будущее заглянуть сможешь. Деревянные полы скрипели жутким стоном, в печи тлели угли, на окне неподвижно сидел иссиня-черный ворон, пристально вглядываясь стеклянными глазами в посетителей и время от времени издавая гортанное гарканье, от которого кровь стыла в жилах.
Для посторонних была отдельная входная дверь со двора, над которой висел звонкий колокольчик, он всякий раз бренчал, извещая старуху о незваных гостях.
Древняя старушка Пульхерия Батюшкина, так ее величали местные, была невысокая, сморщенная как усохшее яблочко, ее костлявые руки были длинны не по росту, рот – прорезь, две змейки дугою вниз, будто все время с презрительной ухмылкой, взгляд зоркий, пытливый, хитрый, а голос – терпкий, низкий и с хрипотцой.
Когда она появилась в деревне, откуда взялась - никто не помнил, даже старожилы. Ходили слухи, что она сбежала от немилого сердцу жениха, другие трепались, что она из высокородной семьи, скрывалась от наказания за какие-то страшные преступления, третьи сказывали, будто это подкидыш, родители растили ее до 13 лет и померли, а она так и осталась жить одна одинешенька. Правду никто не знал, и сколько ей лет – 60, 70 или 100 тоже никто определить не мог. Хотя сказывали, будто являлась она то в образе молодой барыни красоты неземной, то статной роскошной дворянки, то благородной старухи боярыни, но чаще в обличии ужасной ведьмы с крюкой в руке и злобным взглядом.
Но одно судачили: колдовала она, хворь лечила, а могла и порчу навести, за советом к ней многие ездили, кто страх свой смог перебороть. Боялись ее страшно.
Несколько годков назад прибилась к старухе сирота осьмнадцати лет от роду, девчушка Палашка Безродная, хромоножка и косенькая на один глаз. Дикая была, от всех людей бегала, а с Пульхерией сошлась, успокоилась, будто домой попала, но чужих людей по-прежнему сторонилась, на всех с опаской посматривала. Она прибирала, стряпала, стирала - все хозяйство было на ней. За скотиной и огородом смотрел крестьянский парень Алешка Салтанашный, улыбчивый такой, придурковатый немножко, всем зубы скалит, кто чего спросит, он только головой машет: «Дык - пык, не знаю», и дальше лыбится, добрый с виду, но силы немереной, огромный, жилистый, кулаки с кувалду, как треснет быку меж глаз, тот с одного удара упадёт наземь, только через полдня очухивается.
Зимнее солнце катилось к горизонту, заливая темно-багровым заревом белый снег в широком поле, сгущались сумерки, казалось темное небо вот-вот придавит своим тяжелым брюхом снежный покров земли. Во дворе послышался лошадиный топот.
Через пару минут стукнула дверь и нервно задрынькал колокольчик. В горницу зашла помещица Злобина Агреппина Ивановна.
Пульхерия сидела за столом, на коленях у нее пристроился черный кот с белыми седыми усами и опушкой вокруг носа, он блаженно урчал под коричневыми уже неразгибающимися крюками-пальцами старухи. Ворон сидел полубоком, неподвижно впершись стеклянным глазом в незнакомку. Все они как будто ждали гостью - не встрепенулись, не удивились, на столе горела свеча, трепыхаясь от дуновения ветра, а Пульхерия внимательно вглядывалась в отражение помещицы в зеркале.
Лицо Агреппины было невозмутимым, словно маска, ничто не выдавало ее эмоций.
- Мне нужна ваша помощь, - спокойно произнесла она, но ни один мускул на ее лице не дрогнул.
Старуха молчала, спокойно поглаживая и придавливая кота.
- Вы должны спасти моего мужа. Он смертельно болен. Прошу, не дайте ему умереть.
Старуха ещё минуту сидела, не издавая ни звука, потом проскрипела ртом-щелью, поднимая седые волосинки на своем подбородке, - Почему вы думаете, что я могу вам помочь. Вам следовало обратиться к дохтару Ядову.
- Мне не нужен Ядов. Он второй месяц смотрит мужа, но сегодня после застолья у Архипа Тимофеева Мирону стало плохо, он внезапно потерял сознание и теперь лежит дома в бреду.
- Зачем вам спасать мужа? Вы его любите? - спросила Пульхерия, ещё больше впиваясь костяшками в холку кота, он весь выгнулся и притих.
- Да, люблю, - бесстрастно произнесла помещица. Ворон вдруг громко каркнул, кот тихо взвизгнул, Агрепина от неожиданности дернулась, но по прежнему пыталась сохранять спокойствие. - Но какое это имеет значение. Просто он не должен умереть.
- Если любите, отдайтесь божьему провидению. Как Богу угодно, так и случится. Не вам решать, кому положено жить, а кому умирать. Он там благодать и успокоение найдет, а вы его назад вернуть хотите, - произнесла старуха и, отшвырнув кота с колен, привстала, показывая, что разговор закончен.
- Я заплачу вам, прошу вас.
- Вы не любите его, иначе зачем просите продлить его мучения на этом свете. До свидания.
Помещица сильно занервничала, но сохраняла маску на лице. Она не собиралась уходить и металась из угла в угол.
Старуха накапала ей в стакан несколько капель из бутылки с мутной зеленой жидкостью и дала запить водой. Агрепина залпом выпила, на секунду ее лицо исказилось гримасой отвращения.
- Ну вот, - прохрипела старуха, - теперь Вы будете говорить искренне, эта микстура даст выход вашим эмоциям и вы не сможете больше сохранять стеклянное лицо.
Пульхерия развернула ее к зеркалу. В отражении они увидели искаженное от несчастья лицо.
- Вы правы, я его не люблю, я ненавижу его. И хотела бы, чтобы он скорей умер, а еще лучше мучился от боли. Но он не должен умереть. Некто помещик Ляжкин проиграл ему в карты все свое состояние и теперь все закладные на имущество и поместья этого соседа находятся в руках у моего мужа Мирона. Муж стал очень богат. Если он умрет, все по завещанию, кроме денег Ляжкина, их надо доказывать в суде, перейдет брату мужа, завистнику, злодею и женоненавистнику. Вы не представляете, какой жестокий этот человек, еще ужаснее моего мужа. Он грозился выкинуть меня с двумя детьми на улицу. И я останусь бедной вдовой без гроша за душой и без крыши над головой.
Пульхерия еще больше сморщилась и пристально посмотрела в глаза гостье.
- Вы больше ничего не хотите мне рассказать? – строго спросила знахарка. – Если не скажите все, как на духу, ступайте прочь!
Несчастная женщина рухнула на стул, заламывая руки и уже рыдая.
- Да! – воскликнула Агрепина. - Я беременна. Но никто об этом никогда не узнает, завтра я уже буду пустая, я обо всем договорилась.
- Вы хотите лишить жизни невинное еще нерожденное дитя и продлить жизнь злобному больному человеку?
С печки раздался сухой кашель Палашки, Агрепина встрепенулась, но старуха успокоительно махнула рукой.
- Я хочу и люблю это дитя, но у меня безвыходная ситуация. Я ничего не могу сделать.
- Чей это ребенок? – скрипучим голосом спросила Пульхерия, неотрывая пристальный взгляд от помещицы.
- Откуда вы все знаете, - с ужасом воскликнула Агрепина.
Старуха невозмутимо продолжала.
- Я помогу тебе при условии, что ребенка сохранишь и уедешь в ближайшее время до лета в город. Адрес я дам, там укроешься, никто знать не будет, за тобой приглядят, родишь, а дитя там оставишь, о нем позаботятся. О муже не беспокойся, с ним все ладно будет, сиделку к нему приставь, упреди ее, Палашка прибегать будет и микстуру приносить. Умереть не умрет, совсем здоровым тож не будет, а вот помаяться ему придется за все, что натворил. Как воротишься, тебе решать, что делать, времени много будет на подумать, с кем остаться, толь с мужем извергом, больным, но богатым, толь с любовником, который на убийство дитя тебя отправил.
Пульхерия резко развернулась и вышла вон из комнаты.
Агреппина не шевелилась, обдумывая все, что произошло.
Из-за печки выскочила Палашка, засуетилась, открыла дверь перед барыней и проводила ее за порог.