«Мур (Георгий) — «маленький великан», «Муссолини», «философ», «Зигфрид», «lе petit phinomine», «Napolion»,— все это отзывы встречных и поперечных — русских и французов — а по мне просто Мур, которому таким и быть должно…» - так с гордостью и с улыбкой отзывалась Марина Цветаева о своем единственном и горячо любимом сыне – Муре. Но чувства ее были далеко не взаимны.
Георгий (Мур) с малых лет слыл обладателем холодного ума, и первой жертвой этого холода стала его мать – Марина. По-другому, кстати, он ее и не называл. Не мама, не даже Марина, а мать – и в дневниках, и в письмах, и в обращениях. Мальчик был с ней груб и высокомерен, но Цветаеву, впрочем, это не обижало.
Материнская любовь к сыну, в отличие от той же любви к дочерям, приняла немыслимой величины формы. Подумать только: поэтесса, которая некогда открещивалась от первых двух детей, ради третьего жертвовала абсолютно всем. «Он не должен страдать от того, что я пишу стихи, – пусть лучше стихи страдают!»
Но Мура такие жертвы тяготили. Еще его тяготили вынужденные переезды, из-за которых он недолюбливал мать.
«По правде говоря, перспективы плохи. Я же отказываюсь говорить с матерью о будущем. Я ведь действительно все это предвидел: и перемену настроения, и то, что она не на своем месте ни на этом пароходе, ни в Елабуге, я все предвидел; и я все сделал, чтобы не уезжать. Она же все сделала, чтобы уехать, и ей это удалось. Если ей это не нравится, так ей и надо. Я умываю руки, моя совесть спокойна. Взялся за гуж – не говори, что не дюж»
(Георгий Эфрон)
На протяжении двух сложных елабужских лет рядом с Цветаевой был лишь Мур. Он мог удержать ее на пьедестале жизни, но не понимал этого. Результат известен. 1 августа 1941 года поэтесса повесилась в доме Бродельщиковых, куда вместе с сыном была определена на постой.
Сыну она писала: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».
Только жаль, что Мурлыга был слеп.
