Как адмирал Колчак и чешские легионеры, сталинские комиссары и рейдер Федулев совершали набеги на завод, через который прошли миллионы кубометров леса.
В истории лобвинского лесозаготовительного завода отметились адмирал Колчак с чешскими легионерами, сталинские комиссары с репрессиями и Павел Федулев с рейдерством. Посмотрим, что для здешнего лесозавода оказалось страшнее.
В 1905 году неподалеку от Серова в лесах во всю грохотали молотки — тут строили Богословскую железную дорогу. И одну из ее станций назвали Лобвой — в честь протекающей рядом реки. Постепенно образовался небольшой поселок, населенный преимущественно теми, кто работал на железной дороге либо занимался торговлей лесом. Полезных ископаемых здесь на нашлось, поэтому иных вариантов для трудоустройства тогдашние лобвинцы не имели.
Торговлю древесиной прокачали настолько, что возник вопрос о строительстве лесопильного завода, место под который нашли уже в 1908 году. И через два года среди заболоченного луга появился сам завод. Землю под него, кстати, собственники взяли в аренду у лобвинского крестьянства, письменно пообещав не захламлять текущую рядом реку и не вредить окрестным покосам. И пошла заготовка бревен — от товарных и шпальных до дровяных.
Итак, в маленьком поселке появился один из крупнейших на всю российскую империю лесозаготовительный завод. Изготовляемые тут доски и шпалы не только расходились по отечественным заказчикам, но и шли на экспорт. А еще у этого предприятия было уже тогда не все понятно с собственниками — оно принадлежало некоему акционерному обществу с русско-английским капиталом. Управители завода следили за техническими новинками и уже в 1913–1914 годах затеяли на своем предприятии обширную модернизацию. За социальными веяниями следили не столь внимательно и условия для своих пролетариев улучшать не спешили. А условия эти были, мягко говоря, не пятизвездочные.
Работал завод в две смены — первая с шести утра до 18:00 (с часовым обедом). Вторая смена с шести вечера до 6:00 (перерыв с полуночи до двух часов ночи). Дисциплина строгая, учет рабочего времени тотальный — попробуй, опоздай. Кроме высоких начальников были и пролетарские менеджеры среднего звена, которые зорко бдили за работягами. Чуть какая оплошность — штраф. А некоторые микробоссы еще и кулаком в морду добавляли. За все эти радости рабочий получал менее рубля в день.
Впрочем, в Лобве потратить зарплату все равно было особо негде. Из культурных заведений имелась только церковь да полицейский околоток. Из образовательных — школа с тремя классами (появилась позже двух вышеупомянутых учреждений и постоянно испытывала нехватку всего). Еще хуже с медицинскими условиями — один приемный покой с двумя койками и фельдшером. От такой жизни рабочие часто и массово болели. Но за работу все равно держались — другой в Лобве было не найти. А потерять ее можно очень просто — как только что-то ломалось или поставки сырья надолго задерживались, начинались сокращения без особых церемоний и компенсаций.
Иногда рабочие пробовали бастовать — тогда их разгоняли по цехам,а зачинщиков высылали к чертовой матери. Но революционные идеи, витавшие тогда по всей стране, многим рабочим пришлись по душе. Хотя особого развития получить не успели — в 1914 году началась первая мировая война. И значительная часть молодых и активных рабочих, примерив военную форму, укатила на фронт. Вместо них на завод стали массово завозить пленных немцев, австрийцев и венгров. Даже китайцев где-то вербовали для подсобных работ.
А потом (еще до конца войны) империя кончилась. И вышедшие из подполья большевики объявили, что они теперь главные на заводе и в поселке. Оборвали с урядника и двух стражников погоны и стали жить-поживать да коммунизм в Лобве наживать. Поскольку объемы работы упали, а денег в кассе было исчезающе мало, они быстро выгнали с завода всех военнопленных — своим рабочих мест не хватает. И приступили к ожиданию светлого будущего.
В начальный советский период рабочим лобвинского лесозавода категорически не везло. Их от всей души притесняли власти, под каким бы флагом они ни выступали. Тем более, что значительная часть молодых, активных и боеспособных рабочих ушла в красные партизаны и на завод не вернулась. Подразделения, проходящие мимо или задерживающиеся в Лобве, были весьма пестрыми: например, венгерский краснопартизанский отряд или бодрое башкирское формирование под командыванием Абдулы Амашева. Но все это было хорошо и весело, пока к Лобве не подошли колчаковцы и чешские легионеры, выступившие заодно.
Вновь прибывшие не только расстреляли часть рабочих, явно друживших с большевиками, но и развернули целую компанию против заподозренных в сочувствии. Таковых пороли шомполами и розгами или просто избивали. Чем под руку попадется. Арестовывали, забирали имущество. А кое-кого заставляли раскапывать могилы уже покойных большевиков и сжигать их останки.
Причем никакой дискриминации по половому признаку — выпороть и расстрелять могли как мужчину, так и женщину. От такого галантного обращения лобвинские рабочие стали уходить в партизаны чуть ли не колоннами и немало помогли делу восстановления советской власти на Урале. Что не избавило их от дальнейших страданий.
После гражданской войны завод перешел к плановому производству. Но выполнять поставленные задачи не получалось: на заводе не хватало всего — от рабочих рук и инструментов до еды, зимней одежды и смазочных материалов. От таких условий ломалась техника и люди (последние по возможности норовили еще и уехать подальше от стратегического, но не очень обеспеченного предприятия). В 20-е годы завод даже закрыли на консервацию, но продлилась она недолго.
А в 1929-м он сгорел. Прямо во время торжественного собрания в честь годовщины Октябрьской революции. Пролетарии попытались его потушить, но имевшаяся на заводе паровая пожарная машина решила в этот праздничный день не работать. Вызванные из соседних городов пожарные части быстро прибыть не смогли, своими силами рабочие не справились. В огне сгинул весь лесозавод и 700 вагонов с сырьем и продукцией.
К 1931 году завод отстроили заново, а заодно и трудовой коллектив решили освежить. Уполномоченные лесокомбината стали присылать сюда спецконтингент — тех, кого в период коллективизации высылали на Урал из Украины и Белоруссии. Новые кадры жили чуть ли не на лагерном положении: на территории собственного отдельного поселка, который им не разрешалось покидать без разрешения. И который еще предстояло достроить тем же спецпоселенцам.
А пока была жизнь в перенаселенных времянках — духота, теснота… Ссоры с драками прилагаются. И паек на десять дней, который фактически заканчивался на вторые сутки. Нехватка одежды и вообще предметов быта. Кое-кто из этих несчастных, наплевав на запреты, шел после рабочей смены побираться в Лобву. Кто-то из посельчан им помогал, кто-то наоборот: при карточной системе и обычным советским людям в глуши жилось не очень сытно.
Некоторые из ссыльных пробовали бежать, в основном, не семейные. Но все дороги в цивилизацию шли через железнодорожную станцию, а там вечно дежурили строгие парни с наганами и краснокнижными корочками — их миновать было непросто. Бывали и те, кто уходил в леса. Иногда даже с семьями. Но часто сами же возвращались и просили прощения. Со временем жизнь спецкадров в спецпоселке наладилась — в их бараки даже провели электричество, а в одном из них появился клуб с театром. Но жизнь все равно оставалась несладкой.
А в 1938 году, когда во всем СССР шла большая охота на врагов народа, среди здешнего пролетариата провели массовые аресты. Около 250 человек построили в колонну и под конвоем повели на станцию, выстрелив на всякий случай поверх голов. Кое-кто из арестованных пальбы не испугался, тихонько отстал от колонны и на утро, как ни в чем не бывало, вышел на смену. Но большинство оказалось на станции, где их разделили на две части по алфавиту: те у кого фамилия от «А» до «Р» — в один эшелон, остальные в другой.
И уехала значительная часть трудового коллектива лесокомбината на несколько месяцев в учреждения закрытого типа НКВД СССР. Многие не вернулись, остальных постепенно привезли обратно в спецпоселок. И они снова вышли на работу. А потом начнется война.
Когда летом 1941 года через западные границы СССР поперли немецкие войска, сотни заводских рабочих променяли робы на военную форму, оставив станки женщинам. Из тысячи человек (примерно столько заводчан ушли на фронт) на родное предприятие вернулись меньше половины.
Но это уже после войны, а пока завод частично перешел на выполнение фронтового заказа. Например, цех пиломатериалов стал работать на авиацию. В те годы многие самолеты имели части из дерева. А один из самых массовых советских истребителей начального периода войны ЛаГГ-3 вообще был деревянным. И в других родах войск различные изделия из уральской древесины требовались, так что на заводе опять увеличили план и трудовые обязательства, а поредевшему рабочему коллективу снова предложили затянуть пояса.
А в перерывах между сменами рабочие обоих полов еще осваивали военную науку — противовоздушную и химическую защиту. В 1941 году было не ясно, как далеко могут продвинуться немецкие войска и потому пролетарии всерьез допускали, что однажды им, возможно, придется самим защищать свой завод от фашистов.
Жила в те годы Лобва очень бедно, немного лучше блокадного Ленинграда. Хлебный паек — 600 граммов рабочему, 400 — служащему, 250 — иждивенцу. При этом умудрялись собирать средства на нужды фронта и отсылать деньги на постройку военной техники. Местный леспромхоз насобирал почти 200 тысяч рублей на постройку самолетов, носивших потом на фюзеляжах надпись «Лобвинский лесник». А лесокомбинат сдал почти полмиллиона рублей. Кроме того, действовала товарная биржа, куда люди несли в помощь красной армии все, что, по их мнению, могло пригодиться бойцам.
В документах тех лет значатся рабочие, сдавшие для фронта ватное пальто, меховую шапку или вязаный свитер. И так списком: варежки, шапки, теплая верхняя одежда. А зимы в Лобве холодные, пролетариат тут небогатый, теплые вещи самому могут в любой момент понадобиться. Но народ в те годы не зря жил под лозунгом «Все для фронта! Все для победы!» За свои трудовые подвиги многие заводчане получили трудовые награды и благодарственное письмо от товарища Сталина.
Когда война закончилась, завод принялся за выпуск продукции, необходимой поднимающейся из руин стране: деревянные части для вагонов, гидролизное сырье, ящики для овощей и фруктов. А также табуреты, шкафы, столы, тумбочки и диваны. А дальше — как у всей страны: соцсоревнование и выполнение планов. Передовики и рационализаторы на производстве. Красное знамя в честь 100-летия Ленина. Рекордная выработка — 427 кубометров пиломатериалов за год. Десятки наград и грамот, устойчивый рост производства.
Даже закат СССР и приход лихих девяностых здесь встретили куда спокойнее, чем на многих других уральских заводах. Но уже маячил на горизонте звериный оскал капитализма, излучаемый известным уральским любителем промышленных предприятий Павлом Федулевым.
Когда рухнул СССР, а вместе с ним оказались не у дел многие заводы советской империи, Лобвинский лесокомбинат стал, тем не менее, весьма востребован. Это советские автомобили были не способны бороться за иностранные рынки, а отечественные доски вполне себе шли на экспорт. Так что какое-то время предприятие жило если не припеваючи, то вполне стабильно — даже модернизацию проводили на валютные доходы.
Но потом наступили 2000-е и… как-то незаметно оказалось, что былой гигант распался на несколько предприятий. Которые постепенно накапливают задолженность и по заработной плате, и кредиторам. Да и часть оборудования куда-то исчезает. Начинаются забастовки рабочих, на которые выходят сотни людей, а долги перед ними уже исчисляются миллионами. А руководство предприятия так или иначе оказывается связано с Еленой Копытовой, гражданской супругой Павла Федулева, уральского рейдера, известного по другому градообразующему лобвинскому предприятию — биохимическому заводу.
В 2005 году к Федулеву в Лобве еще относятся как к благодетелю: считают его крупным бизнесменом, который выведет предприятия и сам поселок из кризиса. Через пару лет следует процедура банкротства лесопромышленного комбината (первая, но не последняя), а в 2008-м часть имущества предприятия выставляется на торги. Второе банкротство наступит через год, когда Федулев уже будет смотреть на мир из-за решетки.
Новый собственник появится у предприятия в 2010 году, и на какое-то время будет казаться, что завод выстоит: обработанное дерево опять пошло на экспорт. Но многомилионные долги по зарплате не погашены, бывшие рабочие устраивают митинги, кредиторы давят. На завод зачастили приставы. И в 2012 году наступает финальное банкротство, сопровождаемое очередными обвинениями руководства. Агония промышленного гиганта кончилась. Наступил конец.
Сейчас на территории бывшего лесозавода остались жалкие осколки былых мощностей. Большая часть зданий разрушена. Все, что можно было вывезти и сдать на металлолом, — исчезло. Осталось несколько строений, которые постепенно разбирают на кирпичи. В округе действуют сразу несколько лесопилок разной степени презентабельности, на некоторых из них лежат груды металлического лома, напоминающего о пустых помещениях лесозавода. Но поговаривают, что в этом году некое крупное предприятие решило возродить здесь некогда могучий лесокомбинат вместе с заводом. В Лобве на это многие надеются. Но если так, это будет уже другой завод и другая история.
