На Новый год выдалась погода «не очень», что на юге России, впрочем, не такая уж и редкость. Мороз держался несколько последних декабрьских дней, а в саму новогоднюю ночь неожиданно растеплилось. Под ногами стала хлюпать кондовая и «прогорклая» от сырости грязь. Все помокрело, посерело и как будто даже постарело. Почерневшие от пропитавшей их сырости деревья уныло замерли растопыренными голыми ветками в своей безлистной нищей «худобе». Они уже не могли скрыть за былой снежной пышностью уродливые коробки городских построек, среди которых даже блестящие зеркальными стеклами башенки и многоугольники градостроительного новодела выглядели пошло и аляповато-грубо среди окружающей их сыреющей серости.
Была ли тут прямая связь с погодой – неизвестно, но так получилось, что этот Новый год многие из обитателей Двадцатой встретили не очень весело.
Кружелице изрядно испортила настроение нехватка материальных средств. Ей не удалось блеснуть щедрыми подарками перед свои зятем – для «любимых внучат». Сирине, чтобы не остаться одной, пришлось встречать Новый год в компании со старшей сестрой и родителями, которые даже в праздник не смогли не перессориться. Максим Петрович с женой уныло просидели у телевизора за постным столом (ведь Новый год приходится на продолжающийся Рождественский пост) и сразу после Новогоднего обращения президента и последующих курантов легли спать. Полина с Василием хотели встретить Новый год вместе, но под самый праздник у Полины умерла бабушка, и та срочно уехала в Курскую. Василий отправился в гости к брату-инвалиду, и они вместе с ним посмотрели по НТВ очередное «оргическое» новогоднее шоу, где практически голые «звезды», как сказал Василий, «тряся жирными сиськами и ж….ми» пытались «оргазмировать задроченную страну».
Однако под вечер 7 января, в день Рождества Христова, почти всем обитателям массовки удалось по традиции собраться на «Рождественские посиделки» - так по-другому назвались эти «Рождественские встречи у Петровича». Это были «творческие» посиделки: здесь читались любимые стихи, в том числе авторские, обсуждались литературные произведения, смотрелись фильмы, пелись песни. Здесь Василий представлял свои новые «опусы», которые вызывали заинтересованные дискуссии.
Удивительно, что и погода изменилась – стала соответствовать празднику. Уже в Рождественский сочельник ударил мороз, а потом выпал…, даже не снег, а появился какой-то удивительно легкий снежный пух. Он вроде и не падал, а просто появлялся словно ниоткуда, даже как будто и не с неба, и скапливался в различных застрехах – там, где ему было за что зацепиться. И когда такую горку колышущегося «пуха» случайно задевали ногой или специально смахивали рукой, например с подоконника, он взлетал, распадаясь на отдельные пушинки, и ненадолго зависал в морозном студенистом воздухе.
Вообще, Рождество – это был любимый праздник Максима Петровича. В этот раз он выглядел особенно приподнято и свежо. Ночью он побывал на «замечательной» рождественской службе, причастился, успел выспаться и теперь с радостью встречал в своем кабинете прибывающих в школу впервые в новом году массовцев. Каждый приходил с какими-то рождественскими подарками и яствами, так что вновь составленный из парт стол был практически заставлен. А рядом на учительском столе Петровича возвышалась небольшая искусственная елочка с зелеными душистыми веточками и даже небольшим вертепом под ней.
В кабинете уже начинало смеркаться, и под приглушенным теплым светом настольной лампы и зажженных свечей принесенного Галкой фигурного рождественского пятисвечника, стало как-то особенно тепло и уютно. Полина пристроилась недалеко от Василия, рядом с чугунной, пышущей теплом батареей, но не чувствовала от нее жара. Наоборот – никак не могла согреться. Все эти новогодне-похоронные хлопоты как будто что-то основательно выстудили у нее внутри – не только физически, но и душевно. Юленька как всегда была подле Ниловны, откинувшись чуть на ее бочок. Рядом Евгения с Галкой. Ближе к ним – Испанец. Котик – недалеко от стола Петровича. Она более всех попадала в свет настольной лампы, и ее заново окрашенные светло-русые волосы, казалось, светились… Петрович сел за свой стол и слегка смущенно вытащил из ящика довольно объемистую тетрадку в затрапезной, потрепанной обложке.
- Друзья мои, сегодня я хочу вам презентовать одну мою стародавнюю поэму…. Прошло уже двадцать пять лет, как она была написана – я и приурочил ее прочтение к этой «круглой» дате…
Он по обыкновению потер лоб и разворошил себе брови.
- Я вообще-то никогда не считал себя особым поэтом, но, знаете, было что-то в том времени, времени моей молодости, когда слова сами складывались в стихи и просились на бумагу….Чтобы вы не думали - велись и в мое время битвы на ниве Двадцатой школы…. (Он лукаво взглянул на Василия.) Тогда она, может, еще не была Главной Школой России, но, видимо, уже готовилась… Это как бы наши стародавние боевые хроники…
- Ну давай, Макс, покажи, каким ты был бойцом, - поддержал его Василий. – Бойцы должны помнить минувшие дни и битвы, где вместе рубились они…
- Кстати, по поводу они…. – вздохнул Петрович. – Знаете - одна удивительная вещь!.. Никого из тех, о ком упоминается в поэме, в школе сейчас уже нет…
- Что - все погибли? – бодро вставила словечко Ниловна.
- Да, можно, наверно и так сказать… - еще раз вздохнул Петрович, не принимая юморного тона Ниловны. - Удивительно, но действительно никого…
- Пройдет еще двадцать пять лет, и из нас, может, тоже никого не останется, - заметила Евгения.
- Но хотя бы память о нас останется? – спросила с какой-то наивной надеждой Галка. - Ведь осталась же память у Максима Петровича…. Хочется узнать, что это были за люди…
- А и в самом деле – прикольно узнать, о чем болтали тогда, что заботило, что обсуждали, даже что носили – это интересно... – задвигалась на стуле Юленька.
- Ну, насчет носили - не обещаю… - с «непроходящей» смущенной улыбкой сказал Петрович. - А все остальное – пожалуй…. Но чтобы вы легче себе могли вообразить их, моих друзей и коллег 25-летней давности, я вам чуть их представлю – расскажу…. Ну, Павла вы уже знаете – я о нем много вам говорил. Мой лучший друг…. Я сейчас понимаю, что такого как он, у меня уже больше никогда не будет…. А тогда – если бы знать!.. Сейчас в Америке…
- А что – вы переписываетесь как-то? – спросила Котик.
- Да нет, лет пять назад что-то оборвался у нас контакт, - еще более смутился Петрович, и между бровей его резко обозначилась горестная складка. Видно было, что ему очень трудно и неприятно говорить на эту тему. Чуть помолчав, он продолжил:
- Мои учителя – психолог Трешков и преподаватель Коминов, Царство ему Небесное!.. У всех у нас в жизни были люди, которые помогли нам сформировать самих себя. Вот они – из этого разряда… Валера – с ним мы и сейчас общаемся. У него фирма по музыкальному оборудованию…. Наталь Иванна – сейчас завуч в седьмой школе…. И учителя…. Тогда, кстати, школа разделялась – многие из них ушли в открывавшуюся 34-ю…. Ну, ладно. Остальное – по ходу…. Как же мы жили-были 25 лет тому назад…. За название поэмы не судите строго – я тогда еще слишком много воображал о себе….
Петрович откашлялся, еще раз окинул всех смущенным взглядом и начал читать свою поэму, озаглавленную выцветшей красной ручкой - "Гений в неге"...
(продолжение следует... здесь)
начало романа - здесь