Годы жизни: 1946-2008
Надпись на памятнике: "Может быть после меня останется лишь несколько ярких картинок и и интересных мыслей. Это ведь тоже что-то значит… "
«Уйди, уйди зараза, пшла…….». Когда кричишь, легче прогнать ее. Главное сейчас, чтобы она не вернулась. Эта страшная женщина с седыми волосами - паклями, разбросанными по худощавым плечам, одетая в черный в пол плащ, с длинными, загнутыми вовнутрь, как когти у кошки, ногтями. Она стоит посередине моей комнаты в однокомнатной квартире на краю манящего разноцветными огнями и вечно гудящего, суетливого большого города с оторванными обоями, кое-где аккуратно заклеенными прозрачным скотчем, труд рук дворничихи Люси. Хорошая баба – любит, чтобы чисто было, аккуратно, не зря в дворники пошла. Талантлива от бога, читает стихи Есенина, при этом выпучивая стеклянные от сивухи глаза и эмоционально брызгая слюной, сквозь желтые, с черными пятнами остатками зубов.
Стоит.Не уходит.Ну зачем пришла? Приходила ведь уже в 1986…. Стояла, покачиваясь в этой же комнате, смотрела наверх на разбитый бутылкой плафон от чешской люстры, бежевый, с нарисованными сахаром снежинками. Взгляд вверх и на меня с укором… А чего смотреть осуждающее?Не я люстру шибанул. Витек сосед бутылками жонглировал. Талантлив до жути.В детстве хотел быть артистом цирка, но стал слесарем, а тяга жонглировать всем что под руку попадется, осталась на всю жизнь.
«Ну что оформляем? Ты сколько кубов ему вколола? Вроде засыпает? Васек носилки принес? Ну что ты хочешь? Перестройка мать ее… У кого хочешь крышу сорвет…. Скоро вся страна у нас в гостях будет….Бумаг то сколько, писатель что ли? Родные есть? Детдомовский? Документы, удостоверяющие личность нашла? Только это? Ага – член союза журналистов…. Да блядь… Член….».
Полет…. Вверх - видно небо с перышками облаков, мелкими-мелкими как будто замазкой по голубому полотну мазанули.Вниз - куча рук, пытающихся тебя неловко поймать и снова подбросить вверх к облакам. 1980 год. Мне 34… Я красив, молод и только что моя статья в журнале «Советский спорт» про подготовку к Олимпиаде вызвала большой резонанс среди журналисткой среды в Москве. Написалось как-то очень легко, за одну ночь. Накануне я побывал в достроенном спортивном комплексе «Олимпийский» на проспекте Мира. Как поразило меня величие, масштаб этой круглой громадины… Чувство достоинства за свою страну переполняло меня всю обратную дорогу домой, на глазах наворачивались слезы. Придя домой в свою маленькую, но такую уютную и родную квартирку, я, не раздеваясь, сел писать. Я не писал, я парил над столом, слова легко складывались в словосочетания, словосочетания в предложения, предложения в страницы за страницами. К утру я собрал разбросанные по столу, полу листочки и вприпрыжку побежал в редакцию. И вот сейчас моя статья выдвинута на премию Ленинского комсомола в области литературы, искусства, журналистики и архитектуры, я стал членом союза журналистов СССР. Красная заветная корочка подпрыгивает в левом нагрудном кармане, взлетая вверх-вниз вместе со мной и с десятками рук, подбрасывающими меня вверх к небу в белую крапинку. «Все в Домжур…Домжур…*(Домжур – Дом журналиста, находится в г. Москве на Никитском бульваре)» - я кричал, задыхаясь от счастья, от пьянеющего прикосновения липких рук знакомых и совершенно незнакомых мне людей.
Утро 1986 года застало меня в бреду в моей маленькой, но такой далеко уже не уютной комнатке. Шесть лет пролетели как один миг…. Я что-то пописывал, какое модное и интересное слово. Пописывать можно в журнал, в газетенку Подмосковной редакции.Пописывать стишки в пьяном бреду, а потом с жуткого похмелья отправлять в редакции, все, что написал накануне вечером и часть ночью под воздействием алкогольных паров… Ах, как гениально…. Трясущимися руками запечатывать свои творения в помятый конверт с жирными пятнами от вчерашней селедки, принесенной соседом Витькой. Только не перечитывать, не смотреть, натянуть трико со следами все той же селедки и бегом на почту. Опустить конверт в синий ящик и надеяться хоть на какой-нибудь гонорар… А можно пописывать на только - что свежевыпавший снег, вдыхая с потрескавшимся от сушняка ртом холодный ноябрьский воздух, и наблюдая, как тугая, темно-желто-красная струя выписывает замысловатые узоры… А к вечеру Витек принес в трехлитровой банке какую-то буро-сиреневую жидкость…. Потом пришла она… А после вверх и черный потолок, почему он черный? Почему так холодно? Я в гробу….. Спать… Спать…Спать…Смерть – это сон.. Сон – это лекарство, так воспиталка в детдоме говорила… Сон - лекарство, только если он не после аминазина*(Аминазин – лекарственный препарат, оказывающий успокоительное действие на центральную нервную систему). Если подставить щеку с легкой щетиной одной стороной к теплому пригревающему солнцу, то вторая сторона сразу почувствует холод от весеннего еще едва теплого ветра. Я стоял и подставлял то одну щеку, то другую и от чувства, что я жив, что я чувствую это раннее весеннее солнце, по моему исхудавшему изможденному телу пробегали мурашки. Я не умер…. Физически… Но умер морально… Я не мог написать ни строчки, ни буквы, ни запятой….Я жил и не жил…Я не пил… Не плакал…. Не радовался…Я мог только редактировать чужие тексты…
2006 год. Опять весна…Я медленно шел по бульвару. Завтра у меня юбилей. Мне шестьдесят…. В Домжуре, в маленьком кафе в подвале, которое существует еще со времен Советского Союза и где я пропил, прогулял, просто потерял кучу денег, хотят отметить этот великий день в моей никчемной жизни. Если собрать все дензнаки оставленные, одолженные малознакомым приятелям, которые торопливо, сдувая пушистую пену с пивных кружек, шептали прямо мне в ухо, одновременно заполняя мою волосатую ушную раковину запахом не свежего пива и вязкой слюны: «Дай соточку до премии… Зуб даю, с премии все отдам…».И я, глупо улыбаясь и неловко ища на своем коричневом, в серую крапинку пальто карман, доставал соточку, полтиничок, чирик…. Неловко перепрыгивая через грязные лужи, по краям заполненные чуть вязкой, коричневой, жидкой грязью, я увидел ее.. Прямое, светло-бежевое пальто, чуть обшарпанные серые ботинки, затянутые почему-то разными по цвету шнурками, один черного, другой темно-коричневого цвета. Чуть выше, подняв свои глаза, я встретился взглядом с ее удивительными небесно-голубыми глазами, обрамленными ярко-видимой синевой. Такие глаза встречаются на ликах святых в церквушках. Я помню эти лики, когда после выхода из больницы, я случайно забрел в церковь, стоящую недалеко от моего дома. Меня тогда не поразили эти образы, гораздо больше меня поразил удушливый запах свечей, которые в огромном количестве горели, где-то чадили, неловко вставленные в желтые подставки чьими-то страждущими, просящими помощи у последней инстанции руками. Меня потянуло к ней так, как маленькие металлические шарики, принесенные моим другом и братом по детдому Коляном и рассыпанные на потрескавшуюся парту, быстро тянулись к черной облупленной палочке – магниту. Через час, я гладил ее грудь со страшными, но такими милыми для меня бороздками-растяжками бордово-розового цвета.В моей опять уютной комнатке, со свежо-поклеенными обоями горчичного цвета, лежа на свежевыстиранных и поглаженных, перемотанным синей изолентой утюгом за двести рублей моей вечно ругающейся соседкой, живущей в квартире напротив, простынях. Я опять летал вверх вниз, как в том далеком 1986. Вверх - и вижу копну сожженных дешевой краской волос, но для меня похожих на колоски перезрелой пшеницы. Вниз - и близко-близко бледные, выцветшие от дешевой перманентной помады губы. Я провалился в нее всей душой, всем телом. Она оказалось не только пьющей, но еще и запойной. А я так ей увлекся, что на ее первое предложение после быстрого, так сладостно окончившегося секса, выпить по граммулечке красненького, не смог ей отказать и торопливо натягивая слегка потертые джинсы, побежал в магазин и купил бутылку вязкого, густого, как свернувшаяся кровь, вина. Полет вниз в запой такой стремительный и не запоминающейся… Моя такая обожаемая принцесса, спустя месяц непрерывного запоя, ушла за очередной бутылкой и больше не появилась. А я уже не мог остановиться….
Криками ее удавалась прогнать, но сегодня как будто не слышит моего истошного вопля, стоит и раскачивается из стороны в сторону, протягивает ко мне свои худые, с волдырями от локтей до запястья руки и подходит все ближе и ближе. Врешь – не возьмешь…. Под раковиной в ванной куча грязных, недомытых банок, треснутое ведро без ручки, пустые флаконы из-под лосьона «Огуречный», обмылки, остатки тюбика, с давно высохшей зубной пастой, отломанная, взъерошенная, красная, облупленная зубная щетка и скрученная вдвое, завязанная в нескольких местах узлами, грязная от немытых рук, веревка. Очередной собутыльник оказался ветераном Афганистана и пытался, выпучив серые от водки глаза, показать мне технику вязания узлов на канате. Этот крюк в потолке я когда-то задекорировал искусственными зелеными листиками. Увидев их в цветочном ларьке, сразу представил, как можно обмотать ими крюк под потолком и лежа вечером на диване представлять,что я не в центре шумного города, а на веранде загородного дома и потолок обвила лиана свежей, одуряюще пахнущей листвы. Вниз… По полу разбросаны зеленные, пыльные листики….Зеленый листопад….Какое красивое название для книги… Это было последнее, что я подумал…. Врешь – не возьмешь…..