Город Бандиагара. Дальше начинается страна догонов – изолированная территория Мали, заселённая одноимённым народом. Их деревни, составленные из глины и квадратных соломенных крыш, разбросаны по обеим сторонам уступа высотой в триста метров, который до середины позапрошлого века был естественной границей, через которую не могли проникнуть ни арабы ни европейцы. О догонах, их верованиях ходит немало легенд. Говорят, что они раньше европейской науки знали о двойной природе звезды Сириус, которая является центральным мотивом мифологии этого народа. Догоны называют себя потомками Бледного лиса, но учёные полагают, что они пришли с берегов среднего Нила.
Двадцать километров по узкой каменистой дороге и пологий спуск к подножию плато, где находится деревня Тели. Навстречу выбегают дети, машут руками. Машина едва протискивается между вплотную составленных глиняных домов. Ко мне выходит мужчина, староста деревни. За чаем расспрашиваю его о том, как поменялась жизнь за последние два года. Староста говорит, что после сокращения числа туристов, власти утратили всякий интерес к ним. Здесь нет полиции, медицины и финансирования. Ничего. Но нет и террористов, ближайший очаг напряжённости, Дуэнца, лежит в ста сорока километрах отсюда. В стране догонов не происходит ничего и поэтому регион не нужен ни властям, ни повстанцам.
Деревни живут выращиванием проса, там, где поблизости есть источники воды, разбиты сады догонов, пробивающиеся среди песка ярко-зелёными пятнами.
Староста спрашивает меня о том, почему я один и знаю ли кого-то из местных. Я рассказываю ему о своём приятеле по фамилии Гиндо из соседней деревни, который сейчас живёт в городе и оказался занят. Староста усмехается – и в Энде и в Тели все жители имеют фамилию Гиндо. Различают они друг друга по именам и – иногда – по именам своих дедов, которые догоны используют так же, как в России используют имена своих отцов.
По освещённым золотым светом заката камням мы взбираемся к домам телемов, легендарных людей-птиц, живших здесь восемьсот лет назад. Их деревня расположена в отвесных стенах обрыва, покинутая деревня предков догонов на крутых спусках в долину. Звуки жизни – детский смех, пение птиц, резкий голос заскучавшего ишака – отражаются от стен опустевших домов. Кажется, что я могу различить то, что происходит в каждом из домов в ста метрах от меня. Староста показывает мне жилище последнего хогона, хранителя традиций и традиционной для догонов религии – анимизма, который умер десять лет назад. На стенах его дома вылеплены барельефы всадника и змеи, внутри дома – черепа, травы, битая глиняная посуда. Над моей головой, в нижнем ярусе домов телемов деревенское кладбище, выбеленные солнцем человеческие кости.
На рассвете выдвигаюсь в путь. От узкой нитки дороги, связывающей деревни у подножия плато, я поворачиваю на юг, куда, по словам моего друга и старосты, не возят туристов. Песчаная тропа петляет между холмов, поросших пучками выгоревшей травы. За одиноко стоящей скалой скрывается деревня. Здесь никто не говорит по-французски, общаться приходится на языке жестов. Мужское население деревни собралось вокруг колодца перед мечетью. Набирают воду, для чего всякий раз привязывают свободный конец верёвки к лошадиной упряжи. Лошадь, управляемая мальчиком, послушно скачет до ближайшего дома, этого достаточно для подъёма воды из тридцатиметрового колодца.
За деревней, на вершине холма с нескладными баобабами, женщины размалывают просо. Почти у каждой за спиной спит ребёнок. Тихо, только глухие удары дубины о дно деревянной ступы. Жёлтый холм, голубое небо, осыпающаяся пыль перемолотых злаков.
Деревня за деревней, пустые овраги на месте высохших рек, гребешки убранных полей, аллеи баобабов. В одной из деревень пытаюсь сфотографировать огород – распаханную территорию посреди деревни, у небольшого озера. В квадратных ячейках, разделённых пригоршнями земли, лениво стелются зелёные стрелки лука. Меня окликает отдыхающий в тени баобаба крестьянин. Плати и фотографируй или убирайся восвояси – смысл слов простой. На названную сумму здесь можно жить неделю.
Медленно поднимаюсь вверх по одной из трёх существующих дорог к вершине. Покрытие разбито, от обрыва, скрывающегося под разбросанным щебнем, отделяет расстояние в локоть шириной. Выбираюсь на каменистое плато, где оставляю машину. По узкому коридору, пролегающему в расщелине между скал, я спускаюсь в долину, где находится одна из самых красивых деревень страны догонов – Номбори. Перехожу вброд реку, поросшую кувшинками. Сады этой деревни вобрали в себя, как кажется, все оттенки зелёного цвета – кроме лука, здесь выращивают арбузы, салат и сладкий картофель. Над нарядными грядками кружат белые бабочки.
По дороге замечаю про себя, что язык местных сильно отличается на слух. На территории, населённой этим народом, по разным оценкам, от девятнадцати до сорока языков и наречий. Свой говор есть у каждой деревни. Староста, мужчина сорока лет, жмёт мне руку и говорит о том, что я должен заплатить полторы тысячи франков за посещение деревни. Я возражаю, что не платил ни в одной деревне, но он настаивает на своём, ссылаясь на местные обычаи.
Я уже был у него – он является владельцем единственного в деревне постоялого двора. С крыши дома, где мы расположились с хозяином, отлично видно деревню телемов. Я снова задаю тот же вопрос о том, как они взбирались на такую высоту. Староста, не моргнув глазом, отвечает, что телемы научились использовать ветер. Разглядываю через телеобъектив скальную породу, разделяющую меня и покинутые дома. Ни единого следа на обработку камня. Только на высоте десятиэтажного дома вытянувшиеся в ряд и похожие на осиные гнёзда человеческие жилища.
Пока брат старосты готовит обед, я брожу по деревне. Она располагается на подъёме, каждая улочка её – это лестница, составленная их каменных глыб. Спускаясь, с любопытством заглядываю через невысокие заборы, за которыми привычная африканская жизнь – белые курицы, выискивающие в песке зёрна, играющие с глиняными черепками дети, женщины, занимающиеся стиркой.
После обеда староста протягивает мне тетрадь. Узнаю её – это тетрадь с отзывами, где туристы пишут свои имена на родных языках и пожелания, а также указывают сумму пожертвования на нужды деревни. Одна за другой, иногда по несколько за один день. Всё обрывается в 2011 году. Вслед за этим всего несколько строк на польском, итальянском и английском. Моей записи нет. Замечаю оборванный корешок листа, на котором я что-то писал, как я думал тогда, впервые за четыре года. Староста понимает мою догадку и начинает оправдываться. Отлично помню то чувство, какое испытал, открыв эту тетрадь впервые. Я первый человек здесь за целых четыре года. То же чувство, видимо, испытали поляки, побывавшие, судя по их записи, спустя восемь месяцев после меня. Они, как и я оставили крупную сумму в качестве пожертвования. Чувствую обман, но понимаю его взгляд, повёрнутый в сторону соседских домов. Он нашёл такой путь.
В деревне Дуру узнаю, где живёт человек по имени Абрам. Я был у него в гостях два года назад. Абрам – глава христианской деревни, которых во всём Мали можно пересчитать по пальцам, и врач. За деревней дорога обрывается, дальше наплывы застывшего камня и узкие тропы. Дальше иду пешком.
Выхожу к квадратной площадке, полной детей. Рядом одноэтажное здание. Ко мне выходит мужчина в очках. Это директор деревенской школы. Спрашиваю у него про Абрама, он подзывает девочку и просит меня проводить. Девочку зовут Клер, она неплохо знает французский язык. Вместе мы проходим мимо дворов, из-за заборов которых торчат соломенные крыши амбаров, и выходим к дому Абрама, выделяющемуся нарядным цветником. Девочка оставляет меня здесь и убегает обратно в школу. Меня приветствует женщина, по её жесту я занимаю деревянное кресло, она предлагает мне воду. Вокруг собираются дети. Странное дело – они не кричат, не просят ничего. Просто смотрят на меня с любопытством и по очереди, набравшись смелости, выходят из толпы, чтобы пожать мне руку. Внезапно из-за угла выбегает девочка. Я тут же узнаю её. Это дочка Абрама, которая, не отпуская моей руки, следовала за мной всюду в прошлый мой приезд. Она так же улыбается, так же держит меня за руку, иногда от радости хлопая в ладоши.
Наконец, появился хозяин дома. Он извиняется – работал в поле. Я говорю ему, что в прошлый раз он просил меня о медикаментах для деревни. Мои друзья попросили передать ему целый ящик бутыльков, мазей и капель. Абрам благодарит, снова и снова жмёт мне руку. Этер, так зовут его младшую дочку, усаживается у меня на коленях и, вслушиваясь в незнакомую речь, водит по моей пыльной ладони своим маленьким пальчиком.
Жена Абрама готовит нам чай, он, в отличие от того чая, к которому я привык, путешествуя по Африке, совсем не крепкий. На небольшой чайник всего несколько чаинок – это всё, что есть в доме старосты деревни. Абрам расспрашивает меня о семье, о дороге. Я пересказываю ему сегодняшний инцидент в саду догонов в деревне Гемини. «Дурак!» - коротко резюмирует староста. – «Наши сады – это общая территория всей деревни, никакого права запрещать тебе быть там он не имеет. Злость, наверное, злость».
Я задаю ему вопрос, который уже несколько дней назревал у меня в голове – может ли случиться так, что в таких спокойных местах, как страна догонов или Дженне, озлобленность на мир вокруг может вылиться в агрессию, прежде всего, к белым. Я всего четвёртый человек, который за этот год побывал в их деревне, до меня были два японца и итальянец с проводником. «Мы все помним, какой была жизнь раньше. Я не боюсь за своё поколение. Я боюсь за поколение наших детей. У них нет учителей, нет учебников. Какие знания займут место в их голове. Я не знаю», - тихо говорит он.
Что можно ответить на это? Высказывать убеждённость в том, что всё вернётся? Один год сменяет другой, и лёгкий недуг, охвативший всю страну, оказался тяжёлой болезнью. Абраму каждый день приходится решать вопрос о выживании деревни. Быть сухим прагматиком, исходя из своих опасений. Проблемы страны, показавшиеся мне серьёзными уже в столице, здесь, в глиняной деревне, к которой ведёт узкая тропа посреди каменистой равнины, выглядят непреодолимой стеной. Верит ли он в завтра? Не знаю, если бы луна, которая уже поднялась над принявшим деревню каменным ложем, была ромашкой, по лепесткам которой…
Абрам прерывает мои раздумья – зовёт меня прогуляться до края плато, посмотреть закат.
Он берёт с собой музыкальный инструмент – палку с двумя струнами, к которой прикреплён сделанный из плода баобаба полый резонатор – и маленькую сумочку, в которую кладёт старенький телефон. «На всякий случай» - поясняет он.
Вдвоём мы пробираемся среди огромных глыб. Я еле поспеваю за ним. Навстречу нам идут женщины с тазами на голове – источник воды находится на сто метров ниже деревни.
Под старым баобабом, нависающим над обрывом, мы, наконец, останавливаемся. Солнце медленно ползёт по пустыне внизу, уступая место ночи, скрывающей игрушечные кубики домов. Это деревня, где меня вчера выгнали из садов. Адам принимается играть. Одна песня, другая. Лицо приятно обдувает тёплый, избавившийся от дневного зноя, ветер. Солнце падает за горизонт, выплывают звёзды. Где-то среди них и тот самый Сириус, которому поклоняются догоны.
Утром всю округу затянуло тонкой дымкой поднявшейся ночью песчаной пыли. Абрам дарит статуэтку из дерева и маску. Завтрак, как и ужин, жена моего друга подаёт в большем количестве, чем я могу съесть.
Во дворе собираются дети, а хозяин снова достаёт свой инструмент. Клер одевает пёстрый платок на голову, а вторым, украшенным зеркальцами и ракушками, укрывает ноги. Абрам подмигивает мне – девочка очень хотела станцевать для меня. Вокруг него собирается вся семья.
Заиграла музыка. Девочка принялась хлопать в ладоши и прыгать в такт игре отца. Клер застенчиво поглядывает на меня всякий раз, когда приближается вплотную, потом поворачивается в прыжке и удаляется.
Вместе с Абрамом мы идём к школе. Дети уже сидят в классах. Меня снова приветствует директор. Вся школа – это он и его жена. Две комнаты, в которых учатся дети шести лет – дальше они должны продолжать обучение в гимназии в Бандиагаре в тридцати километрах отсюда. В каждой комнате дети двух классов, рассаженные по двум рядам. Пока учитель находится в одной комнате, дети в другой читают по очереди текст, написанный на доске. Старшие проверяют младших. Первоклашки занимаются на улице под натянутым тентом.
Мне пора ехать в Бандиагару, чтобы решить вопрос о продаже машины. Как и два года назад, меня провожает Этер. Позабыв о своей на меня преференции перед другими деревенскими детьми, она улыбается всей своей чистой детской душой. Её окружает плотная толпа из желающих дотронуться до меня детей. Абрам хлопает по плечу и даёт пакет в дорогу. Это пончики, которые пожарила его жена.
Продолжение следует