В одном из писем брату Ван Гог поделился размышлениями о том, каким должен быть художник будущего, и эти размышления вызывают у меня смешанные чувства. Делюсь с вами.
Начну с того, что Ван Гог вершиной живописного искусства считал портрет. Именно портретистом, говорил он, будет художник нового времени. Сегодня Винсента помнят в первую очередь благодаря Подсолнухам и автопортрету с забинтованным ухом, – а он-то верил, что будущее – за крестьянскими портретами, коих он написал множество.
Портреты женщин и детей – это, со всех точек зрения, самое лучшее, чем можно заняться. Мне только кажется, что лично я для этого не очень подхожу – во мне слишком мало от Милого друга.
Стоп. О ком он говорит? О Жорже Дюруа, герое романа, который в 1885 году опубликовал один из любимейших писателей Ван Гога Ги де Мопассан. Если вы не читали роман, скажу в двух словах, что Дюруа – пронырливый красавчик без роду и племени, который, играя в любовь с богатыми дамами, пришёл к успеху. (В 2012 году вышел фильм, в котором Дюруа играет Роберт Паттинсон. Если смотрели, напишите в комментариях, стоит ли.)
Не знаю, как вас, а меня такой поворот приводит в ступор. "Во мне слишком мало от Милого друга" – и-и-и-и? И разве ж это плохо? Ван Гог и Дюруа действительно люди из разных галактик – и слова богу. Читаем дальше:
Но я был бы очень рад, если бы такой Милый друг появился, – южанин Монтичелли не был им, хотя приготовлял его появление; я тоже не стану им, хотя чую, что он вот-вот появится, – я был бы, повторяю, очень рад, если бы в живопись пришёл человек, похожий на героя Ги де Мопассана, человек, который весело и беззаботно изобразил бы здешних красивых людей и здешние красивые вещи.
Итак, Винсент считает, что портретист будущего станет писать не крестьян и шахтёров, как он, а лёгкие и приятные глазу портреты женщин и детей. Герой Мопассана для него – не пример человека, который приходит к успеху, ничего из себя не представляя, а пример человека, который полон беззаботной радости и готов транслировать её через живопись.
Адольф Монтичелли, которого упоминает Ван Гог, – был наделён этой радостной свежестью взгляда, но в недостаточной степени. Сегодня Монтичелли не особенно известен, как, впрочем, он не был популярен и при жизни. А вот Винсент его обожал и под его влиянием променял землистую и мрачную палитру на светлую и красочную. Они с Тео, как настоящие лидеры мнений, подняли спрос на Монтичелли (да так, что Оскар Уайльд собрал коллекцию его картин), но со временем этот спрос сдулся обратно, и сегодня Лувр продаёт его Женщин в саду меньше, чем за 200 000 р. Ладно, предположим, Монтичелли был предтечей, читаем дальше:
Мой удел – работать и время от времени создавать такое, что останется надолго; но кто же будет в фигурной живописи тем, чем стал Клод Моне в пейзаже? А это, как ты и сам чувствуешь, носится в воздухе. Роден? Нет, не он – он не работает красками. Художником же будущего может стать лишь невиданный ещё колорист. Мане был его предтечей, но, как тебе известно, импрессионисты уже добились более яркого цвета, чем Мане.
Вот здесь становится по-настоящему интересно! Что ни строка, то вопрос.
1. Что же такого делал Моне с пейзажем? Он ловил малейшие перемены в его настроении, и, каким бы это настроение ни было, в нём преобладала воздушность, лёгкость, мягкость, нежность... В общем, то самое, чего Ван Гог ждёт от портретиста будущего.
2. Почему на эту роль мог бы подойти Роден? Потому что это самый чувственный и пылкий мастер своего времени, который изображал женщин с такой страстью и любовью к ним, какая мало кому доступна что в искусстве, что в жизни. Но Роден скульптор, так что всё-таки мимо.
3. Почему художник будущего – именно непревзойдённый колорист? Потому что именно цвет – мощнейший инструмент передачи настроения, а искусству в XX веке (до которого не дожил Ван Гог) суждено было порвать прямую связь с физической реальностью и сфокусироваться на внутренней реальности, на настроениях и душевных переживаниях – художника и зрителя, который чувствует что-то, стоя напротив картины. Уже в конце XIX века искусство стремилось к абстракции, всё больше делая ставку на цвет, а не на форму, понимая, что именно в цвете кроется колоссальный потенциал эмоциональной выразительности...
В чём – в чём, а в этом вопросе Ван Гог попал в яблочко. Но он ведь и сам – выдающийся колорист. И портретный жанр любит. Почему же он не годится на роль художника будущего?
Однако я не представляю себе, чтобы этот художник будущего мог торчать в кабачках, иметь во рту не зубы, а протезы и шляться по борделям для зуавов, как я. И всё-таки я не ошибаюсь, когда предчувствую, что он придёт – пусть не в нашем, а в следующих поколениях; наш долг – сделать для этого всё, на что мы способны; сделать не колеблясь и не ропща.
Итак, Ван Гог предпочёл роль предтечи. Для художника нового времени ему не хватило лёгкости, обаяния и непринуждённости мопассановского героя. Но кому хватило? Кто соединил в себе мастерство портретиста, феноменальное чувство цвета и характер Милого друга? Или время ещё не пришло, и этого мастера мы ещё увидим? Поделитесь в комментариях своим мнением!
Понравилась статья? Ставьте лайк и подписывайтесь! Прямо сейчас вам будет интересно узнать, что Ван Гог думал об английских писателях.
А если вы предпочитаете не читать, а слушать, приходите ко мне на лекции в Москве или слушайте мои лекции в любой точке на земном шаре!
Письмо к Тео цитируется по изданию Азбука-Классика "Письма к брату Тео"