26.02. Бортовой журнал объекта STS-51L, шаттл «Челленджер».
Странно называть себя объектом в своих же записках. Говорят, это поможет. Писать заметки в смысле, а не прикидываться неодушевлённым существом.
Сегодня мы слушали ветеранов. Ну, то есть как слушали. Спустя столько лет правительству наконец открылся доступ к той самой голограмме, надёжно закодированной для будущего поколения.
Впустую.
Даже смешно было наблюдать за тем, с какими серьёзными лицами старики в мундирах, увешанными медалями, до которых уже никому нет никакого дела, твердят об атомном и ядерном чудовище, обычно говорящем на английском языке. Слёз не было. Улыбок тоже.
Была лишь ярко-красная реальность и пинок со стороны истории всей Вселенной. Люди были слишком заняты уничтожением себе подобных, что упустили единственный разумный, кроме Homo Sapiens, вид живого организма. И вот мы тут, на «Челленджере», как иронично. На первом таком в истории за 73 секунды после запуска погиб весь экипаж.
Но мы не верим в символы. Мы отдаём честь и дань Истории.
Я уже смирилась с номером себя, как объекта (одного из жалких тысячи выживших). Впрочем, как и со всем остальным.
Если в 1986 году полёт шаттла кодировался точно так же, как в 2019 кодируются мои клетки, то я запускаю обратный отсчёт.
Ему дали код STS-107. Он верит, что это знак, а я верю, что Земля погибла. И в отличии от его догадок, моя вера – уже состоявшийся факт.
У меня осталась лишь жалкая память, поддающаяся физическому восприятию, о прошлом. Две крошечных фотографии.
На одной из них мы сидим в кафе. Рука его, сильная, с выпирающими венами, напоминающими мне реки, тонкие линии которых голубыми мазками разбросаны по карте Земного полушария. и это не та интерактивная чудо-сенсорная панель, висящая в самом большом зале корабля. А обычная, бумажная, которых больше не встретишь. Жаль, я не умею рисовать. Стол, рука, тетрадь, ноги.
Это не та фотография, которая должна была сохраниться, не та! Чёрта с два, я вижу свои ноги каждый божий день. Я бы обменяла их на карточку размеров в десять раз меньшим, лишь бы на ней запечатлелись семья и Лиза. Пять лиц, всего пять лиц, служившие бы топливом в двигателе жизни моего отчаявшегося существа.
На второй он посылает мне воздушный поцелуй. И я хотела бы злиться, хотела бы даже на ни в чем неповинного него и фотографию (спасибо, что она вообще сохранилась!). Хотела бы. Но не могу.
Я люблю её за фон и будто проникающий в лёгкие воздух морозного утра зимы 2018. ГУМ, ёлки, каток, люди… Не та тысяча отчаявшихся двуногих особ, с кем я вынуждена сталкиваться каждый проведённый из небольшого остатка жизни дней. Я люблю придумывать им истории, сочинять им жизнь, которая не должна была так прерваться в тот роковой день.
Историк смеялся, говоря, что мы не добежим до метро, случись ракетам взлететь.
Ракеты не взлетели. Случилось что похуже.
Но я, будто повинуясь неожиданно приобретённым инстинктам и храня в голове и повторяя как мантру шутку учителя, потащила нас в метро.
Успела. Успели.
И он. Красиво и опять-таки символично начинать запись о нём с новой страницы. Но отнюдь не с нового листа жизни.
Мне повезло, что мы здесь вместе. Я до сих пор не осознаю, насколько. И я хоть я и вижу свою «катастрофу» каждый день, как и ту проклятую тысячу, я ни разу даже не допускала мысли порвать карточку. И нет, это не грусть, смешанная с кровавыми слезами, по Дому. Это не дрожь тела от воображаемого снега и даже не зажмуренные глаза от слишком яркого Солнца.
Это страх. Страх однажды проснуться и не найти его на корабле. Страх потерять единственное, что вообще может остаться у человека, получившего толчок от внеземной цивилизации, эволюция которой достигла высшей ступени в уничтожении человечества.
Страх потерять человечность и такие нормальные! нормальные, слышите? чувства. Страх потерять свой смысл жизни, заключённый в таком хрупком, хрупчайшем ад к тому же и чужом человеческом теле.
Особенно отчётливо осознаешь смертность каждого из нас, когда кому-то, чтобы стереть «пыль», осевшую на эллипсе континентов и океанов, не понадобилось даже намочить тряпку.
Но я доверяю ему себя, ему, STS-107. Всё, что у меня осталось – это руки и ноги, да голова, которая «всё так же машет ушами, как крыльями птица».
Я доверяю ему и благодарю Бога (а он, кажется, теперь должен быть ближе) за то, что выжила с ним. За то, что каждое 23 февраля он с достоинством теперь получает мои подарки. И даже улыбается, когда я его благодарю.