Ахматовский сребролист. Эссе к юбилею.

У Гумилева не было могилы.. Ей указали лишь место.. Малая Бернгардовка.. Бывшая немецкая деревенька под Петроградом, поселение, мыза? Ей было все равно, она не могла запомнить, все в голове, мешалось, Ей казалось, дымилось просто… Страшно было это все осмыслить внутри себя: могила Гумилева ... Просто ров какой – нибудь, овраг… Она не помнила, когда прочла этот странный, «расстрельный список « в газете.. Или он висел на афишной тумбе, вместо театрального репертуара? Или рядом с извещениями о спектаклях? Главным спектаклем тогда, в Петрограде стала смерть… Вместе с Колей расстреляны были еще человек шестьдесят, даже сестра милосердия из какого то военного госпиталя. .. Чему она, помнится, как то отстранённо удивилась: вот и сестричек, бедных, в заговорах винят.. А Олечка Судейкина как то странно посмотрела на нее, и забрала из рук газету… Усадила в кресло. Долго и неумело грела чай на спиртовке, потом пыталась разжечь камин, потому что она все зябла. Потом ушла в спальню, там тихо плакала, комкала злополучную газету, шуршала ею…

А ей чудился все полудремно Коля, его длинные, раскосые, теплые глаза, руки пианистические, худые, плащ, которым будто все старался ее окутать. Или шинель то была? Без погон…. Немногословен был с нею, она всегда это помнила, а если уж говорил, насмешничал, но глаза ласково блестели.. Да она почти его насмешек не слышала, рассеянно так как то улыбалась, привыкла, что скуп на похвалу, что видятся мало, живут странно, как бы и порознь и вместе, И даже Анреп считает возможным передавать для нее подарки через Гумми: чулки, отрез на платье, какой то английский шелк… Она как то холодно, почти усмехнулась, вот умрет, и потом станут легенды сочинять, что Борис бежал к ней по льду из Кронштадта, на свидания, потом вместе с нею хотел уплыть в Англию, да она отказалась наотрез и дыханием ее любви к нему, воспоминанием о ней, остались лишь строфы, да дивный лик мозаичного ангела в лондонском соборе св. Петра с ее чертами, скорбным ликом…

Смешные они, эти исследователи, все строфы норовят к чему нибудь прикрепить, словно намертво – это Шилейко, это – Недброво, Это – Князеву… Пожала плечом, плотнее укуталась в дырявую шаль, платок, открыть окно, отогнать непрошеные видения. Что то холоден этот август, так холоден .. Хорошо, что Леву под крыло мамы увезла… Она как – то и не заметила, что после Колиного ухода стала легко свекровь мамой называть, само слетало с языка как - то. Она смутно надеялась, что хоть крупинкой слова греет… Надо бы письмо написать, есть возможность деньги послать хоть немного, с нарочным… Вот и села было к столу, и стала подбирать слова, да выронила химический карандаш. И сразу почувствовала на плече тяжесть Колиной ладони. Он стоял позади неё, она ясно ощущала его запах. Сигары, не английские, так смешение остролистого табака, чабреца.. чего то еще… Захотелось прислониться головой к отвороту шинели, к рукаву…

У Гумилёва не было могилы. Был просто ров… Нет, не ров. Какие то ямы около деревьев, проваливалась нога, и вся поляна густо усеяна какими то белыми цветами: сребролист, дикое кружево, пижма, клевер.. Она не понимала ничего, соскользнула спиной вдоль дерева, осела на землю., закрыла лицо руками… Плакать не могла.. Просто стала рвать цветы, широко раскидывая руки, приближая лицо, глаза, воспаленные без слез, к шапкам, белым, как молоко, кружево, туман… Когда возврашалась к нанятой пролетке, ее качало, заносило словно от ветра… А слезы жгли глаза.. Солью… Изнутри. Она старалась не думать, где он.. Под каким деревом? Сколько метров нужно пройти, чтобы угадать.. точно?… Она не знала.. .

И он никогда не снился ей расстрелянным. Упавшим навзничь. Нет. Не снился. В ее снах он просто часто стоял спиною к ней, в расстегнутой шинели, с книгой в руке… Это была « Иллиада» Гомера».. О том, что видел эту книгу в руках Гумилева после ареста, сказал ей Пунин…. Комок подступил к горлу и в голове поплыли отчеканенные строки, словно гудел маленький поминальный колокол:

О, если этим мертвого бужу,
Прости меня, я не могу иначе:
Я о тебе, как о своем, тужу
И каждому завидую, кто плачет,
Кто может плакать в этот страшный час
О тех, кто там лежит на дне оврага…
Но выкипела, не дойдя до глаз,
Глаза мои не освежила влага.

Но это она позже напишет… Потом.. Она поежилась. В окно впорхнул августовский, прохладный ветер с влажной нотой невской воды. Она многое еще напишет...… Она многое еще напишет… А пока она знала только, что у Гумилева нет могилы.. И никогда не будет. А памятник. Памятник -. это совсем другое…

Да... Но если бы знала она тогда и свое "посмертие".. Хоть немного. И горечь славы, и почти бесславие - как волнами: забвение и незабвение.. Что она сейчас для нас всех? Благоуханная легенда? Далекое... Как то неприятно резануло в новом фильме о ней - ардовское : "старуха умерла" и эти кадры о слежке до последних, гробовых минут...

И чья то случайная оговорка: "А яма была вырыта там, где сейчас скамеечка"( Мейлах)... Мы что же, сидим, прямо на прахе Ахматовой, когда ее навещаем?!... Я внутренне оцепенела и снова вспомнила ее строфы: Растаю мартовской снегуркой..." как то так... Она и себя -угадала. Но это уже другая история.