Большую часть своего 19-летнего заключения Мария провела в замке Шеффилд. Жила она все это время абсолютно по-королевски. На ее содержание Англией и Францией выделялись по тем временам огромные деньги. Да это была золотая клетка, но оставить ее на вольном выпасе, как в свое время поступил Генрих VIII со своей отставленной женой Анной Клевской, было для Елизаветы смерти подобно. Выпустить в свободное плаванье взбалмошную, непредсказуемую и, положа руку на сердце, не слишком умную женщину, имеющую права на два трона, было бы просто идиотизмом, а Елизавета идиоткой не была никогда.
Но даже, находясь фактически под арестом, все 19 лет она интриговала против Елизаветы - как же - прямая наследница Генриха VII Тюдора, Мария была внучкой старшей сестры Генриха VIII Маргариты, которую отдали замуж за короля Шотландии Якова IV. Вот они два трона - Шотландия и Англия и отказываться от них Мария не хотела ни в какую. Впрочем, интриги ее были в основном какие-то бездарные, что, конечно, в первую очередь, объясняется ее полной информационной изоляцией. Но нельзя сбрасывать со счетов ее личные качества, например, то, что она была импульсивна, всегда думала в первую очередь о собственном комфорте и совершенно не разбиралась в людях.
Елизавете ужасно не хотелось быть замешанной в смерти своей родственницы, но та реально не оставляла ей выбора. После раскрытия очередного заговора, который, правда, похоже, был некоторого рода провокацией со стороны советника Елизаветы Фрэнсиса Уолсингема. Ну задолбался он постоянно следить, что эта царственная ̶с̶у̶ч̶к̶а̶ пленница выкинет в следующий раз. Реально ведь, как на пороховой бочке жил мужик столько лет, а фантазия у Марии была богатая и влиятельных сторонников пол Европы.
В результате, Мария пишет письмо, в котором поддерживает идею заговора с целью Убийства Елизаветы I и возведения на престол ее более достойного величества. И даже в этом письме она остается верна себе - больше половины текста посвящены детальному описанию плана ее спасения и обеспечения безопасности. Но заговор раскрыт, переписка попадает в руки английской королевы. Марию переводят в замок Фотерингей, и там ее осуждают за измену, честь по чести.
Вообще, суд этот, вернее, его легитимность, были серьезной головной болью сэра Уолсингема. Главным вопросом было, можно ли проводить суд над некогда коронованной королевой и принцессой крови? Аргументами «за» был факт ее низложения и то, что она добровольно бросила свое королевство. Низложенный король – не король.
Второй вопрос - по законам какого государства ее судить. В результате многочисленных консультаций с юристами определились, что судить ее будут по законам Англии ибо чужестранцы судятся по законам страны, в которой они совершили преступление.
На суд после долгих препирательств Мария все-таки явилась, но и там была верна себе, утверждая, что все компрометирующие ее строчки в письмах включены самовольно ее слугами - секретарем и шифровальщиком, она бедняжка вообще ни сном ни духом, а их надо "строго наказать за беспрецедентную наглость". Ну вот так она "отблагодарила" людей прослуживших ей верой и правдой много лет.
Следующее заседание состоялось уже без Марии, в Звездной палате Вестминстера, где ее единогласно признали виновной в разжигании конфликтов в Англии и в покушении на жизнь королевы, что означало, собственно, государственную измену и смертную казнь.
И 8 февраля 1587 года низложенную королеву Шотландии и так и не отрекшуюся претендентку на английский престол, привели в парадный зал замка Фотерингей, где вдоль огромного пылающего камина был сооружен эшафот, задрапированный черной тканью. На эшафот она поднялась по-королевски, что-что, а это она умела, натренировалась, все-таки две коронации, троны.
Ей помогли снять черное верхнее платье, под ним оказалась багряного цвета бархатная нижняя юбка и рукава в тон, того самого цвета, который в католической традиции аттрибутировался мученикам. Лиф и отделка были просто траурно-черными.
Мария даже пошутила, что еще ни разу не раздевалась в таком блестящем обществе, потом по традиции простила своих палачей, со словами: "Прощаю вам от всего сердца, ибо в смерти вижу я разрешение всех моих земных мук". Преклонила колени на бархатную подушечку перед деревянной плахой, ее фрейлина трижды поцеловав белое полотно с вышитым золотом Corpus Christi, завязала ей глаза. Мария начала читать In te Domino confido me confundar in eternum, постепенно наклоняя голову вперед, пока та не коснулась плахи, положила на нее голову и вытянула вперед руки. Граф Шрюсбери подал знак палачу.
Про то, что палач не сумел отрубить ей голову с первого удара знают все, и про то, что, подняв отрубленную голову по традиции за волосы, он ее не смог удержать, потому что волосы оказались париком, тоже.
А вот о том, что губы ее двигались после казни еще минут 15, а из складок багряной юбки на палачей бросилась маленькая собачка - любимица Марии, в своем донесении написал племянник Уильяма Сесила своему дяде. А еще из его отчета понятно, что все вещи, которые были на Марии и плаху с черными драпировками тут же сожгли, чтобы не провоцировать подданных растаскивать последние вещи королевы на сувениры. Так что то, что периодически появляется, типа, туфелька, упавшая с ноги Марии Стюарт в момент ее казни, это фейк. Не ведитесь.
Итак, "Елизавета, как трезвая реалистка, побеждает в истории, а романтическая Мария Стюарт – в поэзии и предании", - писал большой ее поклонник Стефан Цвейг - "Только благодаря страсти, уничтожившей ее как человека, имя ее еще и сегодня живет в стихах и спорах".
Образ святой мученицы, который остался жить в веках, она, безусловно, кропотливо создала своими руками, ей было важно. Но надо понимать, что на тот момент эта эгоистичная, взбалмошная и неумная дамочка не нравилась никому из имеющих реальную власть. Все власть предержащие свои выводы о ней сделали еще во времена убийства Дарнли и брака с отморозком Босуэллом, а "письма из ларца" довершили ее отнюдь не идиллический портрет. Но она была нужна католикам и Ватикану в частности, как надежда на рекатолизацию ставшей уж больно могущественной Англии. Если бы только Мария Стюарт оказалась на английском троне...
Но история не знает сослагательного наклонения.