Глава 23.
Коло, торопился подальше оторваться от Ивана, но вскоре начал сбавлять шаг, прислушиваясь, не идёт ли кто за ним. Приближающихся шагов не было. Чувства подвоха и скорой подколки на его дороге обуяли Коло. Он больше всего боялся того, что Ванька появится в тот момент, в который он меньше всего ожидает, и от неожиданности он покажет свой страх.
По подсчётам Коло, Ванька должен был догнать его ещё за тем поворотом, на котором он первый раз остановился послушать, далеко или нет Иван. Но после того поворота он прошел не меньше двух вёрст, а Ваньки всё не было. Теперь, когда он убедился, что Ивана уж точно сзади нет, он остановился, пытаясь обдумать дальнейшие свои шаги, и вдруг он почувствовал запах костра и запечённого мяса.
- Малоца Ванька, понямать сварганил, - мысленно похвалил Ивана Коло, - а то и вправду кишка кишке кукиши показывает.
Коло, словно маленький ребёнок, широко улыбаясь, представлял себе, как он проберётся сквозь покрытый лишайником кустарник, вырвется на свет костра и до смерти перепугает Ваньку. Летел он по склону горы так, если бы у него выросли крылья, даже сам удивился тому, что не запыхался. Да и после тренировок отца любой чахотник перестанет кашлять при беге.
Наконец-то, вскарабкавшись, он, остановился, в замешательстве, огонька от костра не было видно, но запах гари и хорошо пропечённого мяса усилился, так что в животе заурчало. Осмотревшись, Коло широко улыбнулся, глаза даже в этой темноте блеснули хитрецой. Прямо перед его глазами в горной расщелине виднелись отблески костра.
- Вот же хитрец, - радуясь разгаданной загадке, провозгласил Коло. - Я бы никогда не додумался. Стараясь, как можно меньше шуметь, но, всё же треща всеми сучками в этом пролеске, Коло со всего разбегу спрыгнул вниз и замер, как парализованный. Костёр, что мерцал и бросал отсветы на пологом склоне расщелины, горел здесь явно не несколько часов, а если быть точнее, то несколько дней. Вдруг голову пронзил каменеющий холод, ноги словно тряпка, набравшая воды, подогнулись, под весом могучего тела. Руки нелепо пытались удержать тело в вертикальном положении. Наступила темнота.
Его несло в вихре темного холодного потока вниз в непроглядную бездонную пропасть. Холод окутывал его, заставляя сжиматься всё тело в комок, странный пронизывающий, словно подземный холод пробивал его плоть, насквозь пытаясь выморозить его душу. Вокруг него в плотном воздушном потоке доносились шепчущие, скорее даже шипящие голоса. Страха не было, он как бы был вне своих ощущений отдельно от своего тела, но всё-таки где-то рядом.
Вдруг Коло ощутил, как его ноги стало охватывать теплом, оно переросло в жар, в пламя, охватившее его снизу.
- Вот значит, какая она, вирия.
Голову словно залило плавленым воском, в котором мысли вязли и никак не могли найти себя. Веки глаз стали похожи на две огромных металлических пластины, не хотевшие подчиниться его воли. Приходившее сознание, словно тягучий мёд, нехотя вливалось в его заплывшую воском голову, заставляя открыть глаза.
Глаза открылись, принеся с собой нестерпимую головную боль, пульсирующую в висках. И тут он осознал, что вокруг него сидят улыбающиеся бородатые мужики, по снаряжению сразу понял, что не Карий.
Ещё не ощутив своего тела, он бросился на них, но поздно понял, что он связанный и с удивлённой физиономией рухнул на землю, приведя в неописуемый восторг сидящих у костра.
- Ти сапака кута шёл? - заговорил один из окруживших его хямьчуг. - Отин бил иль тфа?
Коло слышал от старшей дружины, что хямьцы все слова корявят, словно у них язык деревянный. Но даже и предположить не мог, что до такой степени язык у них деревянный.
- Один я был. - Глубоко вздохнув и выдержав паузу, ответил Коло. – К вятичем шёл наниматься на службу. Говорили, что у них рук не хватает.
- Это ми уше сешась усноем хвтает у них рук или нет.
Глава 24.
На поляне стоял гортанный, страшнейший гогот, разносившийся эхом по всей поляне родовита Сила. По всюду восславляли своего князя Стримглава. Вятичи, что сейчас не на шутку разгулялись, ведь сегодня князь привёз годовой куш. В неласковых лучах уходящего солнца, словно сговорившись, разгорались походные костры на этой поляне, окрашенной красно-кровавым цветом, словно дары самой смерти. С челнов вытаскивались огромные бочки с пивом.
- Ты, Сил, говаривают, хямьчуру одним ударом пришиб? - говорил с ядовитой усмешкой коренастый, но очень крепкий мужик с седой бородой.
- Скажи только, какого беса ты его обгадил, со страху, наверное. Я тебя ещё с детства помню: чуть что сразу штаны обделал.
Сил - смотрел на своего брата, как обиженный сто вековой дуб с неохватными руками-ветвями, тяжело вздыхая и играя своими желваками, видимо уставший от постоянных подколок своего брата. С постепенно наливающимися глазами молвил:
- Тебе, Горобей, только и смеяться над чужими боями, а сам, как только меч увидишь, сразу ближайший куст ищешь.
Оба брата, как по команде из ниоткуда и совершенно бесшумно, вытащили мечи. И со свистом разрезая воздух, двинулись друг на друга. Окрасившись в лучах уходящего солнца, в кроваво-красный цвет, размахивая недюжими мечами, стали похожими на двух бесеркиеров. Все вокруг замерли, наблюдая за боем двух братьев, по признанию, одних из лучших воинов в этом и других весях.
- Убрать мечи! - грянул, словно гром голос Стримглава. Оба воина замерли, опустив мечи смертельным острием вниз, но все-таки не убрали их в ножны, не отводя взгляда от глаз противника.
- Я, что со стенами привык разговаривать? Я же сказал: убрать мечи в ножны.
Не сводя взгляда, друг с друга, братья стали убирать мечи в ножны, словно два отражения в лесном озере.
- Теперь обнимите брат брата, чтоб я видел вашу братскую любовь.
Два разгоряченных и надувшихся воина, нехотя побратовались и разошлись в разные стороны, что-то бурча себе под нос. С досадой распинывая на своём пути, натасканные и сложенные сучья для костров.
Темнота опустилась, словно воцарившийся Мракобес, протягивал свои тёмные и бесчисленные руки, стараясь всеми силами загасить костры, но, обжигаясь, отступал, корчась в языках пламени. Пламя, огромными снопами искр отрывалось вверх, кружа над головами, искры, подхватываемые невидимыми в этой темноте чёрными мракобесовыми руками, гасли у самых верхушек елей. Где-то в самом центре, у костров, полилась раздольная и берущая за самое сердце песня.
Ой, да смочь бы подняться,
Ой, да развернуть своё плечо.
Взять коня да застоявшегося,
Выйти в поле, да накошенное,
Пусть резвится конь, да не нарадуется.
Пусть несёт меня, да стрелой стальной.
Хватит травушка да муравушка
За ноги да цеплять меня,
Не сорвать меня, да с коня неоседланного.
И не сбить меня, ветры да восточные,
Со спины коня да родного мне,
Пусть резвится конь, да не нарадуется,
Пусть несёт меня, да стрелой стальной.
Она неслась над бескрайними просторами, переливаясь эхом, разнося протяжный и раздольный голос поющих. И вдруг возвращающееся эхо наполнилось пронзительно смертоносным свистом пущенных стрел. Поляна заполнилась глухими ударами, хрустом, криками, гортанным хрипением. Били стрелами, точно застав врасплох забывших о постоянной угрозе воинов.