Открываю канал «Мысли на порубежье» на Яндекс.Дзен статьей «О языке и культуре», посвященной рождению мысли при встрече языка, культуры и мышления на порубежье их со-бытия. Критическое осмысление и наблюдение опыта личностного и народного самостояния на внутренних рубежах, исследование порубежья науки и религии, внутреннего и внешнего порубежья в развитии страны и мира — главный предмет этогоканала.
Понятие «рубеж», «порубежье» определенным образом отличается от понятие «граница», «пограничье». Рубеж возможен и вне границы, например, как охотничья землянка-заимка, поставленная в лесных дербях, чтобы помочь в длительной охоте. Это и веха, и этап жизни, и обозначение оборонительной линии, или передовой позиции в глубине тылов противника, это и результат «врубания» в неведомое прошлое, настоящее или будущее, которое следует удержать для последующего развития мысли.
Представленная здесь с небольшим постскриптумом статья написана в середине 90-х прошлого века по следам работы Н.Винника «Культура и носорог» и опубликована в теоретическом журнале по философским наукам «АнтропоТопос» [Георгис Д.Ж. «О языке и культуре»//Журнал «Антропотопос», Омск, вып.1, апрель 2007 - http://sociokosmos.ru/anthropotopos/Article/1_March/contents_apr.html], основанном одноименной Лабораторией архаической мифопоэтики и теологии.
О языке и культуре
На юбилейном торжестве в честь Вольтера в Париже знаменитый художник-сюрреалист Сальвадор Дали поставил неожиданный перфоманс на сцене: на маленький бюст Вольтера свалился сверху монументальный носорог и разбил его голову в дрезбеги. Вышедший на сцену Дали пояснил: «Носорог сильнее разума».
«Носорог сильнее разума» – прекрасная метафора, которую выразил Сальвадор Дали, сегодня заслуживает несколько иной интерпретации. Можем ли мы сейчас ассоциировать исчезающих с лика Земли носорогов, почти полностью истребленных «разумным» человеком, с той тупой, звериной мощью, которую обрушивает в своей картине Дали на голову Вольтера. В наше время художнику следовало бы обрушить огромную, вознесенную на пьедестал чугунную и полую внутри (чтобы хорошо звенела) голову Вольтера, выражающую идеалы Просвещения и мощь современного «разумного» человека, на хрупкую, стеклянную статуэтку носорога. Впрочем, под «носорогом» в метафоре Дали можно понимать и ту обезжизненную и безликую, тупую мощь, которую разум освобождает в самом человеке и воплощает в оружие массового уничтожения, в массовые манипуляции сознанием, а в будущем и геномом.
«Язык – дом бытия» – исходная метафора постмодернизма. Дом – место, где человек родится, вырастает, любит, рождает детей и умирает. Многообразие жизнебытия несопоставимо больше, чем многообразие языка, т. е. кодов и правил сопоставления этих кодов реальности. Поэтому, когда язык объявляется домом бытия, бытие покидает дом человеков. Бытию тесен язык, да и не нуждается бытие ни в доме, ни в домашних тапочках, а уж тем более в карточном домике – языке постмодернистов. Постмодернисты же пытаются одомашнить и опростить бытие, ибо им страшно, да и лень выйти навстречу бытию, лицом к лицу, глаза в глаза. Язык для них – нянька, без которой нельзя сделать ни шагу самостоятельно и разумно. Бытие в доме современного человека (особенно западного) – чаще всего незваный гость. А поскольку гость редок, постмодерн занимается разыгрыванием сценок его явления наподобие явления Санта Клауса, Дон Карлоса или непредсказуемых русских (с предваряющими криками «Русские идут!»). Их основной задачей при этом является предуготовление к неожиданностям, которых они побаиваются. Совковый постмодерн – традиционное российское культтрегерство-подражание, не имеющее под собой родной почвы (наши двери открыты и для незваных гостей, к их явлению мы привычны). Однако попытки моделирования в своем сознании детского, языческого, примитивного, архаического, мифологического сознания постмодернистам, как правило, плохо удаются. Эти явления значительно интереснее и глубже, чем натянутые попытки моделировать живое с помощью мертвых абстракций постмодерна.
По той же причине, по какой язык тесен для бытия, бытию тесна и культура. Человек издавна занимается одомашниванием различных животных и растительных культур, включая их в интерьер своего дома. В современном мире сверхпотребительства и гедонизма одомашненная культура, как и язык, становится отхожим местом, помойкой выброшенных вещей и замусоренных смыслов, утрачивая свои первобытные функции. Отсюда естественно выстраивается постмодернистское понимание человека как цивилизованного дерьма в цивилизованной упаковке с расчленением, деструкцией всего и вся до такого состояния, когда из мусора после деконструкции можно получить все, что может пользоваться спросом потребителя. Стремление одомашнить все и вся понятно (особенно у немцев с их бюргерством). Только до конца одомашнить самого человека невозможно, а потому невозможно одомашнить и культуру, и язык. Рано или поздно человек покидает свой дом и отправляется в поисках приключений к «стенам Трои», а потом долго ищет путь назад, к дому, подобно Одиссею, рискуя кануть без вести пропавшим. Следовательно, культура не может быть домом бытия.
Перевернем (инвертируем) теперь метафору Хайдеггера. Бытие – дом языка, Бытие – дом культуры. Это звучит как Бытие – Дворец культуры, пионеров, журналистов, постмодернистов. Но если уж бытие – дом, то только для одного Бога (для множества богов бытие – множество домов!). Бытие же для человеков – это скорее открытое всем ветрам, дождю и солнцу чисто поле, чем дом. Это поле брани, где встречаются языки, культуры и человеки. Здесь пожинают плоды трудов, трофеи битв и падаль. Это место встречи, праздника и пиршества. Это место пересечения разных дорог, торговли и мошенничества. Это место настоящее поле чудес, где «что посеешь, то и пожнешь». Это место, где рождаются новые языки, культуры, народы, новые биологические виды и целые вселенные. Это место, где покоится прах минувшего, и завязь еще не рожденного. Бытие – это и дикая вольница, и степь половецкая, и поле чудес в стране дураков. Но никак не дом.
Можно ли язык назвать домом культуры? Можно ли культуру назвать домом языка? Культура несопоставимо меньше бытия, но все же очень широкое понятие, а потому культуру можно ассоциировать с домом языка (как очаг с домом огня). Пожалуй, очаг – более точная метафора, чем дом. Культура – очаг языка. Дом – обитель, место отдохновения, покоя, восстановления сил хозяина. Очаг – место разведения огня (языка) и приготовления пищи (в нашем случае материальной, культурной и духовной). Язык не покоится в культуре, как в доме, и хозяином его потому не назовешь. Он нуждается в охране и заботе со стороны культуры. Язык окультурен (но не одомашнен), как огонь одомашнен с помощью очага, но всегда готов вырваться и сжечь дом, иногда вместе с хозяевами. А может быть, язык и не огонь, а крылатый конь Пегас, когда-то пойманный и объезженный культурой-амазонкой, которая почти срослась с ним в один организм? С тех пор они носятся, как вольный ветер в степи-бытии. А может быть, язык не огонь и не конь, а птица? Одна из птиц, поселившихся когда-то на ветвях культуры одинокого и слабого деревца в голой и дикой степи-бытии, – живущая с тех пор в симбиозе с этим древом жар-птица, способная исполнять желания человека?
Не зря один из основателей российской научной школы культурно-исторической психологии Л. В. Выготский в своей классической работе «Мышление и речь» пишет не о развитии языка, а о развитии речи. [2] А еще перед ним Диоген восхищался: «Что может быть прекраснее свободы речи?». В наше время красоту свободной речи, казалось бы, заковали в оковы «свободы продажного слова», но великая и могучая русская речь неумолимо ломает эти оковы, как река весной ломит лед по реке. «Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь», «Что написано пером – не вырубишь и топором», «Рукописи не горят» – все это о проявлении свободы живой речи, вне потока-бытия которой не может жить язык. Об этом же мы слышим и в древнем «Слове о полку Игореве»: «Боян же, братия, не десять соколов на стаю лебедей выпускал, а свои вещие персты на живые струны вскидывал. Они же сами князьям славу рокотали». [3] Так и бытие речет через человека и его культуру, как живые струны гуслей рокочут через персты Бояна.
Пора перейти от метафорического к более глубокому методу исследования. Языкознание и культурология – две научные дисциплины, которые еще должны найти общий язык в изучении проблемы взаимоотношения языка (речи) и культуры. Согласно теории развития интеллекта ребенка Ж. Пиаже и отталкивающейся от его опытов и выводов культурно-исторической теории Л. С. Выготского, речь и мышление в раннем детстве развиваются независимо друг от друга. То есть язык развивается как сложная система условно-рефлекторных цепей реакцией в рамках первой сигнальной системы, а мышление параллельно и независимо развивается в форме сенсомоторного интеллекта. Однако Л. В. Выготский идет дальше Ж. Пиаже, доказывая своими психолингвистическими экспериментами, что в возрасте примерно трех лет происходит встреча и взаимовлияние, интерференция и взаимогенерализация процессов развития языка и мышления. Встреча этих процессов происходит не в эгоцентрическом сознании ребенка, а в доме его со-бытия с родителями у домашнего очага культуры. Привожу цитату Л. С. Выготского: «Связь мысли со словом не есть изначальная, раз навсегда данная связь. Она возникает в развитии и сама развивается. «Вначале было слово». На эти евангельские слова Гете ответил устами Фауста: «Вначале было дело», желая тем обесценить слово. … Слово не было вначале. Вначале было дело. Слово образует скорее конец, чем начало развития. Слово есть конец, который венчает дело». Именно в совместном деле с родными людьми развиваются мышление и язык, воспринимается культура своего народа. В результате этой встречи возникает лавинообразное взаимоусиление развития речи (языка) по типу цепной реакции, которую можно назвать «семантическим взрывом». После этого происходит переход к использованию второй сигнальной системы без специального обучения со стороны родителей и школы. Ребенком в кратчайшие срок осваивается культурная среда окружающего бытия.
Если бы языкознание и культурология могли вступить в подобное взаимодействие! Однако языкознание и культурология – всего лишь малая часть культуры и самого языка. Выше была выдвинута гипотеза «семантического взрыва», возникающего из встречи независимо развивающихся языка и мышления на уровне индивидуального сознания ребенка. Но ведь аналогичный процесс встречи языка и культуры мог происходить в раннем антропогенезе. И не происходят ли подобные явления сегодня при рождении новых научных дисциплин и новых идейных течений в философии? Таким образом, гипотеза «семантического взрыва» может быть расширена на гораздо более широкий круг явлений со-бытия речи-языка, общества и культуры.
Библиографический список
- Винник, Н. Культура и носорог / Н. Винник // Тональ. Культура иррационального. – 1995. – № 1. – с. 64.
- Выготский, Л. С. Мышление и речь / Л. С. Выготский. – М.: Лабиринт, 2005.
- Грачев, Е. П. Ритмы «Слова о полку Игореве» / Е. П. Грачев. – М.: Советский писатель, 1999.
- Пиаже, Ж. Речь и мышление ребенка / Ж. Пиаже. – М.: Госиздат, 1932.
В следующей статье мы исследуем историю одного семантического взрыва: как случилось, что Дали использовал метафору «Носорог сильнее разума».