Ночь. Поезд Париж–Москва, погромыхивая на стыках, медленно приближается к германской границе. Пассажиры спят. Лишь один бодрствует. Он покидает свое купе и идет по вагонам. Ни души. Спят вагоны первого класса, пусты спальные. «Скорее всего, мне не удастся добраться до того, чего я ищу, – думает человек. – Не экзотики, нет, я ей не доверяю. Я слишком много странствовал, чтобы не знать, как она поверхностна».
Текст: Василий Голованов, Коллаж Анжелы Бушуевой
Он хочет добраться до человека. Но люди не встречаются так вот запросто. Они обретают друг друга. Словно незнакомая женщина движется нам навстречу. «Она не видна в толпе, мы должны ее отыскать... Да. Именно таково путешествие».
В вагоне третьего класса полным-полно людей. Здесь едут семьи польских шахтеров, изгнанных из Франции за участие в забастовке. Пахнет тюрьмой и казармой. Тела лежат на лавках, как глыбы окаменевшей глины. Как человек сделался грудой глины? Какие жернова перемололи его и изуродовали? Вот загадка.
Внезапно ночной пассажир видит семейную пару, прикорнувшую на скамейке. Между матерью и отцом он замечает лицо ребенка, мальчика, прекрасное, как лицо маленького Моцарта. «Он был точь-в-точь как маленький принц из средневековой легенды. Если заботиться о нем, баловать, учить, кто знает, чего он сможет добиться? <...> Но нет садовников для людей. Маленького Моцарта тоже переработают жернова. Лучшее, что услышит этот Моцарт, будут расхлябанные песенки в дешевом кафе-шантане, пропахшем табаком. Моцарт обречен…».
И все же этому странному ночному пассажиру не хочется мириться с этим. Он привык размышлять по ночам, вгрызаясь во тьму на крошечном почтовом самолетике – один над всем миром, наедине с небом, с Богом, с опасностями и с самим собой. «Не жалость щемит мне сердце, жалости не доверишься». «…Меня мучает урон, который нанесен человеческой сути, не одному человеку – весь наш род терпит ущерб. <…> Печалит, что в каждом из этих людей погасла искорка Моцарта…».
Но, может быть, там, куда он едет – все иначе? В 1935 году об СССР много говорили во Франции. Одним он казался кошмаром, другим – спасением. Спасением цивилизации, культуры, Европы. Спасением человека через переданные ему высокие смыслы – смыслы построения нового общества. Кто знает? Полуночный пассажир не привык доверять словам. Он должен увидеть все сам.
На следующий день поляков в поезде уже не было. В вагоне-ресторане испанцы, едущие, как и он, в Россию, полны восторга, говорят о Сталине, о пятилетнем плане… Но где же Россия? Где революция? На полустанке Негорелое (Брест в 1935 году был польским городом. – Прим. авт.) пассажиры поезда переходят в российский состав. Тогда здесь был вокзал с рестораном, таможня. В ресторане наигрывал цыганский оркестр, стояли кадки с пальмами… Пассажир чувствует недоумение, предвкушение, огромность неведомой страны. Он размышляет: «…Передо мной страна, о которой если говорят, то говорят с пристрастием. <...> Если мы обсуждаем Советский Союз, мы обязательно впадаем в крайности – восхищаемся или негодуем. В зависимости от того, что ставим на первое место: созидание человека или уважение прав личности...»
Пожалуй, этот необычный пассажир сам прежде всего думал о становлении человека. О человеческом призвании. Об этом он надиктовывал сотни страниц, когда, уже во время войны с фашистской Германией, работал в Африке над своим последним романом-притчей, «Цитадель». Звали этого человека Антуан де Сент-Экзюпери. Он был летчиком, писателем, человеком-легендой…
СОВЕТСКИЙ СОЮЗ И ЕВРОПЕЙСКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
На перроне Белорусского вокзала Сент-Экзюпери встречал старый товарищ, Жорж Кессель. Привокзальная площадь показалась Экзюпери похожей на Марсель: носильщики, грузовики, трамваи, толпа мальчишек и солдат, окруживших торговца мороженым. Первый взгляд на Москву. Теперь в гостиницу – и в свободный полет по незнакомым улицам…
Сент-Экзюпери прибыл в Москву в конце апреля 1935 года. Тогда в Париже как раз завершалось подписание пакта о взаимопомощи между Францией и СССР. Франция, опасавшаяся фашистской Германии, спешила составить мнение о новом союзнике. И Сент-Экзюпери прибыл в красную столицу как корреспондент газеты «Пари суар», чтобы представить читателям подробный отчет об увиденном.
Чуть позже, летом того же, 1935 года, французские писатели один за другим поехали в Россию. И левые, сочувствующие СССР открыто, и те, кто был полон скептицизма. Сталин, надеясь изменить общественное мнение Европы в пользу государства победившего социализма, способствовал тому, чтобы иностранные литераторы почаще приезжали в СССР. Начало положил Бернард Шоу – британский социалист, считавший себя другом СССР. 29 июля 1931-го Сталин принял его в своем кремлевском кабинете и совершенно очаровал. Через несколько месяцев, 13 декабря 1931 года, в том же кабинете вождь принял немецкого писателя Эмиля Людвига. Эта встреча, как и все остальные, была организована не без умысла: в то время стоял вопрос о написании биографии Сталина, и, хотя выполнить это непростое дело брались и Емельян Ярославский, и Максим Горький, Сталин почему-то полагал, что с его биографией лучше справится европейский писатель. Людвиг был прославленным автором беллетризованных биографий, поэтому неудивительно, что его встреча со Сталиным продолжалась несколько часов и тщательно стенографировалась. Тем не менее Людвиг так и не взялся за работу, хотя его беседа с вождем была опубликована сразу в нескольких газетах, а потом выпущена отдельной брошюрой. Разумеется, к ряду почетных гостей принадлежал и знаменитый фантаст Герберт Уэллс, в 1920 году видевший первые шаги русской революции, встречавшийся с Лениным, которого он не без иронии назвал тогда «кремлевским мечтателем», и по результатам своей поездки выпустивший ставшую известной на Западе книгу «Россия во мгле». Теперь, спустя четырнадцать лет, надо было доказать этому недоверчивому англичанину, что все, что «нафантазировал» в свое время Ленин, не только исполнилось, но и осталось далеко в романтическом прошлом революции. Теперь у страны победившего социализма – новые задачи, новые перспективы: ликвидация безграмотности, коллективизация, пятилетний план, воспитание новой интеллигенции… Уэллс не без смущения слушал рассказы Сталина, все более подпадая под обаяние его личности. Сталин был великолепный актер. Переиграть его не удалось ни писателям, ни политикам, ни соратникам по коммунистическому движению. Герберт Уэллс коммунистом не был, партийная солидарность не сдерживала его, но он, как говорится, сам рад был обманываться, принимая слова Сталина за чистую монету. «Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного; в нем нет ничего темного и зловещего, и именно этими его качествами следует объяснять его огромную власть в России», – написал он по возвращении из СССР.
Биографию Сталина в конце концов написал Анри Барбюс, в 1920-х вступивший в Компартию Франции. В начале 1930-х годов он подолгу жил и лечился в Москве. Его книга «Сталин» вышла в Париже в 1935 году и тогда же была переведена на русский язык. Именно Барбюс впервые написал, что «Сталин – это Ленин сегодня». Книгу Барбюса, впрочем, вскоре изъяли из советских библиотек. Ибо, говоря об окружении вождя, писатель упоминал и тех его сподвижников, которые в 1937 году были объявлены врагами народа. Барбюс умер в 1935-м, а переделывать текст книги никто не решился.
Летом 1935 года в СССР по приглашению Горького прибыл еще один знаменитый французский писатель, нобелевский лауреат 1916 года Ромен Роллан. Он тоже встречался со Сталиным и тоже был очарован вождем. Правда, портрет Иосифа Виссарионовича вышел у стареющего писателя чересчур восторженным, а его суждения об СССР выглядели до того наивно, что Сталин сам не захотел публиковать написанное. «Московский дневник» Ромена Роллана вышел в Париже только в 1960 году, а в СССР – только в конце перестройки в журнале «Вопросы литературы» как своего рода литературный казус.
Следующим Сталин очаровал знаменитого немецкого писателя Лиона Фейхтвангера, приехавшего в Москву в январе 1937 года. В результате появилась книга «Москва. 1937 год», одним из первых читателей которой стал сам Сталин. Вождь остался доволен. Москву Лион Фейхтвангер описывает как громадный город, который дышит удовлетворением и согласием, даже более того – счастьем. Фейхтвангер, столь проницательный, столь тонкий в описании всего происходящего в Германии в пору становления фашизма, оказывается настолько слепым и близоруким в СССР, что его даже допускают на показательный политический процесс над врагами народа – Пятаковым и Радеком. И он оправдывает это судилище.
Возможно, единственным исключением из этого ряда панегириков стала книга «Возвращение из СССР» французского писателя Андре Жида, принадлежавшего к числу ярых сторонников Советского Союза. Перед отъездом он писал: «Глупость и нечестность нападок на СССР заставляют нас выступать в его защиту с еще большим упорством. Как только мы перестанем это делать, на защиту СССР тотчас бросятся его хулители». «Я говорил о своей любви, – писал Андре Жид, – о своем восхищении Советским Союзом. Там совершался беспрецедентный эксперимент, наполнявший наши сердца надеждой, оттуда мы ждали великого прогресса, там зарождался порыв, способный увлечь все человечество». Как и другие крупные писатели, Андре Жид был принят в Советском Союзе по первому классу. Он посетил не только Москву и Ленинград, который произвел на него колоссальное впечатление: «Я не знаю более красивого города». Ему открылись заводские цеха, пионерские лагеря и дома отдыха на Кавказских Минеральных Водах и в районе Сочи; шахты Донецка; Грузия, Кахетия, Абхазия… Положительные впечатления буквально захлестывают его, он с искренним восторгом пишет о парках культуры в каждом городе, о молодежи, об Артеке, о «могучей жизни» Советского Союза. Но постепенно для него начинает приоткрываться изнанка жизни: отвратительное качество продуктов, тканей и вообще всего. Жуткий дефицит. Всеобщая стандартизация жизни: «Я был в домах многих колхозников этого процветающего колхоза… Мне хотелось бы выразить странное и грустное впечатление, которое производит «интерьер» в их домах: впечатление абсолютной безликости. В каждом доме та же грубая мебель, тот же портрет Сталина – и больше ничего. Ни одного предмета, ни одной вещи, которые указывали бы на личность хозяина». И, наконец, самое страшное – полное подавление личности: «Всеобщее счастье достигается обезличиванием каждого. Счастье всех достигается за счет счастья каждого. Будьте как все, чтобы быть счастливым». «Малейший протест или критика приводят к строжайшему наказанию и мгновенно подавляются. Не думаю, что в какой-либо другой стране мира, даже в гитлеровской Германии, свобода мысли более задавлена страхом и насилием власти», – писал он позднее друзьям. Для Андре Жида разочарование в СССР было личной трагедией. После возвращения во Францию он никогда больше не занимался ни политической, ни общественной деятельностью.
ПЯТЬ ОТТЕНКОВ КРАСНОГО
Антуан де Сент-Экзюпери тоже был писателем. Правда, не столь именитым, как вышеперечисленные, но все же к 1935 году во Франции уже вышли два его романа – «Южный почтовый» и «Ночной полет», причем последний получил литературную премию «Фемина». Но на русский язык книги переведены не были, и в Советском Союзе Сент-Экзюпери мало кто знал. Он прибыл как журналист, всего на пару-тройку недель и, естественно, не мог написать о многом. Из влиятельных фигур той эпохи в нем, видимо, принимал участие только главный редактор тогдашних «Известий» Николай Бухарин. Ведь помимо пяти репортажей для «Пари суар» Экзюпери опубликовал в «Известиях» статью о гибели самого большого советского самолета, «Максим Горький». А ее мог ему заказать только главный редактор.
О первых днях пребывания Сент-Экзюпери в Москве нам почти ничего не известно. Очень бегло очерчивает эту тему биограф писателя Марсель Мижо. Но и он не в силах добавить ничего существенного к тому, что содержится в самих репортажах. По сути, они-то и являются основным источником сведений о пребывании писателя в СССР. Говорится еще о каких-то заметках, которые Сент-Экзюпери делал в своем дневнике, но они, по-видимому, отрывочны и на русский язык не переведены. В России и сейчас Сент-Экзюпери знают прежде всего как автора гениальной сказки «Маленький принц» и философического, поднебесного романа «Планета людей», наброски которого писатель делал в поезде Париж–Москва….
Но давайте просто представим себе: вот писатель устраивается в гостинице и выходит в город. Конец апреля. Холодно. Идет снег. Москва готовится к празднованию Первомая: «Город превратился в строительную площадку. Одни бригады украшали дома и памятники лампочками, флагами и красными полотнищами; другие отлаживали прожекторы, третьи суетились прямо на Красной площади, возя тачки с булыжником, ровняя мостовую. <…> шла большая игра, танцевался трудный молчаливый танец вокруг костров. Ветер надувал огромные красные полотнища на фасадах домов, и казалось, парусники готовы тронуться в путь, все сдвинулось с места, пустилось в странствие к неведомым горизонтам.
Мужчины и женщины работали, не останавливаясь. Те самые мужчины и женщины, числом около четырех миллионов, что послезавтра пройдут колонной по площади перед Сталиным, воздавая всем городом ему честь».
От взгляда Сент-Экзюпери, конечно, не ускользнули развешанные по всему городу огромные портреты Сталина – «Главного мастера», как он называет его. И это не оговорка и не метафора. Экзюпери был масоном, и для него «Главный мастер» однозначно означало: Великий мастер. Экзюпери предпринимает прогулку вокруг Кремля – похоже, только для того, чтобы убедиться: все подходы к Сталину перекрыты. Кремль – этот «город, вмурованный в город» – хранит его тайну: «Легко вообразить, что Сталин не существует вовсе, до такой степени он незрим». Однако этот вождь очень занимает писателя. Один раз Экзюпери называет его «Хозяин» – без всякого дурного привкуса. Для Экзюпери, пожалуй, самая значимая фигура его человечества – садовник. Ну а кто такой садовник? Хозяин своего сада…
ПЕРВОМАЙ
«На собственном горьком опыте я убедился, что появление бога из табакерки дело непростое: мне отказали в пригласительном билете на Красную площадь. Чтобы попасть туда, нужно было приехать гораздо раньше, так как каждый приглашенный заполняет особую анкету, после чего подвергается тщательной и суровой проверке. <…> В радиусе с километр вокруг Сталина не может появиться ни один человек, чье гражданское положение и прошлое не было бы тщательно проверено, перепроверено и для надежности проверено в третий раз».
К тому же двери гостиницы, как оказалось, заперты до пяти часов вечера. Сент-Экзюпери нашел способ удрать из отеля через какой-то коридор и так попал в гущу праздника. Он ошеломлен колоннами демонстрантов, в которых к Красной площади стекаются тысячи, сотни тысяч человек. Над головами бороздят небо самолеты. Все это одновременно величественно и пугающе: «Они летели и летели, а я, прислонившись спиной к стене, смотрел на них и понял одно: несколько самолетов летят, множество самолетов надвигаются, словно лава», – записал он немного испуганно. Но вдруг колонна демонстрантов останавливается, пропуская другую. Откуда-то взялся аккордеончик. «Музыканты, рассеянные в толпе с трубами и тарелками, тоже встали в круг и заиграли. Толпа, желая, наверное, и согреться, и развлечься, и попраздновать, пустилась в пляс. Десятки людей, мужчин и женщин, у входа на Красную площадь, сразу утратив напряжение целеустремленности, улыбаясь во весь рот, танцевали, и улица стала доброй и симпатичной, похожей на улицу парижского предместья в ночь на 14 июля.
Незнакомец окликнул меня и протянул сигарету, второй дал огонька: люди выглядели счастливыми…».
Люди всегда выглядят счастливыми, когда пляшут, велико открытие – скажем мы. Но для Сент-Экзюпери вопрошание о человеке не закончено в день Первомая.
Вечером, набродившись по городу, он заглядывает в американское посольство – отогреться и выпить глоток доброго виски. Когда туда же пришел Михаил Булгаков, приглашенный в посольство по случаю Первомая, Экзюпери показывал карточные фокусы. Он знал их великое множество и даже участвовал в профессиональных турнирах. Литературоведами установлено, что встреча Сент-Экзюпери и Михаила Афанасьевича состоялась. Булгаков хорошо говорил по-французски, так что мог и читать Экзюпери в оригинале, и поддержать беседу. Но о чем говорили писатели – не знает никто. Как на косвенное свидетельство содержания разговора литературоведы указывают на удивительно реалистичное у «сухопутного» Булгакова описание полета Маргариты на бал к Воланду. Такое можно написать, только точно зная, как выглядит земля с высоты. А откуда бы это мог знать Михаил Афанасьевич? Ну, вот, например, из рассказов Сент-Экзюпери о полетах над ночной Землей…
РАЗГОВОР С СУДЬЕЙ
К числу самых необычных репортажей, опубликованных писателем для «Пари суар», относится, конечно, «Преступление и наказание перед лицом советского правосудия». Это, можно сказать, первая попытка разобраться в системе советского права. Нет сомнения: Сент-Экзюпери говорил с кем-то из последних романтиков «перевоспитания» и «перековки», которые практиковались на Беломорканале. В ее возможность верили, причем не только чекисты. 36 известных советских писателей написали об этом в коллективном труде «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. История строительства. 1933–1934 гг.». Это потом, когда после возведения второго гиганта – канала Москва–Волга – осталось несколько сотен тысяч невостребованных зэков Дмитровлага, которых некуда было девать, их начали просто расстреливать. Но в 1934 году многие искренне верили в «перековку».
«Первое, что сказал судья, едва началась наша беседа в его кабинете, – показалось мне и самой главной его мыслью:
«Не в том дело, чтобы наказывать, а в том, чтобы исправлять».
Говорил он так тихо, что я наклонился, чтобы расслышать, между тем его руки осторожно разминали невидимую глину. Глядя далеко поверх меня, он повторил:
«Надо исправлять».
Вот, подумал я, человек, не знающий гнева. Он не удостаивает себе подобных признанием того, что они действительно существуют. Люди для этого судьи – хороший материал для лепки, и как не чувствует он гнева, так не чувствует и нежности. <…> Этот судья не позволяет себе судить. Он как врач, которого ничто не поражает. Он лечит, если может, а если не может, то, служа всему обществу, расстреливает. <…> И я догадываюсь уже, что за великим неуважением к отдельному человеку здесь стоит великое уважение к человеку вообще, длящемуся из века в век поверх отдельных человеческих жизней и созидающему великое. А виновный, думаю я, здесь больше ничего не значит».
Здесь Экзюпери пишет языком своей «Цитадели» – советский судья у него так же справедлив и непреклонен, как владыка берберов, собирающий царство среди пустыни. И Сент-Экзюпери вторит ему: «Этих воров, сутенеров, убийц вытаскивают из каторжной тюрьмы, словно из гигантского бака, и отправляют под охраной нескольких ружей рыть канал от Белого моря до Балтийского. Вот и снова приключение для них, да еще какое!
Им предстоит, пахарям-исполинам, провести борозду от моря до моря, глубокую, как овраг, под стать морским кораблям. Возвести соборы стройплощадок и встретить земляные пласты, оползающие с откосов выемки, лесом мощных брусьев, трещащих, точно солома, под напором сил Земли. <…> И мало-помалу людей захватывает эта игра. Они так и живут бригадами, управляют ими свои инженеры и мастера (ведь в тюрьме оказываются и они). Во главе встают те из них, кто лучше умеет предъявить свой дар вожака».
Сент-Экзюпери отлично знал, что только испытания выковывают человека. Поэтому, должно быть, и верил судье на слово. Впрочем, скоро эпоха «романтиков перековки» канет в прошлое вместе с ее энтузиастами.
ВЕЧЕР В ОБЩЕСТВЕ МАДЕМУАЗЕЛЬ КСАВЬЕ
Сент-Экзюпери исходил всю Москву. Его тащило вглубь неустроенных кварталов. Так, однажды он прознал, что в одном «муравейнике» – скоплении коммуналок – проживает мадемуазель Ксавье, чудом уцелевшая в годы Гражданской войны француженка-гувернантка. Сент-Экзюпери постучал в двери квартиры. Ему открыл жилец. Писатель обратился к нему по-французски. Тот молча ушел вглубь квартиры и вернулся с человеком, говорящим по-датски. Это не помогло. Тогда был приведен жилец, говорящий по-английски. И лишь на третий раз к писателю вывели мадемуазель Ксавье. «Это оказалась маленькая старая колдунья, худая, сгорбленная и морщинистая, со сверкающими глазами, – совершенно не понимая, кто я и зачем пришел, она попросила меня следовать за ней. <…> Мадемуазель Ксавье 72 года, и мадемуазель Ксавье плачет. Я у нее первый француз за тридцать лет». Вечер этого дня Сент-Экзюпери провел в компании десяти старушек-француженок, как и мадемуазель Ксавье, переживших революцию и оставшихся в России. А всего их было триста по Москве – бывших французских гувернанток. На вопрос, чем была для них революция, мадемуазель Ксавье отвечала: «Революция – это ужасно утомительно».
Однажды ее взяли в какой-то облаве и посадили в подвал, откуда выводили людей на расстрел. Когда пришел черед мадемуазель Ксавье говорить со следователем, тот неожиданно сказал: «У меня дочке двадцать лет, мадемуазель, вы не согласитесь давать ей уроки?» И мадемуазель Ксавье, прижав к сердцу перину, с которой ее и взяли, отвечала с сокрушительным достоинством: «Вы меня арестовали. Теперь – судите. Если я останусь жива, завтра мы поговорим о вашей дочери!»
«А сегодня она добавляет, сверкнув глазами: «Они не смели на меня взглянуть от стыда!» «И я уважаю эти восхитительные иллюзии, – пишет Сент-Экзюпери. – Я говорю себе: человек замечает в мире лишь то, что уже несет в себе. Нужно обладать определенной широтой личности, чтобы почувствовать высокий накал обстановки и уловить, что он означает».
Как это по-французски: сидеть, болтать, вспоминать былые годы и… ни о чем не жалеть, как пела Эдит Пиаф. Они исполнили свое служение гувернанток и устояли под ураганом русской революции. Так стоит ли требовать большего, чем достоинство, у этих милых дам, так до старости и оставшихся мадемуазелями? Это, пожалуй, уже перебор. И Сент-Экзюпери больше не думает в этот вечер о человеке…
ЧЕЛОВЕК
Хотя ведь именно с вопросом о человеке он приехал в Советский Союз. О смысле его, человека, жизни. О его предназначении. Совершенно неожиданно мы находим отзвук этих мыслей в написанной Сент-Экзюпери для «Известий» статье о гибели самолета «Максим Горький». Как профессиональный летчик, писатель прекрасно понимал, что это за махина. Он оценил и его короткий разбег, и легкость, с которой отталкивается от земли самый большой в СССР самолет. Он был поражен сложным внутренним устройством гиганта, так отличающимся от простеньких самолетов компании «Аэропосталь», на которых ему доводилось летать. Поэтому он пишет о «Горьком» с восхищением. Ведь чтобы построить такой, надо было сначала его выдумать, а потом воплотить. А для этого нужны очень хорошие инженеры. И очень хорошие рабочие. Сент-Экзюпери повезло: он летал на «Горьком» за день до того, как истребитель, сопровождавший самолет, внезапно врезался в него. Самолет распался на куски еще в воздухе. Все члены экипажа и разработчики самолета – сотрудники ЦАГИ, приглашенные на борт, – погибли. Труд сотен людей пошел прахом. Людей талантливых, как Леонардо, если в 1935 году они сумели воплотить в СССР этот немыслимый проект. «Советский Союз потерял великолепное подтверждение жизненности его юной индустрии», – записал писатель, присоединяясь к горю советских людей.
Конечно, за то время, что Сент-Экзюпери пробыл в СССР, о жизни страны многого понять он не мог и не смог. Но разделить с народом его горе может только друг. И если этот друг – писатель, то нам, его друзьям, остается только одно: читать его книги, в которых нет ни капитализма, ни коммунизма, ибо его не интересовало равенство – его интересовало братство. Есть только человек. Человек, обретающий свою истинность в своем призвании.