Песни этого легендарного трио знают и поют на всем пространстве бывшего СССР до сих пор, хотя с того момента, когда студенты из ивановского химико-технологического института впервые вышли на сцену, минуло более сорока лет! «Прекрасное далеко», «Ностальгия», «Романс морских офицеров», «Предчувствие любви», «Вокализ», «Сонет о яблоке», «Вот опять окно» – список хитов трио «Меридиан» можно продолжать еще очень долго. Об истории создания коллектива и о том, как сегодня живет «Меридиан», журналу «Русский мир.ru» рассказывает солистка ансамбля, заслуженная артистка Российской Федерации Надежда Лукашевич.
Текст: Александр Бурый, фото автора
– Надежда, трио «Меридиан» – это целая эпоха в советской и российской музыке. И прекрасно, что ваш коллектив выступает до сих пор. Потому что репертуар трио – это всегда прекрасные стихи, положенные на прекрасную музыку. Из какой среды вырастают такие люди, как вы и ваши коллеги?
– Из читающей среды, конечно. Строго говоря, я считаю, что у меня несколько профессий. И одна из них – читатель. Я настолько люблю читать, что не мыслю своей жизни без книг. И уверена, это – совершенно нормально.
– На каких книгах вы росли?
– Я из Пятигорска. Это город жизни и гибели Михаила Юрьевича Лермонтова, там все пронизано лермонтовским духом и волшебными лермонтовскими стихами. В детстве у меня было три любимых книги. Конечно, бабушкин толстый старинный том «Сочинения Михаила Юрьевича Лермонтова» – в нем были и стихи, и проза. Я могла открыть его на любой странице и читать снова и снова. Вторая любимая книга – каверинские «Два капитана». А третья – «Сказки братьев Гримм», их, кстати, я тоже читала постоянно, до вполне взрослого возраста.
– Обычно после этого задают вопрос: что дали вам прочитанные книги? А я спрошу о другом. Чего они вам не дали?
– Думаю, главный минус в том, что книги, увы, не готовят тебя к неприятным сюрпризам в реальной жизни. К примеру, когда в молодости сталкиваешься с плохими людьми, то нередко оказываешься беззащитной, потому что книги, которые ты читала, учили тебя благородству, порядочности, доброте, но не дали тебе иммунитета от противоположных качеств. Ты не знаешь, как с плохими людьми обращаться и что делать.
Потом, когда с годами приходит опыт, понимаешь, что во всех нас намешано и плохое, и хорошее. И жизнь сложней, чем любой роман. Мы все оступаемся, мы все совершаем ошибки. Но хороший человек, оступившись, раскается и в следующий раз, попав в аналогичную ситуацию, не повторит ошибку. По крайней мере, постарается. А плохой человек снова поступит неправильно. И обязательно найдет себе оправдание.
– Как вас, человека гуманитарного склада, с детства читавшего сказки, стихи и романы, занесло на механический факультет химинститута?
– А кто вам сказал, что у меня – гуманитарный склад? Я в школе, которую, кстати, окончила с серебряной медалью, обожала физику и математику.
– А как же стихи и романы?
– Так ведь одно другому не мешает.
– Но жизнь-то вас все равно вывела обратно на гуманитарную стезю...
– А это уже судьба. Хотя если бы я работала по специальности, то, наверное, уже стала бы академиком.
– Почему-то я в этом не сомневаюсь. А не жалеете? Или у вас дома есть тайная химическая лаборатория, в которой вы возитесь с колбочками… Философский камень не мечтаете найти?
– Боже упаси. Я человек очень практический в этом смысле. Я мечтала принести пользу в таком… промышленном масштабе. Извините за нескромность, я мечтала перевернуть мир – ни больше, ни меньше.
– Вообще-то я думаю, что вы и так перевернули мир многих мальчишек и девчонок, которые слушали трио «Меридиан». А когда вы запели?
– Пела я с детства. Мой муж, с которым мы вместе учились в школе в Пятигорске и который привез меня сюда, в Иваново, знал, как я пою. Его отец, Борис Матвеевич Бруштейн, переехал в Иваново на работу из Пятигорска. Здесь он работал главным режиссером Ивановского театра музкомедии. Мы переехали, я перевелась в местный химико-технологический институт из своего горно-металлургического в Пятигорске. И в какой-то момент муж мне сказал: «Ты должна петь, нельзя зарывать талант в землю». Я и пошла петь в студенческом ансамбле, в институте же самодеятельность была. Потом у нас родился сын, потом я вернулась в институт.
А затем ко мне подошел Владимир Ситанов, который учился в том же институте, только на другом факультете. И предложил: слушай, мы с Колей Сметаниным вдвоем поем, нам бы женский голос добавить. Я сначала не отнеслась к этому серьезно. Ну а потом… Они пришли вдвоем, стали на гитарах песни из репертуара «Битлз» бренчать, запели… Вот так я и «пропала».
Начали мы репетировать. А тут городской конкурс «Студенческая весна» подоспел, у нас амбиции проснулись. Вот за две недели до «Студенческой весны» мы и собрались. Конечно же, сначала это был ужас. Я, получалось, солистка, а у них – голоса не очень сольные. Хорошие, красивые голоса, но не выдающиеся… В общем, не складывались у нас голоса. А я – человек музыкальный, я слышу, что ансамбль звучит нехорошо. И мне пришлось подстраиваться под них, приглушать свой голос. В итоге что-то получилось.
– И вы стали лауреатами «Студенческой весны» в 1975 году. А после какой песни вы почувствовали себя знаменитыми?
– Знаменитыми мы почувствовали себя сразу же после того, как стали лауреатами. Немедленно. Нас, как лауреатов, стали гонять по всем выступлениям, отправили на Всесоюзный конкурс самодеятельности. Там мы тоже стали лауреатами. Выступали в Кремлевском дворце, в зале Чайковского…
Потом я окончила институт, стала готовиться к кандидатскому минимуму. И продолжала выступать с ребятами. И вот как-то после очередного выступления подходит к нам художественный руководитель ивановской филармонии Евгений Павлович Иванов и говорит: «Вам нужно петь. Вам нужно уходить с вашей работы. Это будет неправильно, если вы не будете петь профессионально». Говорил он очень убедительно, приводил серьезные доводы. И ему удалось посеять сомнения. Так что мы всерьез стали обсуждать наше будущее. Советовались. У Володи Ситанова и Коли Сметанина вообще не было никаких возражений, оба – неженатые. Это у меня – семья и ребенок. И уже фактически профессия… Я сомневалась.
Но тут в дело вступила тяжелая артиллерия в лице моего свекра и моего мужа, снова началась старая песня: «Нельзя зарывать в землю талант». И уговорили ведь! После этого мой замечательный муж стал «мапой» для нашего сына, потому что наше трио без конца ездило по гастролям и конкурсам. Мы как-то очень быстро стали популярными.
– И неудивительно.
– Спасибо. И, кажется, в 1979 году Евгений Павлович отправил нас за новыми песнями в Союз композиторов, где мы познакомились с талантищами – Алексеем Рыбниковым и Александром Флярковским. Александр Георгиевич дал нам несколько своих песен. И когда он их услышал в нашем исполнении и аранжировках Коли Сметанина, то почему-то удивился. «Это не мои произведения», – говорил он. Но ему очень понравилось.
А потом на одном из пленумов Союза композиторов, который проходил в Ташкенте, мы познакомились с Микаэлом Таривердиевым. Видимо, он тогда что-то важное понял про нас. И мы начали вместе работать…
– Вы как-то очень грустно об этом говорите.
– Потому что очень рано человек ушел. Очень рано. До сих пор не могу спокойно об этом думать. Для нас это был Учитель – во всех отношениях. Это был талантливый, умный и очень тонко чувствующий человек. Он прекрасно понимал, что мы можем петь только то, что нам нравится.
– А кому из вас пришла идея создать цикл на стихи Вознесенского? Это же просто уникальная работа! Нечто потрясающее.
– Это Микаэл Леонович. Цикл «Я помню этот миг» – это его идея. Понимаете, у трио «Меридиан» и композитора Таривердиева были взаимоотношения очень хорошо чувствующих и ценящих друг друга людей. Мы понимали друг друга с полуслова. Аранжировки делал Коля Сметанин, у Таривердиева к ним не было никаких претензий, ему они очень нравились. Мы были на одной волне, как говорится.
– И у вас никогда не возникало трений с Таривердиевым?
– Мы их избегали.
– Надежда, а по какому принципу «Меридиан» отбирал песни для репертуара? Помимо тех, что были созданы в союзе с Таривердиевым.
– По очень простому принципу: нравится – не нравится. А Коля говорил: это уже исполнили, и это – тоже. Кстати! На телевидении в то время работала фантастический редактор – Алла Дмитриева. Мы же на телевидении жили тогда, можно сказать. И вот как-то она услышала наш спор по поводу того, исполнять или не исполнять какую-то песню только потому, что ее уже кто-то спел. И говорит: «Вы еще не поняли, что вы – трио «Меридиан»? Вы можете петь все, что угодно».
– По мне, «Ты меня никогда не забудешь» в вашем исполнении звучит намного лучше, чем на самом спектакле в Ленкоме. Включая исполнение Караченцова.
– Вообще-то «Романс морских офицеров» мы исполнили раньше, чем состоялась премьера спектакля.
– Даже так?
– Да. Мы столкнулись с Алексеем Рыбниковым на лестнице Союза композиторов. И он дал нам послушать бобину с записанной оперой «Юнона и Авось», которая еще не шла на театральных подмостках. Вот так мы и спели «Романс морских офицеров».
– У вас есть песни даже на стихи Пушкина, Пастернака, Шекспира... Вообще, по песням из вашего репертуара можно составлять поэтические сборники «Избранное». Как вы отбираете стихи?
– Да все так же: нравится – не нравится. Мы много читаем. Причем это могут быть совершенно разные стихи. Вот, к примеру, попалась нам первая книга Игоря Губермана, «Гарики на каждый день». Я прочитала и очаровалась. Подсунула ее Коле Сметанину. И Коля, который написал для «Меридиана» немало песен, нашел в ней гарики, которые положил на музыку. Так родился цикл «Карась в канализации», который тогда, в начале 90-х, звучал весьма злободневно. Когда Губерман услышал этот цикл, он был в восторге.
– Ну, раз мы заговорили о гариках, то позвольте поинтересоваться, как вы относитесь к обсценной лексике?
– Не приемлю. Вообще. Меня это коробит. И оскорбляет. Я не понимаю, как можно в песнях, книгах, фильмах злоупотреблять матом.
– И сами никогда не ругаетесь?
– Не ругаюсь. Никогда. Такое воспитание. Это моя беда. Ой, как иногда хочется выругаться! А произнести эти слова не могу.
– Не ругающийся матом артист – это сегодня нонсенс…
– Ну вот, пожалуйста, любуйтесь. Я – нонсенс.
– Очень приятный нонсенс. Как вы думаете, почему сегодня не появляются, условно говоря, новые «Меридианы», Беседины с Тараненко, «Маренич»? Почему вокруг только рэп и попса?
– Давайте мы скажем абсолютно четко и честно, что происходит сегодня с нами.
– Давайте скажем.
– Когда в 80–90-е мы стали смотреть американские фильмы, мы понимали, что большинство из них внушает простую мысль: люди живут для того, чтобы зарабатывать деньги. Для нас тогда это было что? Да ничего. Ну молодцы, зарабатывают деньги, и пусть зарабатывают дальше. А у нас – были книги, мы стояли в очереди на Тарковского, зачитывались Булгаковым, Ахматовой, Цветаевой. Мы жили по-своему. И деньги не были чем-то основополагающим в жизни. А потом все изменилось. Когда во главу угла поставили деньги, то творчество и люди превратились во вторичные вещи, отошли на второй план. Рынок сегодня диктует все, что происходит в кино, в литературе, в театре. Вот эти бегающие голые задницы на сцене…
– Вы, кстати, как к этому относитесь?
– Это ужасно. Я посмотрела совсем недавно спектакль «Барабаны в ночи» в Театре имени Пушкина, поставленный режиссером Юрием Бутусовым. Прекрасный спектакль, потрясающая музыка. И вымазанный черной краской абсолютно голый актер бегает по сцене. Я представила: а если бы он не бегал голышом, спектакль что-нибудь от этого потерял бы? Думаю, ничего бы не потерял. И зачем мне чувство неловкости, разрушающее впечатление от хорошего спектакля? Это мое личное мнение.
– А за российским кино вы следите?
– Нет. Раньше я следила за новинками. Но потом… Понимаете, наше современное российское кино по большей части – это какая-то чернота, сюжет вращается обязательно вокруг чего-нибудь плохого. Как будто вся жизнь наша состоит исключительно из негатива. А я – человек позитивный. Я не могу все время всех ненавидеть, рыдать, злиться, копаться в каких-то кучах грязного белья. Я поэтому больше люблю старые фильмы – наши, американские. Но больше всего мне нравится старое итальянское и французское кино.
– Можете назвать любимые старые фильмы?
– Тарковский прежде всего. Любимый его фильм – «Зеркало». «Жертвоприношение» смотреть не могу. Как и «Андрея Рублева».
– Почему же «Рублев» попал в немилость?
– Этот фильм для меня слишком жесток. Жестокое Средневековье… Я два раза его посмотрела, больше пересматривать не буду. Тяжело.
– А, скажем, фильмы Ларисы Шепитько?
– Видела все. Тоже пересматривать не буду. Понимаете, у меня нервы не выдерживают. Я очень сочувствующий человек. Но я не спорю: это искусство высочайшего уровня.
– Знаете, не так давно одна моя знакомая, молодая женщина, посмотрела «Восхождение» Шепитько. Вердикт: Сотников – «дурак», фильм – «фигня». Я был в шоке.
– Ключевые слова: «молодая женщина». Я, кажется, понимаю, почему с ее точки зрения Сотников «дурак».
Хотите еще одну печальную историю? Ее рассказал мне отец 14-летнего школьника. Приходит подросток домой и говорит дедушке: нам про Вторую мировую войну задали, расскажи что-нибудь. Дед рассказывает, а внук возьми и ляпни: да что там Победа? Это американцы победили, а мы – не пришей кобыле хвост. Впервые в жизни этот школьник получил по физиономии – отец дал пощечину.
Понимаете, у молодых сейчас совершенно другие реалии. Совершенно другое образование. И даже совершенно другие нервы. Я, например, не понимаю, как можно смотреть вот эти кровавые триллеры и «ужастики». Но ведь сегодня это самые популярные фильмы. Жестокость становится обычным делом. А ведь это не проходит бесследно. Мир изменился. Большинству людей уже не нужны хорошие песни, хорошие фильмы, хорошие книги.
Человечность уходит куда-то. Помните, в советское время было выражение: «Ну, ты не просто серость! Ты еще и воинствующая серость!»
– Чувствую, пошли Стругацкие…
– Да!
– Они вам нравятся?
– Кому не нравятся Стругацкие?! Что вы, в самом деле?
– Честно говоря, я спокойно отношусь к Стругацким. Мне больше нравится Ефремов. А вы следите за современными литературными новинками?
– Ну, я вообще-то немного общаюсь с пишущими людьми…
– Простите! У вас же муж – Ян Бруштейн, поэт!
– Конечно. У него много знакомых из пишущей братии. И он получает много книг. Я читаю то, что меня заинтересовало, или то, что понравилось.
– Вы очень дипломатично ответили. А что еще вам нравится читать?
– Обожаю исторические романы. И старые, и новые. И наши, и зарубежные. А если там еще есть какая-то детективная линия – просто замечательно. Меня вообще история серьезно интересует. Очень люблю книги Пикуля, как бы его сегодня ни ругали. Еще очень нравится читать мемуары. По нескольку раз иногда перечитываю, как, например, Одоевцеву. Мне это необыкновенно интересно.
– Давайте вернемся к вашему творчеству. Когда трио «Меридиан» начало выступать, вы попали в орбиту бардов?
– Ой, некоторых из них я обожаю! Но мы как-то не влились в их круги… Помню, был какой-то конкурс самодеятельной песни – кажется, в Саратове. Нас пригласили туда в качестве гостей. Мы вышли, спели. А на фестивале был Булат Окуджава. И вот он сказал: «Да. Красиво поете. Красиво одеты». А я спрашиваю: «А это что – грех?» Он промолчал. То есть он считал, что чем поганее гитара… И так далее… Так было до того момента, как барды стали зарабатывать большие деньги. Так что сейчас все изменилось.
– Надежда, а сейчас трио «Меридиан» исполняет новые песни?
– С новыми песнями вообще трагедия. Это беда всех легендарных коллективов. Последняя новая песня у нас появилась в 2008 году – про Плёс. И то написал ее Коля. А вообще-то последняя песня, созданная в коллективе, была написана и впервые исполнена в 1998 году. Но репертуар пополнялся постоянно – романсами, песнями кино, бардовской классикой…
– Почему же вы в концертах больше работаете на старом материале?
– А вы послушайте, что сейчас происходит. Я же говорю, что это – беда всех легендарных коллективов. Ты приезжаешь, начинаешь петь что-то новое. А это никому не нужно. Тебе кричат из зала: пой старое! Тебе говорят: мы пришли послушать то самое – любимое. Давай «Прекрасное далеко»! Понимаете, спорить бесполезно. Ты выдаешь что-то для себя новое, например вот у Коли Сметанина есть дивный цикл на стихи Ахматовой, Пастернака, Мандельштама – это цикл «Поэзия Серебряного века». Мы эту программу исполняем даже со струнным квартетом. Ну, вот послушали ее два раза в школах – и все. Никому больше это не нужно. Я же говорю – трагедия.
– Как вы думаете – почему?
– Тяжелый вопрос… Я не раз бывала в школах и детских студиях. Насмотрелась всякого. Понимаете, сейчас разрушена система «учитель – ученик». Очень трудно найти ребенка, который готов что-то действительно воспринять от учителя. Нет у современных детей уважения к учителям. Да и откуда оно возьмется? Приходит мамаша и руки в боки: «Чо вы говорите ему непонятными словами?» А дома ребенку внушает: «Тебе все должны. Что ты ее слушаешь? Да пошла она». Вот и весь разговор. Ведь учитель сегодня поставлен в какие-то странные условия. Он сейчас не имеет права «психологически травмировать» ребенка. Этот политес иногда переходит все разумные границы, по-моему. А ведь должна существовать нравственная основа общения ученика и учителя.
– Что вы имеете в виду под нравственной основой общения?
– Знаете, я вот недавно разговаривала с одной юной особой. Человек учится, зная, что ей ничего не надо. Как вы понимаете, и отношение к учебе и учителям соответствующее. Да и не только к учителям. Я ей объясняю: человек – всегда эгоист. Что такое воспитание? Это процесс, в результате которого человек из эгоиста должен превратиться в человека, который живет в обществе и уважает окружающих. И вот эта юная особа оскорбляет учителя. Я ей говорю: «Ты оскорбила учителя». – «А что я ему такого сказала?» – «Ты оскорбила человека. Ты об этом подумала?» – «А зачем?»
Проблема в том, что у молодого поколения совершенно нет понимания того, что ты причиняешь боль другому человеку. А ведь каждый человек с детства должен понимать, что у него есть не только права, но и обязанности: перед семьей, перед близкими, перед обществом. У каждого человека есть долг. Но это сейчас немногие осознают. Большинство живет как в пампасах: тебе все позволено и ты никому ничего не должен. Я считаю, что это неприемлемо.
– Вы, случаем, не мизантроп?
– Нет, абсолютно нет. Я просто не люблю эгоизм. И я уверена, мир спасут любовь и сочувствие, а они как-то не монтируются с эгоизмом, который часто порождает злобу, зависть и ненависть. Их сейчас столько, что иногда просто не знаешь, куда деться от этой негативной энергии.
Вот я всегда думала: чем движется мир? Что такое для человека любовь? Всегда ли мир движим любовью? Ведь иногда человек из зависти или ненависти может совершить великие дела, горы свернуть. Другое дело, каков в итоге будет результат, понимаете? Каждый сам выбирает движущую силу.