Перед смертью Терри Пратчетта Гейман пообещал ему, что адаптирует для фильма / сериала их роман об ангеле и демоне, которые останавливают апокалипсис. Когда «Благие знамения» почти выходят на экраны, он рассуждает о славе, политике и выполнении обещания.
Глядя на «Благие знамения», невозможно сказать, что Нил Гейман начал продумывать сценарий для абсурдной апокалиптической комедии ошибок, как только сошел с трапа самолета после похорон своего друга Терри Пратчетта, когда «ничто не казалось веселым». После того, как «все самые известные писатели, которых мы смогли найти и о которых могли подумать», отказались от этой работы, Гейман пообещал самостоятельно адаптировать роман 1990 года, написанный в соавторстве. И когда Пратчетт умер весной 2015 года, «это стало последней каплей».
Дав обещание, Гейман во время встречи в Нью-Йорке сказал:
«Я знал, что не могу придумать, написать сценарий, а потом отдать его кому-нибудь со словами: “Вот, я закончил”, потому что на съемках могло произойти что угодно».
Поэтому он стал шоураннером, сам обзванивал людей, включая некоторых из своей адресной книги. В результате кропотливой работы появилась восхитительная, волнительная и «до смешного личная» конфетка, полная шуток и звезд. Бенедикт Камбербэтч — Сатана, голосом Фрэнсис МакДорманд говорит Бог; несмотря на щедрый бюджет «Амазона», это творение — почти «ручная штучная работа».
Гейман велел дизайнерам принести ему все, что придет им в голову, особенно те идеи, которые они могли бы посчитать «немного сумасшедшими, но...», и с радостью принял «маленькие неуклюжие задумки». В третьем эпизоде используется нарочито старая школьная графика, а в самом начале идет ряд сцен, которые охватывают большую часть мировой истории и продолжаются почти полчаса. Если внимательно рассматривать сцены в букинистическом магазине, то можно заметить шляпу и шарф Пратчетта, «как дань памяти».
По словам Геймана, писать сценарий в одиночку было «по-настоящему ужасно», особенно в те моменты, когда он на чем-то зацикливался или «всякий раз, когда пытался сделать что-то умное», а Пратчетт не мог этого оценить. В основе «Благих знамений» — платоническая любовь между двумя героями, демоном Кроули и ангелом Азирафэлем. Они постепенно понимают, что, поскольку «их начальству на самом деле все равно, как обстоят дела, они просто хотят вычеркнуть их из списка», то можно втайне сотрудничать, вместо того чтобы сводить на нет добрые или злые поступки друг друга. Вскоре они бросают монетку, чтобы выяснить, кто доберется до Эдинбурга поездом, где позаботится и о благословении, и о соблазне. Или — Кроули входит в церковь, чтобы спасти друга от проблем с нацистами, все время подпрыгивая и ойкая от боли из-за освященной земли.
В тот момент, когда Гейман решил, что демон должен «танцевать, как человек на обжигающе горячем песке», он понял, что видит в этой роли Дэвида Теннанта. Дэвид Теннант играет Кроули — гибкая походка, рокерский стиль 1970-х годов и изящное бесцеремонное отношение к окружающим. То, что произошло с Адамом и Евой, кажется ему немного чересчур для «первого оскорбления»; он также отмечает, что не упал, просто «скатился вниз по наклонной». Майкл Шин, в свою очередь, придает невинность Азирафэлю, который в самом начале «молод и полон консервативных взглядов», но постепенно начинает сомневаться в ангелах.
Гейман выглядит очень харизматично в черной джинсовой куртке, у него искусно растрепаны густые волосы, есть английский акцент, не потускневший за годы жизни в США. В Геймане проглядывают черты Кроули. В 58 лет, несмотря на то, что у него четверо детей и трое внуков, он выглядит как юная рок-звезда. Еще более поразительно, что он каким-то образом сохранил внешний блеск, несмотря на десятилетия удивительно последовательного коммерческого успеха — от комикса «Песочный человек» до «Американских богов». Когда мы направляемся в отель в центре Манхэттена, чтобы поговорить, его обнимает автор «Безумца» Мэттью Вайнер, а когда расстаемся, он собирается показать новый сериал Арту Шпигельману, автору книги «Маус». Каждый друг, которого он упоминает, достаточно известен.
Тем не менее, цитируя сетования Стивена Кинга, что он хотел бы жить как прежде, «включая даже грустные события, глупые поступки, но ни за что бы не воспользовался рекламой “Американ Экспресс” “Вы меня знаете?”», Гейман признается, что годами избегал славы и провел 90-е годы, «осторожно отвечая на многие предложения “нет”».
«Если бы мне позвонили от Дэвида Леттермана и спросили: “Вы будете участвовать в шоу Дэвида Леттермана”, я бы отказался, и когда они через шесть месяцев снова позвонили бы и сказали: “Вы не понимаете, мы представляем шоу Дэвида Леттермана, мы хотим, чтобы вы в нем участвовали”, я бы сказал “нет”. И если бы позвонили из журнала People и сказали: “Мы хотим создать для вас профайл”, я бы сказал “нет”, потому что я хотел общаться только с теми людьми, которые знали, кто я и чем занимаюсь».
Хотя Гейман явно гордится своими продажами (он цитирует своего редактора, который говорил, что он стал «тем единорогом, который продавал с каждым месяцем все больше и больше, чем при первой публикации») и, как известно, следит за реакцией читателей, но одновременно уважает свою свободу и любит пробовать что-то новое. Вначале заметив, как часто «даже пользующиеся спросом авторы обладали странно ограниченной властью», поскольку их награждали ровно до того момента, пока они писали одно и то же, он «намеренно не хотел делать карьеру». Сейчас Гейман скучает по временам, когда к нему относились либо «Нил-Гейман-кто?», либо «Нил-Гейман-о-боже-мой-он-мой-любимый-автор», а третьего варианта просто не существовало.
Сейчас он живет в Вудстоке со своей второй женой — музыкантом Амандой Палмер — и их трехлетним сыном Эшем. Гейман считает, что именно они могут «вытолкнуть из зоны комфорта» и «втянуть в то», что пугает, например, писать стихи на лету и читать их тысячам людей в Бруклине, что он и сделал прошлой ночью. Ему, очевидно, легко вернуться к человеку, для которого «книги безопаснее людей».
Гейман с радостью рассказывает, как во время визита на материковый Китай в 2010 году узнал, что его детские книги там недоступны. Потому что, по словам издателя, он показывает, что «дети мудрее своих родителей, вы проявляете неуважение к авторитету старших, и вы показываете, что дети делают плохие вещи, и им это сходит с рук». В ответ он решил «написать книгу, в которой есть эти вещи, не в последнюю очередь — неуважение к семье», но так, чтобы книгу можно было бы опубликовать в Китае (серия иллюстрированных книг о чихающей панде). Гейман справился с задачей, хотя ему сразу пришло в голову, что, может, он все испортил, рассказав об этом. Но в любом случае он считает, что «в такой работе нельзя полагаться на взрослых».
Подозрение, что никому не стоит доверять, придает пикантность «Благим знамениям».
«Я не уверен, что можно снять что-то подобное без политической сатиры, — говорит Гейман, но ему нравится, что сверхъестественная сфера дает возможность сатире развиваться в нескольких направлениях. — Прекрасно то, что ангелы и демоны позволяют не говорить о тори, республиканцах, лейбористах, демократах или конкретных политических партиях».
Он выделяет тех, кто у власти — «они неспособны даже рассмотреть возможность того, что ошибаются. И неспособны на самом деле поставить мир выше своих целей». Хотя Гейман не мог подобрать вариант, как добавить это в сериал, чтобы не звучало дидактически, он все еще был привязан к строке из книги о том, что «внутри людей можно найти больше благодати, чем на небесах, и больше зла, чем в аду».
Одна из самых очевидных идей «Благих знамений» заключается в том, что интересы Рая и Ада на самом деле не настолько разные, поэтому Гейман отступает от книги, чтобы показать штаб-квартиры — небеса глянцевые, компьютеризированные, их возглавляет четверка улыбчивых воинственных бюрократов во главе с Джоном Хаммом в роли Габриэля, который сообщает Азирафэлю: «Боюсь, у нас другие дела. Земля сама с собой не покончит».
Эту идею Нил Гейман взял из «продолжения, которые мы никогда бы не написали».
«Это всего лишь один небоскреб, и у ангелов фантастические офисы прямо наверху. Ад — это подвальные помещения, в которых никто не хочет находиться, но, прости, ты все равно там работаешь. Я помню, как дизайнер-постановщик пришел ко мне с первыми черновыми проектами, и они были удивительными, очень мощными — гигантские пещеры с огнем. А я сказал: “Да нет, нужны просто подвалы. Там работает куча людей, есть шкафы для хранения документов, в которых вы ничего не найдете, есть протекающие трубы и мигающие лампы, а это не подходит”».
Все, что вам нужно знать об Аде и Рае — они все очень хотят начать войну, потому что ангелы хотели бы доказать, что именно они были правы.
Гейман вспоминает, как они с Пратчеттом писали роман в конце 1980-х годов.
«Мы должны были подвести итог — я даже не помню, был ли это я или Терри, но точно помню, как мы обсуждали это — строчка о том, как это странно, что Армагеддон должен произойти, когда все так хорошо ладят, потому что я не думаю, что чувствовал себя наиболее далеко от Армагеддона».
Он отмечает, что «странно, однако роман, который был написан почти 30 лет назад, сейчас выглядит куда уместнее, чем тогда».
«Я имею в виду, что если б я мог решать, то создал бы куда более скучный мир, в котором мы должны были попытаться убедить людей в вероятности апокалипсиса, вместо того, чтобы жить в мире, в котором Часы Судного дня подбираются все ближе к полуночи. Поэтому я решил: “Вообще-то, судя по всему, все начальники просто чокнутые”. Знаете, мне бы хотелось, чтобы были разумные люди и веселый конец истории».
Будучи шоураннером — он согласился на это, потому что чувствовал, что предыдущие телевизионные проекты были слишком изменены другими людьми, — он прекращал писать, а теперь хочет вернуться к продолжению мини-сериала «Никогде», от которого ему пришлось отказаться два года назад. Оригинал 1996 года был его реакцией на заметные перемены на улицах Лондона при Маргарет Тэтчер и на опыт, который он получит при работе с Comic Relief. Хотя в наши дни бездомность универсальна, ее можно рассматривать почти как естественное явление, Гейман говорит, что помнит времена до того, как «бездомные появились повсюду в домах и городах».
Он отмечает, что в прошлом отказывался от бесконечных предложений написать продолжения к своим книгам, но спустя 20 лет чувствует, что снова погрузился в историю «Никогде». Все потому, что сейчас Лондон выглядит еще хуже; когда вы идете из Ковен-Гардена вниз к Лестер-сквер через маленькие туннельные переулки, можно легко наткнуться на наркоманов, которые делают себе уколы. И все извиняются, ну, знаете, вы говорите: «Извините, простите», а они отвечают: «Нет, нет , это мы у вас на дороге», а затем в следующем переулке люди живут в палатках. Он замечает резкие перемены.
«Все то, о чем я пытался рассказать в “Никогде”, о том, как бездомные стали невидимы для реального города, — это вернулось и стало только уже. Я уже создал основу, которая позволит мне говорить об этом, поэтому я собираюсь вернуться и рассказать еще немного».
Гейман, чьи отношения с аудиторией, как правило, поразительно симбиотичны, всегда кажется благодарным за такой отклик, который позволяет ему бродить там, где заблагорассудится, он осознает, что «такого рода доверие нельзя предать». Вот только, на удивление, сейчас он не нуждается в том, чтобы «Благие знамения» приняли все. Бывают моменты, настаивает Гейман, когда «ты делаешь то, что тебе нравится так сильно, что уже не важно, что о нем думает другие». Возможно, в этом есть подсказка — в последнем кадре сериала, где появляется надпись «Для Терри».
«Он не верил ни в ад, ни в рай, — говорит Гейман, — поэтому даже нет надежды, что призрачный Терри сможет посмотреть сериал. Он наверняка бы ворчал. Но я сделал это для него».
Оригинал: The Guardian