Нежный облачный день. Белый, ослепительно белый небесный свет осторожно раздвигает лазурный туман наших приоткрытых глаз. Нерешительно и медленно тянется время, опьянённое цветущим майским воздухом и запахом скошенной травы. В голове ни единой мысли. Взгляд застывает. Мир вокруг задерживает дыхание.
-- Когда-то, примерно в таком же зелёном весеннем парке, вышел на свою охоту ужасный негодяй-ловелас. Он заманил молодую девушку цветком лилии и погубил её.
Интеллигентного вида старуха, сидящая в инвалидном кресле-коляске, добродушно рассмеялась. Она надела толстые роговые очки и принялась читать маленькую книжицу вслух, с придыханием:
Священные плывут и тают ночи,
Проносятся эпические дни,
И смерти я заглядываю в очи,
В зеленые, болотные огни.
Она везде — и в зареве пожара,
И в темноте, нежданна и близка,
То на коне венгерского гусара,
А то с ружьем тирольского стрелка.
-- Что это? - спросил седой "ужасный негодяй", сидевший на скамейке рядом.
-- Коля Гумилёв. Неужели не помнишь?
-- А...
Лицо старика озарилось светлой, лучезарной улыбкой. Он мечтательно закатил глаза, предаваясь неге добрых воспоминаний. И внезапно стал читать на память:
Но прелесть ясная живет в сознанье,
Что хрупки так оковы бытия,
Как будто женственно всё мирозданье,
И управляю им всецело я.
Когда промчится вихрь, заплещут воды,
Зальются птицы в чаяньи зари,
То слышится в гармонии природы
Мне музыка Ирины Энери.
Старик внезапно замолчал, остановился на полуслове; лоб его морщился в попытках вспомнить давно забытые строки, а глаза блестели, становились мокрыми - нахлынули, помимо прочего, воспоминания молодости. Голос интеллигентной старухи на коляске продолжил:
Весь день томясь от непонятной жажды
И облаков следя крылатый рой,
Я думаю: «Карсавина однажды,
Как облако, плясала предо мной».
А ночью в небе древнем и высоком
Я вижу записи судеб моих
И ведаю, что обо мне, далеком,
Звенит Ахматовой сиренный стих.
Так не умею думать я о смерти,
И всё мне грезятся, как бы во сне...
-- "Те женщины, которые бессмертье/Моей души доказывают мне" - перебив её, полушёпотом закончил старик.
Его глаза налились слезами. Минуту он ещё смотрел на свою постаревшую женщину, набираясь духу и смелости наконец дать волю эмоциям и чувствам, вырывавшимся изнутри. Неловко, по-стариковски, он сполз со скамейки, и оказавшись на коленях перед коляской, взял старуху за холодные руки.
-- Не бросай меня! Прошу тебя, не бросай! Как мне теперь жить?
Старуха молча смотрела на него из-за лазурного тумана потускневших глаз.
-- Встань. Вдруг увидят? Встань.
-- Не бросай меня!
Старик бросил голову ей на колени, тихо заливаясь слезами, как ребёнок. Старуха гладила его по голове своими сухими, больными, но всё ещё ласковыми руками.
-- Я знаю. Знаю. Я для тебя - всё та же. И ты совсем не видишь, что на самом деле я уже давно не молодая смеющаяся девушка на карусели Люксембургского парка. На самом деле я уже старая, издёрганная инвалидка, живущая в мире призраков.
Старик не отвечал, продолжая тихонько плакать, держать холодные руки и целовать её колени.
-- Париж... - отстранёно продолжала старуха. - Кто теперь поверит в Люксембурский парк, в карусели? В то, что мы слушали Плеханова в прокуренном кафе... - и шёпотом добавила. - Молодого Троцкого...
-- Мы хотели изменить мир.
-- И мы изменили! Созданный нашими руками Советский Союз занимает теперь половину мира. Дело всей нашей жизни свершилось. Подумать только! Правда, мы и сами чуть не попали под каток. Чудом не разделив судьбу Коли. Гумилёва. Мы скрывались, но верили в идею. Верили даже тогда, когда всех наших друзей не стало. А потом была роковая война, испепелившая страну похуже гражданской...
-- Не сомневайся. Ни в чём не сомневайся. Нужно было попытаться. Во имя великой идеи. И мы попытались. Ничего не напрасно. Не сдавайся. Ты нужна мне. Я не переживу...
В отдалении за двумя стариками наблюдали исподтишка двое неприметных людей.
-- Не понимаю я этих глупых стариков. Несут какой-то бред, живут прошлым, до сих пор шепчутся и пишут друг другу записочки. Идиоты.
-- А я не понимаю, почему их не сняли с "наружки". Спустя столько лет после смерти Хозяина... зачем?
-- Это для нас он был и остаётся Хозяином. А для них он всего лишь... Коба.
-- Так нету ведь больше Хозяина?
-- Какая разница. Жива ещё страна, которую ОН построил. И чтобы там не произносилось нынче с высоких трибун двадцатых съездов, эта страна по-прежнему дышит Хозяином. Наша страна - это ОН, растворённый в ней. И поверь мне, никакому хрущёвскому рылу с сапожным ножом в руке не подняться по лестнице к Его чудному лику, и не разодрать его во имя всеобщего равенства и братства. А вот эти. Эти всё ещё могут...