Вообще-то люди обижались всегда. Все, всегда и на все.
Европейская литература буквально начинается с обиды. «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал». Собственно, «Илиада» и есть повествование о последствиях обиды Ахиллеса на царя Агамемнона, забравшего у героя часть добычи – наложницу.
Да что литература. История мира начинается с той же обиды. Каин принес Господу дары своего труда, но Господь отвернулся от них, зато принял дары его брата Авеля «от первородных стада своего и от тука их», из-за чего «Каин сильно огорчился, и поникло лицо его».
В общем, не будет особенно сильным преувеличением сказать, что история человеческая как большая, так и малая движима обидами. Впрочем, тут сразу нужно оговориться. Может, история и движима обидами, но если бы все и вправду обижались на всех и всегда, то никакой истории не получилось бы. А была бы сплошная война всех против всех.
Социальные иерархии как защита от хаоса обид
То есть на самом деле обижались не все, не всегда и не на все. Обида – это, во-первых, социальный феномен. Даже на уровне физиологи чувство обиды не считается врожденным (в отличие от гнева или страха, например), оно возникает вместе с минимальным социальным опытом. Во-вторых, феномен коммуникативный. Трудно обидеться на того, с кем ты не общаешься и с кем совсем не пересекаешься.
Социальные иерархии ограничивали и упорядочивали обиды. В мире жестких социальных иерархий обида – следствие нарушения социального статуса человека.
Обижаться можно только на равного – Ахиллес считает себя равным Агамемнону, хоть тот и руководит войском. Жермена де Сталь, обиделась на Наполеона из-за его невнимания к ее восторженным чувствам к нему – но после всех революций и эмансипаций она воспринимала себя равной властителю (что и доказала в итоге, создав своей деятельностью массу проблем для императора).
Или из-за равного (обиду Каину нанес Господь, но обиделся он на Авеля). Тот, кого по социальному статусу можно отделать палкой, наказать или казнить – не может обидеть.
Большая часть истории человечества прошла в условиях социального неравенства, внутри систем с жесткими социальными иерархиями и коммуникативной разобщенностью. Совсем неприятное и часто совсем несправедливое разделение людей, тем не менее, сдерживало разрушительный хаос бесконечных обид.
Но если вдруг представить себе общество, где социальные границы стерты и технологию, которая позволяет людям общаться друг с другом без пространственных и временных ограничений, то жди беды. Точнее обиды. А точнее бесконечную череду обид. Всех на всех.
Если кто прибьет к воротам рога или назовет пассивным гомосексуалистом
Итак. Обидеться может только равный на равного и это сильно сужало круг тех, кто обижался. Но не всегда. Рим, например, был большим городом (а потом и вовсе огромной империей), все граждане, которого были равны между собой и находились в тесном коммуникативном взаимодействии – то есть жили рядом, постоянно общались, а значит, обижали и обижались друг на друга. Римляне решили эту проблему, включив в свою правовую систему – Римское право – кроме преступлений (лишение человека жизни или имущества) понятие iniuria – причинение обиды. Изначально в Законах XII таблиц (первый свод Римских законов V века д.р.х) вопрос об обиде решался просто: тот, кто причинил обиду должен выплатить 25 ассов. Но по мере того как Рим превращался из маленького города на берегу Тибра в могущественную республику, была разработана сложная система оценки обид. Кто, кого, когда, где и как обидел – все это становится важно для оценки наказания и возмещения за обиду.
Понятие iniuria как и все Римское право пережило Римскую империю и перешло в кодексы законов средневековых государств. Но с определенным смещением, на которое указывает историк Александр Морей: в сословном средневековом обществе закон этот становится законом о защите чести. В Риме, где все свободные граждане равны, обиды имели общий (общеправовой или даже можно сказать общечеловеческий) характер, в средневековом мире – сословный и ситуативный. Потому, в том числе, так весело читать средневековые своды законов об обидах: «Если кто прибьет к воротам рога, назовет пассивным гомосексуалистом, будет тыкать палкой в зад или в лицо»; «если кто будет лаять, петь песни дурным голосом, громко шаркать»; «если кто будет жечь вонючие предметы и дым пойдет к соседу наверх, или мыть пол вонючей жидкостью, а вода просочится вниз».
Причем законы о защите чести касались вовсе не только высших сословий. Для каждого сословия и каждой общины законы дополнялись своими ситуациями.
Прощайте и прощены будете
«Так и Отец Мой Небесный поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца своего брату своему согрешений его», – эти строки из Евангелия от Матфея (Мф. 18:28) перевернули сам принцип отношение к обиде. Как минимум, для христиан. Впрочем, идея всепрощения задана не только этой строкой, но всей логикой Нового завета. Наше спасение зависит от милости божьей, от способности Бога прощать нас и наши грехи, а значит, от нас требуется так же относиться и к другим людям – «Прощайте, и прощены будете» (Лк. 6: 37).
Причем речь идет не только о мелочных обидах, но и об обидах серьезных и «правомерных». Логика христианства призывает прощать и тех, на кого «затаить обиду» было бы справедливо. Потому что «если ты не прощаешь врага, то не ему наносишь вред, а самому себе: ему ты часто можешь вредить в настоящей жизни, а себя самого делаешь безответным в будущий день» (Иоанн Златоуст).
Итак, обида оказывается грехом, обидчивость – малодушием и отпадением от Бога. Причем одновременно это и самостоятельный грех (связанный с душевной распущенностью и потаканию низменным страстям – ср. похоть, чревоугодие, зависть), и прямое производное от других, в том числе смертных грехов (гордыня, гнев).
Но несмотря на все влияние христианства и христианской церкви люди не перестали обижаться друг на друга. Впрочем, в той же христианской логике – грехи даны нам как вечное испытание, с которым мы (люди, человечество) должны бороться, но окончательно искоренить их нам не под силу.
Более того, религиозность, в том числе христианская, породила еще один вид обиды – обиду на Бога. И если средневековый человек даже помыслить себе не мог обиду на Бога – слишком очевидна несопоставимость в статусе и принципиально неравенство в возможностях, то уже в XVIII веке – после эпох реформации и просвещения – отношение человека к себе и богу меняется.
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет – и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма.
Это пушкинский Сальери начинает свой монолог, суть которого в глубокой обиде на Бога за то, что Он дал музыкальный гений не ему – достойному и верному служителю, а «гуляке праздному» Моцарту.
Мне нужны и туфли, и помада,
Чтобы стала светлая душа.
Я молилась днями до упаду,
Но не получила не шиша.
Я просила нос чуть покороче,
И совсем другой размер груди,
Я молилась днём, молилась ночью,
Но без результата впереди.
Это другой вариант той же обиды, даже более распространенный. Впрочем, распространение этого варианта связанно уже с другой эпохой, которая начинается в 19 веке и в общем, продолжается до сих пор.
Обиженные и озлобленные. Цивилизация ресентимента
Итак, мир меняется. XIX век. Революции социальные и промышленные, реформация, эмансипация, урбанизация, газеты и журналы, заводы и канцелярии, акционерные общества и доходные дома. Книги, газеты, журналы. Социальные иерархии больше не разделяют людей на непересекающиеся множества. Разные люди работают, живут вместе. Конкурируют друг с другом за место под солнцем: за буханку хлеба, за зарплату в канцелярии, за столик в кофейне, за рюмку водки, за модное платье, за горшок с геранью и за тюль для занавесок.
Впрочем, начать стоит с XVIII века и революции, которую произвел Жан-Жак Руссо. Не он один, конечно. Но важен факт, что мир открыл человеческую ранимость и осознал ее как ценность. И как следствие этого открытия изменился статус обиды – обида стала показателем живой души человека, его способности чувствовать и испытывать эмоции. В этой революции сентиментализма и романтизма было много правды (тот же Руссо впервые описал значимость детских обид), но эта правда породила новую логику отношения к обиде: если тот, кто обижает, – плохой, значит, тот, кто обижается, – хороший.
А теперь вернемся в XIX век. У людей масса поводов для обид, а сдерживающие механизмы (сословное разделение, коммуникативная разобщенность, этикет, христианская проповедь всепрощения) ослаблены, зато у обиды теперь есть легитимный моральный статус — чувственности, человечности и добродетельности.
«Ведь обидеться иногда очень приятно, не так ли? И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки сделал гору, – знает сам это, а все-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения большего удовольствия», – так старец Зосима в «Братьях Карамазовых» Достоевского, описывает этот новый феномен (нам, кстати, очень хорошо знакомый по тем же соцсетям).
Обида мало того, что естественна, добродетельна и человечна, так еще и сладостна. Это твое, это то что в тебе. А обидчик он вовне. Это внешняя угроза, внешняя сила – враг. Обида оформляет обыденные чувства зависти, бессилия, раздражения и неприязни в целостную моральную систему, в основе которой отрицание ценностей «врага», агрессия против всего внешнего и угрожающего. Во всяком случае так считал Ницше. И назвал это явление моралью рабов – «рессентиментом».
Андрей Громов
Материал подготовлен в рамках проекта «The Earth Is Flat - Kак читать медиа?», реализуемого Гёте-Институтом в Москве и порталом COLTA.RU при поддержке Европейского союза