Солнце за спиной зрителя. На короткое время отошли вечные тяжелые тучи, и пушистые облака сейчас рефлектируют на влажную землю свой фарфоровый свет, В туманной дали, на фоне уходящего вдаль грозового фронта колокольни и крыши какого – то города, мачты морских кораблей, толпящихся там же, кое - где - задумчивые крылья мельниц. Все накрыто, озарено на мгновение прорвавшимся сюда солнечным светом, тает во влажной дымке. Далекий город предстает каким – то знакомым, начинаешь будто узнавать эти крыши …
На переднем плане - мелководная заводь, низкий берег, ракиты, бредущий берегом мальчик – рыбак. Совсем рядом, на весь размах небольшого формата картины – коровы, с хрустом жующие луговую траву, которой здесь вдоволь. Коровы совсем накрыты оранжевым солнечным светом, они здесь - главный объект. Далекие колокольни и корабли лишь обрамление этих теплых, монотонно жующих кормилиц …
Небольшой формат насыщен каким - то «геном узнаваемости», отчего, при приближении всегда тепло на душе, всегда картина – как старый друг, который ждет тебя дома, о котором помнишь в дальних краях … Конечно, никакого «гена» здесь нет, а есть углубленное проникновение художника в образ, в жизнь картины, над которой работаешь. Тогдашняя цеховая коллективная ответственность, где обязательная внешняя схожесть, требуемая упертым бюргером, была только «камертоном» в работе. Картина уже тогда сильно набирала «самостоятельность», приметы отдельно живущего своей жизнью объекта.
Вторая половина тогдашних "голландцев", обязательное требование тогдашнего зрителя - покупателя: голландскому бюргерскому мышлению был люб крепкий натурализм типа "пишу то, что вижу!" со сценками повседневной жизни - гуляки, мордобой в кабачке, офицер, спешившийся с лошади и "мочащийся к стене", изнывающая от "хотения" девица, - этим "больная"; доктор, многозначительно улыбаясь, щупает у нее пульс и успокаивает обступивших мамок и нянек ... Аллегорическая "барочная вычурность" была данью темам, которые тогда шли особняком - античные, из "Илиады", но в основном библейские. Герои на картинах должны быть "не как мужики", но какие - то "культурные" по тому времени, особо жеманные. Влияние Рембрандта, Франса Хальса и Вермеера, решительно покончило с этим лицедейством. Живопись того же Рембрандта почти вся аллегорическая, но здесь есть "мера", которая, как известно, всему голова и начало. Сильно поспешествовало этому лютеранство, ставящее крест на всех этих "иносказаниях", и политическое положение Амстердама, как центра тогдашнего коммерческого мира. Была возможность сравнивать и писать так, чтобы был все тот же пресловутый "вернЯк", чтобы работа наверняка должна быть продана. А, каков он - этот "верняк"? Во все времена - один и тот же - работа "честная", искренняя, написанная не равнодушным человеком, "как последняя в жизни".