Эпизод жизни
История одного психоза.
Предисловие.
Рассказ написан от первого лица, но он не является эпизодом из жизни автора; он написан на основании материалов из истории болезни человека, которого нет уже с нами.
За последние двадцать лет жизнь изменилась в корне: распалась советская империя, появились персональные компьютеры и сотовые телефоны. Но есть область жизни, где ничего не изменилось — это психиатрия. Душевные болезни с той же частотой поражают людей, как и в прошлом веке. Как врач, я должен быть уверен, что пациента посетили галлюцинации, но как человек, я не уверен. Чем больше живу, тем меньше верю в лекарства, и тем больше убеждаюсь в существовании параллельной реальности.
Рассказ.
Отчего же вся кровать мокрая? Наверно капает с потолка? Но ведь дождя нет. Липкое? какое то. Да, это кровь.
Послышались голоса, комнату заполнили люди, или какие-то существа, разговаривающие человеческим языком. Они приветствовали, и ласково похлопывали по плечу. Постепенно вся комната наполнилась голосами.
Стена комнаты превратилась в огромный экран. Фотографии Есенина, Высоцкого, портреты Пушкина, Лермонтова как будто ожили. Сцены сменялись одна за другой, с калейдоскопической быстротой. Было довольно интересно, пока. Есенинская деревня, Пушкинское Болдино, спектакли, фильмы Высоцкого, концерты Окуджавы; и все в таком духе.
Неожиданно тон картин сменился. Появился Петербург под мрачным, покрытым облаками небом. Затем явилась гостиница Англетер во всем своем великолепии. Взгляд скользил внутрь, мимо угрюмого швейцара, наверх по покрытой коврами лестнице. Сама собой открылась дверь номера. Внутри, неестественно вытянувшись висела фигура, повешенная на батарее. В искаженном от муки лице трудно было узнать Сергея Есенина.
Затем взгляд улетел из гостиницы на много лет назад, остановившись в Петербурге. У особняка собралась огромная толпа. Дальше, внутрь, в комнаты. У входа врачи со скорбными лицами. Дверь открылась, вышла очень красивая женщина, держа платок у глаз. Множество мужчин во фраках окружают кровать. На ней Пушкин с лицом отмеченным смертью. Он мечтает, чтобы мука, наконец - то кончилась.
Домашний кинотеатр перенес в другой город, к другому ложу. Высоцкий лежал бледный как мел и стонал; у него была ломка. Телефоны наркологов не отвечали, машины друзей и поклонников бесцельно колесили по Москве; достать Морфий было негде. Город готовился к олимпиаде и очищал себя от чуждых элементов типа бомжей, проституток и наркоманов.
- А ведь двадцать пять ампул в день нужно; вот и бросил пить! Звонил радостный, этой сучке французской.
Повернулся. Рядом, оборотившись спиной, лежала женщина в шелковом халате, облегавшим весьма красивую фигуру. Не удержался, попробовал обнять за талию. Она обернулась, и вместо лица оказался полностью очищенный от мышц и кожи череп. Страшно, отвернулся. Тут в комнате появилась большая белая собака, покрытая длинной шерстью. Она улеглась между женщиной и нашим героем. Шерсть гладкая белая, так и хочется погладить. Но при первой попытке приласкать животное, оно так страшно зарычало, оскалив пасть, что безумный страх объял нашего героя.
Он бросился из комнаты на кухню. При этом пробежал мимо второй комнаты. Громко обсуждавшие его голоса, последовали за ним, но до кухни не дошли, а остановились в соседней комнате.
Он слышал злобные высказывания и смех, от которого еще больше бросало в дрожь. Стало очевидным, что компания в комнате что-то готовит; смертельное и ужасное для хозяина квартиры. Надо было что-то делать. Бежать. Пошел в коридор, надел туфли, накинул куртку. В комнате вдруг закончилось бормотанье, и наступила абсолютная тишина. И тут наш герой совершил ошибку, которая чуть было, не стала роковой. Вернулся на кухню, проверить газ и попить воды на дорожку. Куда двигаться было неважно, лишь бы подальше от этого места. Главное в руках был ключ. И вдруг со стороны коридора стали раздаваться звуки: скрежет металла и частое сопение. Посмотрел: у двери находилась согнувшаяся фигура, и явно делала что-то с замком.
«Хочет сломать, что бы я не мог выбраться». Эта мысль пронизала сознанье со всей жуткой очевидностью. Подбежал к двери, фигура обернулась ко мне и, не переставая что-то делать с замком, повернула голову, и насмешливо улыбнулась. В этот момент раздался звонок, пришла полиция, которую я вызвал, находясь на кухне.
- Открывайте быстрей.
- Не могу, мне не дают.
Фигура издала смешок.
- Так он еще и смеется ублюдок, поехали.
Сам себя не помня от страха и ненависти, я стал молотить по фигуре кулаками. Рука проходила сквозь тело и в итоге била по двери, но испытывала сопротивление, хоть и еле ощутимое.
Из-за двери раздалось:
- Все понятно, поехали.
Раздался звук вызываемого лифта.
Фигура шмыгнула от меня в комнату, откуда раздалось многоголосое бормотание, недовольное и возмущенное.
«Если он сломал замок, мне конец». Нет, ключ зашел, и даже повернулся. Блаженный момент – дверь открылась. Накинуть куртку и надеть туфли – дело секунды. И вот я на лестничной площадке. На лифте ехать не решился, пошел пешком. Шаги сзади – ускоряюсь. Поехал лифт, причем явно с несвойственной ему скоростью, он как будто падал в шахту, набирая скорость.
«Окружают! Если лифт доедет до первого этажа раньше меня то…». Дальше я не думал, а несся вниз, перескакивая через несколько ступенек. Выходя из подъезда, услышал звук останавливающегося лифта. Побежал по двору, но все же оглянулся. Из подъезда естественно никто не вышел. Куда бежать? К бывшей жене и дочери. Нет, нет, остаться – ни в коем случае! Я шел попрощаться, ибо испытывал страх смерти. Нет не тот метафизический, который свойственен всем после сорока и философов превращается в поток успокоительных, почти сладких размышлений. Это был ужас перед лицом палача, когда смерть становится осязаемой и неминуемой в данный момент. История показывают, что очень немногие сохраняли спокойствие в подобной ситуации.
Старшая дочь была дома: это и хорошо и плохо. Решил не пугать, хотя, как потом выяснилось, напугал, да еще как. Не раздеваясь, сообщил, что зашел на секунду за книгой. Книгу (исторический роман Эберса) взял, деньги одолжить забыл, а зря. Не было даже на транспорт. Зато, как потом выяснилось, каким-то чудом успел схватить паспорт и телефон. На прощанье бросил:
- За мной гонятся.
- Кто?!
Но я был уже в подъезде, и сбегал с лестницы. Пришлось лезть на платформу. Когда переходил пути, показалось, что кто-то толкает в спину под проходящий скорый поезд, который и так пугал пронзительным светом и оглушающими гудками. Ужас нарастал, особенно когда понял, что не против броситься на рельсы. Подумалось:
«Провоцируют, как Есенина».
В вагоне стало спокойнее. Люди, которые обычно так раздражали, теперь стали необходимы. В метро проскочил через турникет, причем с невообразимым грохотом. Полицейский внимательно посмотрел и отвернулся. Вспомнилась история из первой молодости, когда в результате лихачества на автомобиле чуть было не въехал в толпу людей. Это было около Нового Цирка и в толпе, переходящей дорогу было много детей. Не забыть расширенные от ужаса глаза, глядевшие на полторы тонны железа, летевшие на страшной скорости. Каким-то чудом я объехал светофор и остановился. Ко мне подошел сотрудник ГАИ, и посмотрел таким же внимательным взглядом как полицейский в метро.
- Сиди, не выходи из машины.
Ушел. Даже документы не проверил. Позже я понял, что избежал худшего, чем смерть. Что бы я делал, убив и покалечив несколько человек?!
От ритмичного шума колес стало спокойнее. Я ехал к последней жене, а главное к младшей, пятилетней дочери. Книга читалась с удовольствием, т.к. была знакомой, и не требовала напряжения; в таком состоянии то, что надо. Зазвонил телефон. Посмотрел – телефон незнакомый. Ответил – отбой. На следующей станции – звонок с того же мобильника, и опять сразу отбой. После восьмого или девятого повторения, до моего воспаленного мозга, наконец, дошло, что меня пасут.
«Узнали куда еду, идиот!».
Выскочил из вагона. Поехал по той же линии до противоположной станции. Телефон аккуратно названивал каждые пять минут. Вроде отвечать не имело смысла, но я брал трубку, чтобы запутать следствие. На обратном пути звонков не было, появилась надежда, что ищейки потеряли след.
Из-за всех переездов приехал поздно. Мое неожиданное появление в сочетании со странным видом были приняты за состояние опьянения. Какие могут быть другие причины? Но спать положили, и на том спасибо. Я уже начал засыпать, когда произошло очередное ошеломляющее событие. Дочь легла на мою кровать и стала обнимать меня. Пожелав ей спокойной ночи, поцеловав, я отвернулся, и вновь попытался заснуть. И вдруг, я ощутил, что меня обнимает не маленькая девочка, а взрослая женщина, при этом очень сильными руками. Резко оглянулся, и увидел те самые глаза, сверлящие меня из черепа, как в моей квартире. Оттолкнул. Маленькое тело покатилось с кровати, без звука поднялось, и переместилось на кухню. Я не услышал ни одной жалобы, что папа обидел или тому подобные причитания. Такое поведение совершенно не соответствовало характеру моего ребенка.
Долго не мог снова заснуть, но лишь погрузился в похожее на сон забытье, был разбужен яркими потомками света. Открыл глаза, прежде всего, увидел окна, за которыми стояла темная ночь. Слепящий свет исходил от гроба, стоявшего на катафалке посреди комнаты. Он был великолепно украшен, как для самого дорогого постояльца.
«Мастер Безенчук подарил мне свой лучший, выставочный гроб, прям огурчик». Как не странно я был способен с собою шутить, хотя мне было не до смеха. Но к страху смерти, как и к любому состоянию, человек постепенно привыкает. В этом проявляется великая милость Господня.
Дальше были только обрывки мыслей, и почти автоматические действия. Оделся, быстро попрощался со всеми и вышел на лестничную клетку. Вниз, конечно, пешком. Вышел из подъезда. Прямо передо мной стояла удивительная машина. Она светилась изнутри, причем так сильно, что казалось, из стекол бьют прожекторы.
«Надо подойти и сесть». Эта мысль, звучавшая как приказ, одновременно пугала и успокаивала: наконец-то все закончится. Но прошел мимо, не оборачиваясь, каждое мгновение, ожидая чего то. Так, абсолютно морально обессиленный, добрался до метро. Пункт полиции находился перед закрытыми входными дверями. Постучал, весьма настойчиво. Открыл заспанный, тучный полицейский, весьма добродушного вида, что было необычно.
- Чего надо? Напился – иди домой.
- Меня преследуют, позвольте у вас посидеть, в камере.
- Кто это тебя преследует?
Открыл толстую решетчатую дверь, и я вздохнул, почувствовав себя в безопасности. До чего дошел: стремиться к ментам в обезьянник, как в дом родной. Хотя именно домой пошел бы только под конвоем. Сели по разные стороны массивного стола.
- Так кто тебя преследует?
- Черти.
- Допился до белочки, вон разит как из бочки.
- Если бы у меня была белая горячка, которую вы ласково называете – белочка, от меня бы алкоголем не несло. Во время истинного запоя задолго перед приступом пить становится невозможным. Поэтому делириум тременс часто бывает у давно бросивших пить алкоголиков.
Человек в форме напротив, вытаращил глаза.
- Вы не удивляйтесь, что я так говорю; просто я – бывший нарколог.
- А, наркологи – алкаши известные.
- Это точно. Вообще то, послушайте бывшего психиатра: вызовите скорую помощь, причем специализированную, иначе плохо будет и вам и мне.
Я это сказал, чутьем приговоренного к смерти, оценив обстановку. Обезьянник, еще одна странность, был абсолютно пуст. Добродушный толстяк, заперев меня, заснет, и хоть останется на виду, все равно я останусь один, как в квартире бывшей жены, и бежать будет некуда. Что-то было в моем лице и интонациях такое, что привело к немедленному вызову бывших коллег. Когда как струна, заставлявшая бороться за жизнь, вдруг отказалась служить, выполнив свою задачу. Три как струна, заставлявшая бороться за жизнь, вдруг отказалась служить, выполнив свою задачу. Три дня, во время которых я спал или просыпался в бреду, и меня пичкали лекарствами, выпали из жизни. Проснулся в палате интенсивной терапии. Стал беседовать с мед. Персоналом.
- Посмотрите на него, да он в полной норме; можно переводить в общую.
- Странно, но факт.
- Ну, переводите, а то зря койку занимает.
И меня перевели к выздоравливающим. Как таковых, настоящих психов не было, и мы все очень мило общались. Играли в шахматы, смотрели телевизор, курили и пили очень крепкий чай. Раз в день выпускали на улицу погулять; чем не жизнь? Но всему прекрасному приходит конец, и меня, к удивлению многих и моему, быстро выписали, хотя многие лежали до меня, и собирались отдыхать от забот после. За время лежания меня научили молиться. Написали тексты основных молитв, и я имел достаточно времени их выучить. Я даже попробовал напевать священные тексты, и свои опыты – молитвы в музыкальном сопровождении, продемонстрировал товарищам по несчастью. Как всегда нашелся фанатически настроенный товарищ, который объявил, что я опошляю святые слова, превращая их в рок-н-ролл. Стоило ли объяснять подобному сухарю, что рок-н-ролл, который он так ненавидит, вырос из христианских, религиозных гимнов, которые исполнялись неграми под музыку и сопровождались танцами? Жизнь убедила меня, что подобные товарищи не стоят того, чтобы вступать с ними в дискуссии.
С тех пор, я каждый день пою молитвы, а иногда даже пританцовываю. Черти больше не приходят. Стучу по дереву.