Июль. Жара. Пятый час трясусь в междугороднем автобусе. Новенький Хайгер бьётся в судорогах на «стиральной доске» разбитого шоссе. Когда попадаются особо крупные колдобины, он с грохотом подпрыгивает, жёстко припечатывая пассажиров к сиденьям.
Четвёртый год подряд езжу я по этой дороге в город своего детства. Воспоминания о нём возвращают мне образ большой дружной семьи со сложными родственными узами и не всегда простыми отношениями. Бабушки наши крепили и усмиряли, при надобности, этот разновозрастной клан. Они готовы были поддерживать детей, внуков, правнуков, племянниц, снох и просто соседей. Мне, единственному у своих родителей ребёнку, хорошо было в такой тёплом окружении. А многочисленные троюродные ровесницы стали любимыми сёстрами. Сейчас, когда мы остались старшими в роду, особенно остро ощущается необходимость сестринской дружбы.
Многое произошло в моей жизни за три последних года. Я наконец-то получила весточку по интернету от старшей среди нас Людмилы, которая нашлась в Нижнем Тагиле. Через Люду вышла на родную ей Соню и подружку Ирину. А перед этим, спасибо всемирной паутине, разыскала Татьяну. Нас не связывает общее детство, – она на несколько лет моложе. Но бабушки наши приходились друг другу единоутробными сёстрами, и родниться с ней легко и естественно.
Я улыбаюсь, думая о подругах, и забываю об усталости. Ничего. Нужно только немного потерпеть. Уже вечером я обниму Людмилу, а наутро мы вместе отправимся туда, где живут наши воспоминания, и где нам всегда рады. Там растут могучие кедры, липы смотрятся в зеркало пруда, а старые названия улиц предпочтительней новых. Потерпеть… А как умели терпеть наши бабушки!
Самой суровой и неласковой считалась старшая сестра моей бабиньки, бабушка Вена. Многочисленные внучата побаивались её неулыбчивости. Одна Танюшка липла к бабуле в детстве, да и теперь, повзрослев, моментально встаёт на защиту при любом нелестном высказывании о ней. Молодец! В Татьяне и самой есть та же твёрдость. А как иначе, если семья из одних мужиков состоит: муж и три сына. Это надо генералом в юбке быть, чтобы всех в узде держать. Сейчас мальчишки уже взрослые, внуками мать окружили, но знают: ежели что не так, она и крепким словцом обласкает, и на своём поставить сумеет. Снохи за свекровью, как за каменной стеной. Спасибо бабе Вене! Научила.
Старшая сестра моей бабиньки родилась в конце девятнадцатого века. Пережила троих мужей. В первом и втором браке родила восьмерых детей, из которых выжили шестеро. В те времена женщины не разводились. Даже если муж пил и бил – терпели, хранили семью. Только, оставаясь вдовами, выходили замуж в другой раз. Одной с детьми тяжелей.
В такую вот трудную пору, между вторым и третьим замужеством, баба Вена и в тюрьме успела побывать. Работала она уборщицей в продуктовом магазине. Попалась на мелком воровстве. Спрятала под фартуком кулёк из обрывка старой газеты с несколькими карамельками: очень уж хотелось свой выводок сладким побаловать.
Потом Вена снова замуж вышла за вдовца с двумя детьми и ещё одно дитя родила. Третий муж последние десять лет своей жизни тяжко болел, совсем не вставал с лежанки за печью. И хоть внуки и корили бабушку за неласковость, но после смерти отца приёмные дети, наравне с родными, почитали её за мать, как и должно. Что касается улыбок, то на них у бабы Вены сил видно уже не оставалось.
Бабушку Вену опасалась не только детвора. Взрослые сыновья и зятья знали её суровый нрав. Стоило только услышать, что кто-то из них в семье обижал жену или детей, она чинила скорую расправу, обхаживала виновника тем, что попадалось: поленом ли, ремнём ли солдатским с латунной пряжкой. Перечить никто не смел. Росточка она была махонького, всего сто пятьдесят сантиметров, но руку имела тяжёлую. Здоровые мужики под её взглядом ёжились. Под защиту брала всех малых и слабых. И нелюбимую сноху, мать Танюшки, защищала наравне с дочерьми. Умница Татьяна, что бабушку добром помнит!
Незаметно пролетела ещё пара часов. Остановка. Пересадка. Мысленно ругая себя за тяжёлый чемодан и сумку, тороплюсь успеть на ближайший автобус до Нижнего Тагила. Муж, провожая меня утром, уговаривал оставить половину вещей дома. А я объясняла, что это всё подарки. Как же без них? В гости к родне принято с подарками являться. Так моя бабинька всегда делала.
От Екатеринбурга до Тагила шла обычная газелька, и поездка при расстоянии в сто восемьдесят километров не обещала быть комфортной. С трудом втиснувшись со своим багажом в узкий проход, пробираюсь в конец салона. Здесь с удивлением обнаруживаю, что мест только пятнадцать, а у меня билет на семнадцатое.
– Женщина! Вам на водителя надо! – советует кто-то из пассажиров.
С трудом пытаюсь вникнуть в смысл сказанной фразы.
– Вам – на водителя! – слышится с другой стороны.
Догадываюсь, что мне советуют поместиться на сиденье рядом с водителем. Начинаю обратное движение. Молодая женщина с небольшой поклажей предлагает поменяться местами. Я с благодарностью устраиваюсь на тот отдельный стульчик в маршрутке, где приходится сидеть боком к направлению движения. Ногами обнимаю чемодан, руками – громоздкую сумку. Справа и слева в меня упираются колени пассажиров и тех, что едут вперёд спиной, и тех, что обращены лицом к дороге.
В тесном салоне душно, кисло пахнет потом. Очень пожилой женщине справа от меня становится плохо, она просит открыть окно. Пассажирка с заднего сиденья тут же начинает громко возражать, утверждая, что после выписки из больницы ей вреден сквозняк. Недовольство быстро охватывает и других. Раздаются возмущённые возгласы о том, что нас везут, как скотину, что правительство тратит деньги на футбол, а не на ремонт дорог…
– Не нравится – езжайте на такси! – бросает реплику обозлённый жарой и нашим роптанием шофёр.
Наступила короткая пауза. Особо рьяные уже набрали в грудь воздуха, чтобы ответить поязвительней. Вдруг откуда-то из середины прозвучало насмешливо и очень спокойно:
– Ну, поговорили? Пар выпустили? Вот и хорошо! А теперь дальше поехали.
Спор моментально утих, как волнение на воде от вылитого масла.
– Ак, пошто это мы? – прозвучало уже совсем мирно.
На душе потеплело. Только здесь я могла услышать эти нелепые словечки с неподражаемой интонацией. И правда – стоит потерпеть дорожные неудобства ради долгожданной встречи.
Я опять вернулась мыслями к бабушкам нашей семьи. Какими долготерпеливыми были они…
Сестрёнка Людмила почти с младенческого возраста воспитывалась бабушкой Анной, матерью отца. Родители Люды с ещё тремя детьми жили в другой половине этого же дома. Своё место жительства маленькая Люда определила сама. Взрослые ничего не смогли с этим поделать. Сестра с детства была «своебышной», как говаривала моя бабинька.
Людиной бабушке жизнь приготовила кусок не слаще других. Она даже не имела возможности в начальную школу ходить, грамоте не обучалась. Когда её любимая внучка, окончив десятилетку, уехала в большой город, письма ей писала моя бабинька под диктовку бабы Анны.
Замуж шестнадцатилетнюю Аннушку выдали за мужика из соседней деревни. Отслуживший долгий срок в армии, старше жены-девчонки на восемнадцать лет, он стал ей суровым и неласковым мужем. Детей им бог много не дал, только троих, но и через них Анна приняла на себя горя достаточно.
Старшая дочка в шестнадцать добровольно ушла из жизни после трагедии: какие-то не́люди совершили над ней насилие. Со второй – отец велел порвать отношения, объявив её гулящей. Провинность дочери состояла в том, что без родительского благословения и венчания она вышла за вдовца с тремя детьми. Прожила с ним «во грехе» до его смерти много лет, вырастила приёмышей, как родных. Анна всю жизнь общалась с Марусей тайком, чтобы муж не знал.
Сын бабушки Анны и деда Николая, отец Людмилы, тоже не отвечал жёстким требованиям отца. Фронтовик, вернувшийся с войны весь израненный, но в орденах и медалях, был весёлым гармонистом, а характер имел задиристый. Соседи и знакомые звали его на все семейные праздники, где по деревенской привычке хорошо угощали. И дело редко обходилось без пьяной драки. После одной из таких потасовок её участников увезли в соседний город и на несколько дней закрыли в милицейском участке.
Аннушка собралась в дорогу, чтобы заступиться за сына. Николай же так озлился на него, что отказался дать жене подводу с лошадью. Тогда Анна отправилась пешком. Шла двое с половиной суток, ночевала в лесу. Вернулась домой с сыном, не потому, что её заступничество помогло, просто к тому времени в милиции разобрались с бузотёрами и отпустили всех по домам.
Недовольство жизнью и детьми дед Николай вымещал на бабушке Анне. Она же, безропотная, тихая и улыбчивая, терпела всё, молча. Я помню, как в конце жизни старый ворчун, совсем больной и немощный, продолжал поучать внучку и жену хриплым голосом, грозя скрюченным пальцем. Анна с неизменной светлой улыбкой ухаживала за мужем.
Однажды строптивая внучка осознанно сделала бабушке пакость. Анна помогала людям, заговаривая молитвой всевозможные болячки. Зная, что к ней вечером придёт соседка со своей бедой, двенадцатилетняя Люда с утра утащила на сеновал икону, с помощью которой бабушка творила заговоры, и вымазала лик святого зелёной краской. К приходу посетительницы хулиганка улизнула из дома и, опасаясь справедливого наказания, не возвращалась дотемна. Но бабинька, дождавшись её, только укоризненно сказала: «Люда, ты зачем это сделала? Не делай больше так.»
Спустя много лет, рассказывая об этом случае, сестра призналась, что в жизни не испытывала большего стыда.
Следующий по приезде день был заполнен прогулками по памятным тропкам, встречами, разговорами и мелкими стычками-непонятками между отвыкшими друг от друга сродниками. Июльская жара усиливала раздражительность, заставляя спорить по всяким незначительным поводам.
Вечером мы, четыре сестры, собрались в доме подружки детства – Иринки. Дом стоял на хорошем месте: на берегу запруды, рядом с кедровой рощей. В деревянных стенах дышалось легко. Но и в этой мирной домашней обстановке мы с Людмилой продолжали шпынять друг друга. Мне ни разу не удавалось в разговоре развить до конца высказываемую мысль. Людмила перебивала. Делала она это не нарочно, просто не вслушивалась.
За окном стемнело. Внезапно ярко и очень близко полыхнула молния. Громыхнуло так, что мы ахнули хором. Погас свет. Икнул и замолчал телевизор.
– Вот это да! – выдохнула я.
– Как в детстве! – поддержала Людмила.
Муж Ирины зажёг свечи. Наши лица в колеблющемся свете выглядели моложе, чем днём. Да и атмосфера казалась какой-то детской, возникшей из далёкого прошлого.
– Я до сих пор грозы боюсь, – призналась Люда.
– И я, – эхом повторила Соня.
– Иринка! А помнишь, как однажды дошколятами мы с тобой прятались от грозы в вашем доме под кроватью? Кровать-то где стояла, в сенках? – вспомнила я.
– В сенках, – подтвердила Ирина. – Зато, с какой радостью мы бегали и прыгали потом на мокрой поляне перед воротами. Брызги так и летели в разные стороны.
По стеклу стучал дождь. Время от времени темноту прорезала ломаная дуга молнии. Грохотал гром. Мы, сблизив головы над столом вокруг мерцающего язычка пламени, с нежностью оживляли картинки былого.
– Иринка, ты помнишь, что выкрикивала, когда мы на лужайке после грозы веселились? – спросила я подругу.
– Нет! А что?
– Ты говорила, что это Боженька сердится и молнии с громами на нас посылает.
– А ты что?
– А я заявляла, что Боженька жил в древние времена, а теперь вымер. Что ещё я могла сказать при родителях-атеистах? Самое интересное, что тут же присутствовали наши бабушки. Они, смеясь, наблюдали за внучками, ни одна не оговорила озорниц.
– Они никогда нас не ругали, – подтвердила Соня.
– А меня бабинька всё-таки научила молиться, – похвасталась Татьяна. – И «Отче наш», и молитву Богородице заставила вызубрить с детства. У неё в сундуке хранилась толстая Библия, написанная на латинице. И каждый раз бабинька закрывала сундук на маленький замочек.
– Хорошее было время. Мама – рядом… – На лицо Иринки набежала тень.
Мы замерли в немом сочувствии. Детское счастье подруги обрушилось в один день, когда ссора родителей неожиданно закончилась трагедией. Выстрелы ружья, оказавшегося в руках матери, оборвали жизнь её и маленького брата Ирины…
– Дорогая, прости меня за бестактность, как в семейном горе повела себя твоя бабушка? – рискнула я спросить.
– Ты знаешь, папа запретил ей приходить. Объяснил, что тяжело видеть мать погибшей жены.
– Как же ты без неё обходилась?
– Однажды убежала из дома и заявила, что хочу остаться у бабиньки. Но она велела вернуться к отцу. Сказала, что ей меня всё равно не поднять на пенсию в двадцать восемь рублей.
Мы помолчали. Сколько печальных моментов случилось в жизни наших бабушек…
– Иринка, а кто тебе с детьми помогал? – поинтересовалась Соня. – Я знаю, что ты почти не сидела в декретных отпусках.
– Так бабинька же! – засмеялась подруга. – Отца к тому времени уже не было в живых. Она правнуков и вырастила. По пятам за ними ходила, как за мной в детстве. Я, бывало, на пруд иду купаться, бабинька следом бежит.
Мы возвращались домой по ночной улице, вдыхая воздух, промытый дождём. Справа и слева я чувствовала тепло сестринских рук. То и дело кто-то из нас попадал ногами в лужу, что сопровождалось вскриками и смехом. Я думала о долготерпии наших бабушек. Чем же оно питалось? Конечно, любовью!
Недаром в Евангелии говорится, что долготерпие – первое качество настоящей любви.
«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносит, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит.»
(Фото из интернета)
2018