За все в жизни рано или поздно приходится платить. Кто-то называет это законом равноценного обмена, кто-то преходящностью сущего, а кто-то справедливостью. Но так или иначе ничего и никогда во Вселенной не остается без своего заслуженного ответа.
Всю жизнь мы находимся на грани выбора: выбора между добром и злом, правдой и ложью, справедливостью и неравенством. Конечно, в наличном бытие не существует чистых категорий. Мы не погружаемся в крайнюю точку А или крайнюю точку В, лавируя между ними в области перехода и становления одного и другого, выбирая меньшее из зол. Но выбирать это меньшее мы все-таки способны. Человек потому лишь человек, что ему дарована свобода. Лишь он один обладает способностью познания добра и зла, он один способен действовать в согласии со своим рассудком, стремлениями и желаниями, а не со стихией природных инстинктов. Это наш дар и счастье. Но вместе с тем свобода навсегда наложила на человека неизлечимый диагноз виновности. Эта вина за хорошее и плохое и определяет будущность.
Как это не странно, но свобода вовсе не освобождает человека, а обязывает. Представьте, маленький ребенок не хочет идти в школу и просит родителей разрешить ему остаться дома. Запретив или позволив ему пропустить занятия, мама и папа снимают с него всякую ответственность за последствия: спрос за непонятную тему падет не на ребенка, получившего разрешение «высшей инстанции», а на родителей. Вырастая и становясь субъектом своих собственных действий, человек приобретает иллюзорно безграничную власть над самим собой и своими действиями, однако одновременно попадает в жесткие кандалы познания и понимания вопроса «Что такое хорошо и что такое плохо». Это и есть объективная свобода.
А теперь перенесем категорию свободы в несколько иную плоскость и вспомним Ф.М. Достоевского и две бездны Родиона Раскольникова, разверзшиеся в душе бывшего студента.
Эти две бездны боролись в герое за право назвать его или тварью дрожащей,или право имеющим. Позволить себе черту перейти, построить счастье всех на несчастье одного, даже такого маленького и незначительного существа, как старуха-процентщица, и при этом не задуматься о вопросе права и совести — это черты Наполеона, на которого так хотел быть похож бедный человек, живущий в маленькой желтой комнатушке. Родион возомнил себя если не богом, то определенно исторической личностью, творящей свое дело, не сомневаясь в его правоте. Но истинная историческая личность тем и отличается, что частные интересы и страсти ее совпадают с общим ходом истории и потребностями времени и народа. «Тварь ли я дрожащая или право имею?», — Раскольников обращается именно к той объективной свободе, которая железным обручем сдерживает его субъективный эгоизм.
Сегодня мы все очень похожи на знаменитого героя Достоевского, требуя всё ото всех и вся, не замечая той виновности, которая ложится на нас, как только мы становимся людьми. Мы все будто имеем огромное нескончаемое право на все, что есть в этом мире, и которое при этом нам не принадлежит. В одном из своих произведений Хосе Ортега-и-Гассет говорит о «восстании масс», не сознающих ни себя, ни мир, но претендующих на этот мир, для познания и обогащения которого никто из них не пошевелил и пальцем.
Если никто никому и ничего не должен и человеческое общество перестанет существовать, то какое право имеем мы пользоваться благами, изобретенными не нами? И если существует равноценный обмен и за все в жизни нужно платить, то чем заплатим мы за все те великие изобретения, созданные нашими предшественниками?
Родившись здесь и сейчас мы все безвыходно попадаем в неоплатный долг, погасить который можно лишь частично путем долгого и упорного созидания себя и окружающей действительности. И истинно важный вопрос встает вовсе не о право имеющих и тварях дрожащих, а о право имеющих и ответственность несущих.
Нести ответственность способны немногие, но лишь они и являются настоящими двигателями прогресса. Государство — это не воображаемая чудо-машина, не скатерть-самобранка, и даже не вечный двигатель, способный до конца веков жить своей собственной инерцией. Это живой механизм, состоящий из миллиона таких же живых людей, приходящих из такого же живого пласта гражданского общества. Надстройка ли определяет базис или базис надстройку, — можно сколько угодно спорить об этом вопросе, но одно без другого не существует, и это, как мне кажется, бесспорно.
Все тот же Ф.М. Достоевский пишет:
"Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве", — вот это решение по народной правде и народному разуму. "Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя и себе, подчини себя себе, овладей собой - и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя - и станешь свободен как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймешь наконец народ свой и святую правду его. Не у цыган и нигде мировая гармония, если ты первый сам ее недостоин, злобен и горд и требуешь жизни даром, даже и не предполагая, что за нее надобно заплатить".
Готовы ли мы наконец взять на себя ответственность и попытаться перевоспитать себя хотя бы в самых незначительных привычках (к примеру, купить себе один бумажный пакет вместо тысячи полиэтиленовых или перестать бросать окурки на землю)? Готовы ли мы признать себя единым обществом, размыть рамки между «отцами и детьми», признать, что все совершенные ошибки совершены нами и исправлять их предстоит именно нам?
От полярности ответа на эти вопросы зависит полюс направленности нашего будущего. И когда, если не сейчас, стоит задуматься об этом.
