На самом деле, нам живется вполне неплохо, ведь так?
Вставая утром в университет или на тренировку, я иду в душ, захожу на кухню, ставлю чайник, подхожу к окну, выходящему на дорожное кольцо с большой клумбой и зеленой травкой посередине, и долго смотрю на разъезжающиеся по своим делам машины. Большой многоэтажный дом напротив стоит такой же, каким он был вчера, и еще свежее солнце отражается в его больших желтоватых окнах. Черными ртами не сияют в нем дыры бомбардировок, и люди не стонут в завалах порушенных стен. Над ним сиреневое небо накрывает чей-то семейный уют и тепло.
По вечерам в этом доме наверняка работает множество телевизоров, нудно, глупо и пошло вещая о Европе, США, Трампе, Путине, нашей великой российской армии, беспорядках на улицах Бразилии и еще до кучи о каком-нибудь Сомали… А на фоне этого гудения звенит детский смех играющих в догонялки светловолосых и черноволосых малышей, шипит на сковородке пригорающий ужин, работает фен, утюг, пылесос, все еще разговаривает по работе папа, что-то кричит с кухни мама или дедушка размеренно храпит в своей одинокой квартире. Может быть, даже кто-то ругается или обиженно молчит, выстраивая в голове сокрушительные реплики для предстоящего диалога, которому никогда не суждено состояться, но ведь это неважно? Все же нам живется достаточно неплохо, да?
Я вижу, как, выгребая из кармана последнюю мелочь, мальчик забегает в соседский магазин и надолго устремляет жадномечущийся взгляд на пестрые витрины. У него здесь есть выбор, большой выбор всего, что он мог бы взять: мороженое любых сортов, шоколадки, орешки, лимонад, булочки, да много чего. Какое дело этому мальчику, что сникерс, за которым он протягивает руку, сделали капиталисты? Он купит это маленькое счастье за тридцать рублей и, возможно, этого заряда радости достанет ему, чтобы пережить бесконечно тянущийся четырехчасовой учебный день в школе. В конце концов, главное, что в магазине, в котором он стоит, есть все необходимое, а за какую цену это можно купить — вопрос следствия. Этот магазин стоит, цел и невредим, и на его полках не скапливается пыль от долгого отсутствия поставок, по углам не валяются пустые, черные от пороха, грязные гильзы, бывшее содержание которых, возможно, плотно сидит в чьей-то руке, ноге, животе, разъедая или разъев то, на чем держалось чье-то живое дыхание.
Время ехать на учебу. Маршрутка, забитая, конечно же, недовольными людьми, душно, жарко, пыльно, невыносимо тесно и немного вроде бы даже мерзко. Почти каждый день один и тот же путь, и почти каждый день жарче предыдущего. Но смотришь в окно и видишь, как солнце ослепительно ярко светит на жмурящиеся лица прохожих и проезжающих. И знаешь, как этому солнцу завидует какое-то другое, то, которое вынуждено искать себе путь, пробиваться, биться, рассеиваться о туманный смог пыли, поднятый колесами, ногами, взрывами, знаешь, как это солнце скучает по земле, по траве, цветам, и как по нему скучают. Но это какое-то далекое солнце, не наше. Наше над кепкой, в прогнозе погоде, за темными очками, даже успело надоесть. И тем, кто видит это солнце, все же живется достаточно неплохо, ведь так?
В центре города по парку на Пушкинской как обычно не спеша идут гуляющие молодые люди, решившие, что день слишком хорош для лекций и семинаров, играют музыканты, талантливые и не очень, в тени сидят уличные художники, проповедующие «искусство ради искусства», дети катаются на поцарапанных самокатах и роликах, люди идут, попивая холодный лимонад и откусывая подтаявшее мороженое. Они идут среди ветвей из навязчивой рекламы и социальных сетей, опутанные коварными нитями политики, экономики, обманутые мировыми заговорами, работающие во славу Ротшильдов и Рокфеллеров, каждый день окунаясь и пропадая в яме социального неравенства, идут… , смеясь рассказывая о своей любимой собаке. И по-моему, все это выглядит достаточно неплохо.
Над нашими южными головами так часто светит обжигающее солнце и так редко реют грозовые тучи, что иногда мы забываем о том, как могло было быть здесь и как есть сейчас совсем недалеко от нас. И иногда кажется, что именно там-то и есть настоящая жизнь, чистая, откровенная, неприкрытая рамками приличия и светских манер, освобожденная от поиска какого-либо смысла и цели, и что только там, выкинув из головы все слова на -измы, можно начать дышать, как дышал человек при сотворении мира. Смотря со стороны на самого себя, удивляется разум, понимая, что то, что должно вызывать страх, ужас, отвращение, вызывает ноющую тоску, тихую печаль, зависть, ведь ты не знал, не видел, не пробовал, и сейчас за плотной пеленой не разобрать тебе, не того, что было, не того, что есть. Время идет, и люди на Пушкинской также идут, смеясь рассказывая о любимой собаке. И в общем-то им живется достаточно неплохо.
Вернувшись домой, я вижу на пороге несколько пар запыленной обуви, бело-серые кеды, зашитые кроссовки, босоножки на каблуке. Эту непринужденную картину не нарушит своим непозволительным видом пара армейских берцев или брошенный на пол камуфляж. В мою дверь не позвонит недавно поседевшая сорокалетняя соседка, попросив закрыть новые пулевые дыры в фанерной стене, а сосед не уйдет на фронт, оставив записку с просьбой следить за его единственным котом. Я приготовлю ужин на электрической плите, которую никто не отключал от сети, открою воду, которую не перекрывали со всех сторон света все мирные и немирные соглашения цивилизованных стран, немного поработаю под доносящиеся со двора через открытое окно отзвуки легких ударов рук и ног о волейбольные и футбольные мячи и лягу спать, чтобы проснуться в том же целом, пусть и несовершенном мире, в котором я засыпала, с тем же количеством любимых и нелюбимых мне людей. И пока все идет так, нам живется достаточно неплохо.
Чистая и искренняя благодарность З.П. «Некоторые не попадут в ад»
