О Севере, как о прародине белых людей, известно сегодня многим. На месте Северного Ледовитого океана на карте Меркатора изображён материк, который называют и Даарией, и Арктидой, и Северией, и Гипербореей. Исчезновение этого древнего материка и переселение его обитателей в южные земли связано с явлениями космического масштаба. Можно лишь предполагать, какие археологические открытия могли бы появиться, если б с островов Ледовитого океана исчезли вдруг вековые толщи льда, или дно океана вышло на поверхность. Неспроста, значит, многих русских и европейцев так «необъяснимо» манит Север.
Очень хорошо выразил отношение к Северу поэт Николай Заболоцкий:
В воротах Азии, в объятиях метели,
Где сосны в шубах и в тулупах ели, -
Несметные богатства затая,
Лежит в сугробах Родина моя.
Тянут к себе родовые места. Хочется нам расширить куцую летопись, урезанную распятием и пентаграммой. Эти новые символы, принёсшие неразбериху, усердно делали нас сначала рабами божьими, а затем потомками обезьян. Только не пожелали мы быть ни теми, ни другими, потому что давным-давно, когда современных религий не было и в помине, наше положение было уже определено. Мы были сварожичами, даждьбожьими внуками, то есть младшими ипостасями Всевышнего Рода, или, попросту говоря, его роднёй. А могут ли потомки доводиться рабами своему прародителю? Конечно, нет. (Рабами можно быть у завоевателей). И если взглянуть на прошедшее тысячелетие с этой точки зрения, то становится понятной его кровавость. Все битвы и революции прошлых лет не что иное, как нежелание наших Предков сменить статус родственников на клеймо рабов или тварей, навязываемых нам религиями или наукой. Ведь от раба божьего не так уж сложно перейти к рабу богоизбранной особи, а от родства с обезьянами совсем недалеко до деградации, способствующей такому переходу.
Замена космического происхождения людей на происхождение из обезьян или из библейского праха – это обрезание памяти, то есть искажение знаний.
Трудно в эпоху разрухи чему-то верить. Тем более что мы видим, как декларативная эволюция общества плавно переходит в фактическую деградацию. Нам понятно, что «демос» – это не весь народ, а лишь верхушка айсберга, элита собственников. Нас приучили, что всё изречённое есть ложь, и мы, барахтаясь в море информации, почти ничего не знаем о своих изначальных корнях. Поэтому одним из путей для обретения родовой стези является добывание фактов, возрождение родовой памяти, хотя за века чужеверия от древнего наследия осталось очень немного.
Мне нравится Север с его суровой и неповторимой красотой, первая обитель белых людей, заселивших Землю. Подтверждением этому можно назвать… христианские обители на Валааме и Соловках. Зачем южной религии святыни за шестидесятыми градусами северной широты в незаселённых землях? Не иначе, как для стирания ликов «язычества». Ведь хорошо известно, что лучший способ скрыть прошлое – это нанесение на месте его базирования нового культурного слоя. А во «Второзаконии» прямо сказано: «Истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим, на высоких горах, и на холмах, и под всяким ветвистым деревом».
Но как путешественнику мне проще всего искать подтверждения древним истинам в первозданной Природе, ведь она – лучшее лекарство от болезни под названием урбанизация… Меня очень давно привлекало заполярное плато Путорана, находящееся на миграционных путях наших Предков, водопадный край, который для поклонников Природы, как Париж для любителей городов.
Однако от Норильска до восточной оконечности озера Лама, откуда намечен был маршрут, свыше ста тридцати километров. Добраться туда можно, либо наняв катер за большие деньги, либо за сумму в десять раз меньшую, но с оказией рейса для отдыхающих на выходные дни (при наличии свободного места), и тут уж докуда подбросят.
Окрестности Норильска – это тундра, дымящая трубами металлургических заводов. Эталон прогресса с точки зрения загрязнения окружающей среды. Однако, глядя на дороги, отсыпанные нерентабельной породой, в которой до тридцати процентов железной руды, понимаешь, что Россия ещё и эталон богатства природными ресурсами…
Немного сократить ожидание плавающей «попутки» помог визит на Путоран губернаторов Таймыра и Красноярского края (в то время разделённых перестройкой). По какой-то причине они решили посетить плато с залётом на базу первого в России частного природного парка в той самой восточной оконечности озера Лама. Как в России принято, для встречи высоких чинов были организованы рейсы катера с необходимым оборудованием и прислугой. Капитан катера, молодой отзывчивый парень, подбросил меня к базе природного парка.
Для жителей средних широт день без ночи непривычен. Хотя, как уже упоминалось, Предки русских людей жили на Крайнем Севере с благодатным климатом и должны были оставить в нас ген любви к незаходящему солнцу. Кажется, я это почувствовал, потому что, несмотря на поздний час, спать не хотел и с интересом разглядывал с борта катера незнакомые берега Ламы. Строго горизонтальное залегание пластов, из которых сложено плато, рождало ощущение, будто находишься у подножия многослойного гигантского пирога. Невольно возникала мысль, что плато – это нечто вроде огромного древнего кратера, в котором миллионы лет назад периодически булькала и остывала лава, образуя гигантские каменные наслоения (трапповый магматизм), а затем тектоническая прихоть Земли возвысила его над окружающей поверхностью, не нарушив первоначальную структуру. С течением времени громадный остывающий горст растрескался, по трещинам побежали ручьи и реки, спрыгивая с пластов водопадами, а на плоских участках образовались вытянутые озёра с крутыми горными склонами…
Организатор и хозяин частного парка, по совместительству заместитель директора заповедника Путоранский, Олег Крашевский оказался ещё и шаманом. Вернее, как он сам представился, белым шаманом. Я не видел камлания в его исполнении, но услышал немало любопытного: о его способности чувствовать пустоты, об обнаружении на вершине Шайтан-горы, расположенной напротив базы, древней каменной кладки, петроглифа на скале, неизвестного свечения над горой, деревянного кумира у её подножия. Если это не завлекалки для потенциальных туристов, то факты очень интересные, могущие открыть новое направление для исследований. Но более всего меня впечатлило высказывание о знании места нахождения Золотой Бабы.
Золотая Баба – один из символов дохристианской Руси, олицетворявший, по-видимому, женскую ипостась Всевышнего Рода. Как известно, Богородица – покровительница Руси и потому тщательно охранялась волхвами от соприкосновения с иноверцами в труднодоступных районах Севера. По мере распространения христианства место схрона менялось, обрастало легендами, и где находится этот символ сейчас, известно, видимо, только на Небесах. Впрочем, если верить легенде, последнее пристанище Золотой Бабы находится в районе плато Путорана…
Ранним утром, чтобы не создавать проблем губернаторской охране выпадающим из протокола посетителем, меня на моторной лодке перевезли на другой берег Ламы аборигены Таймыра – долганы, работающие в этом частном парке. Вот ещё одна деталь, демонстрирующая общественный уклад. Высокопоставленные чиновники (элита) ограждаются от народа многочисленной охраной, потому что творят недоброе. Что уж тут говорить о высших должностных лицах с двойной библейской моралью. И плевать им на то, что ради их спокойствия будут перегорожены улицы, закрыты проезды, что кто-то из-за этого опоздает на самолёт, до кого-то не сможет доехать «скорая помощь», а кому-то даже в собственный дом не зайти…
На плато я «вползал» с грузом в сорок килограммов вверх по речке Талой с 15-го по 18 июля. В первый же день вымотался так, что «ночью» мышцы ног сводило судорогой, сказался долгий перерыв в экспедициях. Но особенно запомнился третий день подъёма по Правой Талой, которую предпочёл другим притокам из-за того, что туда вёл отпечаток оленьего копыта – он, мол, указывает лёгкий путь. Оказалось, что не указывает, поскольку дважды пришлось карабкаться вверх рядом с водопадами и затем втаскивать рюкзак на обрыв с помощью верёвки. Оленю там не вскарабкаться. Глыбы, которыми сложена долина притока, крайне неустойчивы, выворачиваются из-под ног, набивая на ступнях мозоли. Забравшись на второй обрыв, последний раз вскипятил на костре чай, лесная зона кончилась. Началась тундра с удивительным обилием незабудок. Местами их так много, что северный воздух напоён волшебным ароматом, до которого самой изысканной французской парфюмерии ещё расти и расти.
По мере подъёма на плато, несмотря на два с половиной пуда поклажи, труднопроходимость и стекающие по телу струи пота, становилось легко. Будто вместе с потом исходило из меня что-то лишнее, почти свинцовое. Чем дальше удалялся я от дымных труб Норильска, тем всеохватней и радостней становилось на Душе, с неё словно обручи спадали.
Перед самым перевалом накрыло мощной грозой. Вокруг голые камни, снежники, молнии, громы, град, дождь и холодный ветер, а я, присев на валуне под протекающей накидкой, вспоминал хвалебные слова китаянки-продавца в адрес накидки: «Харясё, харясё» – и сожалел о своей доверчивости. Немного утешался тем, что омовение – хороший знак. С меня – пришельца на плато – смывалась чуждая энергия, и накладывалась новая, которая роднила меня с окружающей местностью. Нечто вроде одновременного посвящения в путоранскую среду и предупреждения о сложностях, в случае нарушения её правил. Стихия сняла с меня положение гостя, которому всё прощается.
На первый взгляд суровое плато с обширными снежниками и скудной приземистой растительностью непригодно для обитания живых существ, если не считать таковыми комариные полчища. Однако, переплывая на лодке озерко на перевале с обрывистыми берегами из спрессованного снега, я был неожиданно атакован чайками. Оглядевшись, заметил вдалеке причину такого поведения – крохотного птенчика. На другом озерке в воздух поднялась утка и, кружа надо мной, отвлекала от удирающих по воде утят. Потом, в верховьях Большого Хонна-Макита, на суглинке стали встречаться старые следы оленей и волков, один раз у кромки воды – недавний медвежий след, пару раз вспорхнули куропатки.
Сверху хорошо было видно, что русло Макита широкое и будто бы пригодно для сплава. Желая избавиться от заплечной ноши, я спустился к речке, надул лодку. Правда, проплыть удалось немного. С запада наползли низкие зловещие тучи, потемнело, поднялся сильный ветер, посыпалась морось. Показалось, что обкладывает слякотью надолго. Поставил палатку. От этого испортилось настроение, так как прошёл от последней стоянки совсем немного. Но при отсутствии дров для костра всё же лучше сидеть в укрытии, чем идти и мокнуть, а затем вместо отдыха дрожать от холода в тесной палатке без обогрева и просушки. Сон из-за круглосуточного дня и без того плохой, урывками. Не удаётся в Заполярной тундре отдохнуть в привычное время.
А ведь когда-то здесь был благодатный климат, шумели леса, а значит, и дров было сколь угодно. Второй раз я в тундре (будучи ещё студентом, побывал на острове Беринга), и второй раз мне приходит в голову эта мысль. Откуда она? Вычитал где-то? Ответ, на мой взгляд, проще: в глубинах генной памяти зафиксировано прошлое, доставшееся по наследству от северян-гиперборейцев.
Удивительно, но «наутро» (странно звучит при незаходящем солнце) вместо ожидаемой слякоти – холодный встречный ветер. Правда, плыть нельзя, поскольку течение очень слабое, а парусность надувной лодки сильно тормозит сплав, да и волны внутрь заплёскиваются. Взгромоздил опять свой скарб на плечи и пошёл по террасе правого борта долины. Примерно посередине между Нералахом (правый приток Макита) и следующим притоком обратил внимание на два рядом расположенных бугра, очень похожих на курганы. Вспомнились древние писания, где говорится об обычае Предков после кродирования знаменитых людей (сжигания тел умерших) насыпать в их честь курганы. Однако, поразмыслив, решил, что это естественные образования, поскольку через верховья Макита миграционный путь идти вряд ли мог – слишком уж неудобен спуск с плато к Ламе.
Русло сузилось, течение ускорилось, стих ветер, возросла назойливость комаров. С большим желанием перешёл на сплав, хоть воды очень мало. На некоторых перекатах приходится протаскивать лодку по камням. Несколько плёсов буквально кишели хариусами, но рыбачить не стал: по ухе пока не соскучился, а на другие блюда вместо газовой горелки нужен костёр, которому в тундре взяться неоткуда из-за отсутствия дров. Сплав постепенно усложнился. Перед притоком Падэй – мощный перекат из валунов и глыб, который не удалось вовремя разглядеть из-за быстрого с поворотом течения и на котором посчастливилось избежать и переворота, и порыва снаряжения. Но воды лодка начерпала до краёв, всё-таки вынудив остановиться раньше намеченного срока.
Здесь же, на Падэе, вспомнил предупреждение о размножившихся в заповеднике за последние годы медведях. Едва только вылез утром из своей норы-палатки, как тут же их и увидел (плюс тундре за хороший обзор). На холме, на фоне неба, чётко вырисовались медведица и её отпрыск. Вели они себя резво и быстро приближались к моей стоянке. Почуять её они не могли, так как ветер дул вдоль реки, поэтому пришлось выстрелить в воздух, после чего расстояние между нами стало увеличиваться.
В глухих местах при одиночном путешествии бдительность и осторожность нужны почти как в разведке, выручить-то в случае какой-нибудь неприятности некому. В отличие от зверей у цивилизованного человека практически отсутствует нюх. Поэтому глаза и уши в ограниченном видимом пространстве, заполненном незнакомыми звуками, иногда видят и слышат то, чего нет. Чтобы обладать нормальным психологическим состоянием, одиночник должен научиться видеть и слышать не хуже других обитателей глуши; ему необходимо уметь различать звуки, разбираться в следах, замечать движения...
Ниже Падэя сплав на маленькой лодке оказался невозможен. Подчас камней так много, что почти не видно воды. В одном месте нагромождение их создало перепад воды в четыре-пять метров и проплыть через него если и возможно, то только в период сильного паводка на специальном плавсредстве. При таком раскладе надёжней пеший способ передвижения, которым я и воспользовался вплоть до впадения в Макит речки Гулэми-Икэн. По пути часто с опаской поглядывал на хмурую тучу, повисшую на одном месте. Это выглядело довольно странно при сильном юго-западном ветре. Туча эта постоянно ширилась, разбухала, принимая в себя более мелких небесных странников, пока я, наконец, не сообразил, что присутствую при акте творения погоды. Воздушные массы севера и юга сошлись над Путораном, породив на моих глазах грозную тучу, которая пролилась вскоре полусуточным дождём.
После пятидневного безлесья самое радостное событие – это начавшийся перед устьем Гулэми лиственничный лес. Появились дрова и костёр, в суп добавились грибы. Огонь костра превратил будни в праздник, жизнь в одночасье наладилась. Ощущение такое, словно после долгой отлучки прибыл в родной дом. Сразу же стал натыкаться на давние следы человеческой деятельности в виде полуразрушенных ловушек на песца под названием «пасть». В общей сложности насчитал их за два дня около двух десятков.
Воды в реке заметно прибавилось (Гулэми по стоку равна Макиту). Однако, сплавившись пять перекатов, опять перешёл на «пешку». По-прежнему много камней, течение быстрое, и было опасение, что лёгкая посудина из полихлорвинила не выдержит наскоков на них. А её нужно беречь, так как впереди много мест, где без лодки не обойтись. Но и пешее перемещение стало сложней, появились скальные прижимы, требующие обхода.
Незадолго до притока Чопко Второй, дабы в энный раз не карабкаться вверх, надул лодку и дважды переправился с берега на берег. Во время переправы неожиданно увидел выше по течению людей в касках и спасательных жилетах, плывущих по перекату на катамаране. Следом появился ещё один катамаран. Причалив к берегу, мы познакомились, обменялись впечатлениями и ближайшими планами.
Эта встреча с туристами-водниками из Минска оказалась не единственной в этот день. К вечеру, добравшись до первого водопада, увидел там туристов из Обнинска, ожидавших вертолёта уже несколько суток. Позже сюда же причалили кемеровчане, а спустя ещё некоторое время – группа москвичей. Эту «ночь» у водопада коротали одновременно почти три десятка человек. Совсем непохоже на дикие безлюдные места, о которых я слышал перед экспедицией, а наоборот, места притягательны и активно посещаемы. Некоторые туристы здесь уже не в первый раз. А если вспомнить ещё о группах этого сезона из Чехии, из Рязани, из других мест, если учесть любителей лыжных походов в конце зимы, то плато Путорана можно смело назвать туристической Меккой.
Разводить огонь, когда рядом дымится готовый костёр, незачем, да и не сидеть же в одиночестве в окружении стольких людей. Поэтому с разрешения «аборигенов» я приготовил ужин на их костре, посетил стоянки остальных групп. Более других удивили меня четверо парней из Кемерово. Рюкзаки, которые они затащили на плато, весили около шестидесяти килограммов; это впечатлило. Но поражало то, что в этом весе присутствовало восемнадцать литров спирта!
- Зачем вы тащите лишнюю канистру с жидкостью? – поинтересовался я.
- Допинг, – пояснили они. – В конце дня после пеших переходов руки-ноги не шевелятся, а глотнёшь огненной воды, и всё в норме.
Вот она, цивилизация! Ненормальное стало нормой. Даже взгляд на Природу получается, как говорят в таких случаях, через дно стакана.
Основным же впечатлением, оставшимся от коллективной ночёвки у водопада, было ощущение чужеродности. Разрозненность групп подчёркивала, что все мы оказались здесь в качестве мимолётных гостей. Из составной части Природы мы превратились в посторонних наблюдателей, во временщиков. Находясь в её лоне, мы всё равно оставались зрителями в зале. В лучшем случае. Такова уж современная участь людей: быть временщиками. А в недрах цивилизации это особенно заметно на примере импортных инвесторов и мигрантов, у которых одна цель по отношению к стране пребывания: меньше дать – больше взять, оставив после себя «хоть потоп».
Однако Природа – великая волшебница. Она способна высвечивать человеческую суть и менять нрав людей до неузнаваемости. Это всегда удивительно, когда, например, какая-нибудь эмансипированная представительница цивилизации, помнящая лишь о своих правах, оказавшись в длительной экспедиции, забывает о «блюдечке с голубой каёмочкой». В естественной среде всё становится на свои места. Вместо портящих нрав иллюзий о равноправии (душевного мужланства) проявляется добрая и красивая женственность; при отсутствии сексуальной раскраски на женском лице становится видна не особь для развлечений, а продолжательница Рода, роженица, мать. Впрочем, как и у испорченной прогрессом «сильной половины» первозданная Природа сдирает либо наносную «крутизну», либо нерешительность, под которыми вдруг обнаруживается ответственность за поступки.
Продолжение следует.