Рассказ "Неоправданные надежды"

Зигмунду Фрейду Замечали ли вы, что в начале месяца дни светлые, длинные, и тянутся долго, в середине они словно бы скачут рысцой, а в конце переходят на скомканный, тёмный галоп. Так и со всей жизнью. В детстве у нас есть возможность, как следует разглядеть всё происходящее, и самих себя, неторопливо мыслить, узнавать. Всё меньше и меньше времени на это с возрастом. В старости же мы летим под обрыв. Всё уже так, как есть, и ничего не изменишь. Но я не упустила возможность исправить то, что уж и не чаяла, и не надеялась. Я - старуха. Ну конечно, я старуха, чего там, мне исполнилось 78 в мае. Но уж из ума я точно не выжила. Это уж как хотите. Я всегда была умной, с самого детства. Любой бы сказал. И училась очень хорошо. Почти одни пятёрки. Миловидная, стройная девочка, с красивой пушистой косой. За меня никогда не было стыдно родителям. Несколько мальчишек сделали мне предложение ещё в выпускном классе. Ты совсем не такая. Откуда ты только взялась. Упрямо нарисовалась на горизонте, когда мне уже было 39! И я всё-таки решила рожать. Кто же знал, какой чёрной неблагодарностью ты за это ответишь. Не оправдаешь, кажется, ни одной моей надежды. Стройной я бы тебя не назвала. Ты никогда такой не была. Может быть, кому-то и нравится такой тип фигуры, так называемый «женственный», но, по-моему, ты просто пухлая, уж извини. Близорукая, единственная голубоглазая из всей семьи. Ох уж этот вечный наблюдающий взгляд! Оказывается, ты даже притворялась иногда спящей, чтобы подсматривать за мной. И эта противоречивость – ты не видела, но хотела видеть. Неугомонная, драчливая. Бегала целыми днями, с головой, наполненной фантазиями. Сидела на деревьях. Тащила в дом собак, кошек… Разбирала на запчасти игрушки. Чего ты только не разбила, пока не выросла. Что ты только не сломала. Настоящее наказание, тридцать три несчастья. Вечно, как уедешь в командировку, приедешь – у тебя – то воспаление лёгких, то перелом руки. Т к рукоделию, садоводству, зато поглощала книги в немыслимых количествах. Я думала, что это хорошо, но и тут ты всё довела до абсурда. В 17 лет у тебя книг было в два раза больше, чем у меня за всю жизнь. Какое-то безумие. Аномалия – это слово лучше всего подходит для характеристики всего, что связано с тобой. Всё у тебя чересчур, слишком много. Я никогда не понимала тебя, наверное, поэтому ты мне никогда и не нравилась. Да, но куда мы могли деться друг от друга? На кого ещё я могла тратить внимание, время, деньги. Разумеется, на тебя. Но, как я уже сказала, ты не оправдала, ни одной моей надежды. Ты выросла и прожила свою жизнь, совершенно не считаясь со мной. Со мной! Я родила тебя, но мне всегда было тяжело поверить, что имею какое-то отношение к тебе. Тебя словно била лихорадка, всю жизнь. И меня тоже от этого начинало трясти. И это не банальные проблемы отцов и детей. Нет, дело в том, что если бы не родство – мы бы и полчаса не смогли вытерпеть – ты меня, а я, в свою очередь, тебя. Я просто не могла понять, как могла вырастить такую женщину. И если называть вещи своими именами, да, это – ненависть, причём такая, от которой никуда деться. Нельзя забыть своё дитя, даже если оно ненавистно. И мало тебе было всех этих книг, чтения, ты ещё начала сама писать. Я чуть не поперхнулась, помню, когда открыла местную газету, субботний выпуск, а там твоя улыбающаяся физиономия. Было бы чему радоваться, а то просто глупые вирши. Я так и не смогла понять, за что тебя так хвалил редактор, воспевал до небес. Всего лишь детские стишки. *** Если придам голосу нежность, ответишь ли тем же, не так уж и важно – лишь о тебе моего сердца заботы Но мой ангел равнодушен Как ко всему земному, так и небесному, кроме, конечно, своей красоты не скучай, деточка, не то я сменю Твою херувимскую масть, белокурое пламя на медь соседки, Серафимы. Ну, что вот это, скажите на милость? Ангелы какие-то…Голова забита чепухой под завязку. Нет ничего удивительного в печальном итоге твоей жизни. Долго я смотрела на свистопляску, на то, чем ты занимаешься. Не окончила университет, не работала никогда толком, меняла мужчин, как перчатки, переезжала с места на место. И стихи, конечно. Ворохи, мешки стихов и рассказов. Их ты писала всегда, и они были важней всего. Никаких детей, никаких обязательств, никакой семьи. Как ты жила – я узнавала только из газет. Стыд-то какой, не знала, как людям в глаза смотреть. Но сколько верёвочке не виться, концу её явиться. И когда ты заболела, вся эта свара, что была вокруг тебя долгие годы, ела и пила за твой же счёт, немедленно испарилась. Разумеется, может ли их тонкая душевная организация вынести вид человека, лежащего на полу и захлёбывающегося собственной кровью? И ты сама захотела, чтобы рядом была только я. И вот я здесь, милая. Если ты хотела, чтобы кто-то помог избавиться от страданий – лучше меня не найти. Нет, без дураков, я делала всё честно и от души. Укольчики, системки, кашки на водичке, котлетки на пару для нашей язвочки. Но сегодня финита ля комедия, дочка. Ты же очень начитанная у нас, и наверняка читала Агату Кристи, «Десять негритят». Меня возмездие чокнутого судьи не настигнет, даже не надейся. У меня железное алиби, я вне подозрения, как жена Цезаря, ха-ха три раза. Кто ко мне придерётся? Да комар носу не подточит, так всё чисто. Так, мол и так. Ушла в магазин. За кефиром. Нулевой жирности. Возвращаюсь – батюшки светы, хладный труп! Уж и не дышит, и не смотрит, и не шевельнётся. Горе-то какое! На деле же ты смотрела. Тебе стало плохо, так плохо, что ты забыла все свои стишочки и рассказики, свои приключения и адюльтеры. Ты лежала в луже крови и смотрела своими всё ещё небесными, но уже бледными глазами. Ты даже слова не могла вымолвить, только кровавое бульканье, и больше ничего. Да, и протянула в надежде руку. Я постояла с сумкой, соображая, что и к чему. И просто молча вышла, закрыв дверь. А вернулась, когда уже было всё окончено. Ты же начитанная. « Я тебя породил, я тебя и убью». Откуда это? Правильно, моя умница, «Тарас Бульба». Теперь же успокоилась не только ты, но и я. Спокойной ночи, детка, пора спать. Хорошенького понемножку.