Много историй знают старые мастера. Порой не поймёшь — шутят, или правду говорят?
Старый художник Йохан рассказывал байки по вечерам, сидя у очага. А Данко с Элькой — юные подмастерья — аж дышать боялись, только бы мастера с мысли не сбить. Так и сидели с раскрытыми ртами...
“Слыхали небось” — после этих слов всегда можно было ждать особенной истории.
— Так вот, слыхали небось, о Живущей-на-Холме?
Ой, да кто ж о ней не слыхал! Говорят, будто не человек она вовсе, зато лучшая мастерица на свете. Но найти её ой как непросто: не всякому покажется, не всякого учить захочет. А с тех пор, как людям запретили создавать новое, так и вовсе пропала. Видать, не хочет иметь дела с теми, кто по чужим образцам творит, а своего измыслить не смеет.
— А вам доводилось когда-нибудь видеть её, мастер Йохан?
Данко пару лет жизни отдал бы, чтобы услышать «да», но старик покачал головой:
— Увы... Зато вот мой учитель, мастер Ясь — тот видал. Хотите знать, что ль, как дело было?
Старик протянул ноги к огню и, не спеша, начал рассказ.
На вышитой петушками скатерти остывал свежий хлеб. В печке весело трещали поленья. Рыжий кот тёрся об ноги, будто пытался сказать, мол, нечего горевать. Но мама всё равно заплакала:
— Ох, куда ж тебя несёт, дитятко моё?
Ясь замер на пороге, едва не выронив котомку с красками и кистями.
— Отпусти, мать. Учиться иду.
— Не учиться бы тебе, а жениться и детей своих учить. Ты уже и так художник, сынок. Лучше многих. Что тебе ещё нужно?
Ну как ей объяснить? Может, в родных краях он и считался одним из лучших, но мир велик. Ясь знал, что способен на большее... а что: руки из правильного места растут, вдохновения — хоть отбавляй, и всё же чего-то ему не доставало: то ли смекалки, то ли сноровки. Видится одно, а на деле получается другое. Вроде даже и хорошее, но не то.
А тут как назло объявился в их городке заезжий мастер, улыбчивый да бойкий. Всё-то у него спорилось — на зависть многим. Иные над одной картинкой бьются, а у этого уже три готово. Да какие! Глаз не отвести. Спросили, мол, где ж ты, милсдарь, так наловчился? А тот смеётся:
— Живущая-на-Холме научила.
Верите, нет? Вот, все тоже посмеялись, да забыли. Не дети уже, чтобы сказки слушать. А Ясь с тех пор покой потерял. Хотел ещё попытать заезжего мастера, да тот уже ушёл.
Мать и рада была бы сына не отпустить, но чуяла: всё равно уйдёт, даже без родительского благословения.
— Бог в помощь, сынок.
Ясь подхватил её на руки, закружил по горнице:
— Ты у меня самая лучшая, ма!
Поцеловал на прощание, подхватил котомку, да так и умчался. Даже шапку не взял.
Ясь шагал по дороге, ведущей к тёмному лесу, и насвистывал песенку. Вдруг у моста его кто-то окликнул. Ба! Да это одноногий Дариш! Говорили, тот прежде добрым резчиком по дереву был, пока пить не начал. По пьяной лавочке под телегу попал: вот ногу и отняли.
— Эй, кто там? Подсоби-ка калеке!
Ясь помог старику подняться, подал костыль.
— Благодарствую. И куда ж это ты собрался-то, дружок, в такую рань?
— Да вот иду искать Живущую-на-Холме...
Ахнул Дариш, затряс седой бородой:
— Не ходи туда, послушай старика. Того, что ищешь, не найдёшь, а себя потеряешь.
— А ты искал, что ль? — вытарашился на него Ясь.
— Угу. Только время зря потратил. Подай нищему монетку, а?
— Хлебом поделюсь, а денег не дам. Пропьёшь ведь.
Дариш скривился, но ломоть взял.
— Моли бога, парень, чтобы твоя дорожка не закончилась, как моя: в придорожной канаве.
Слова Дариша никак не шли у Яся из головы. Может, и впрямь вернуться? Но как потом людям в глаза смотреть? Скажут, мол, похвалялся на всю округу, а воротился даже не с полпути.
Ясь покрепче сжал зубы и прибавил шаг.
Когда он дошел до кромки леса, солнце уже скрылось за деревьями. Ночевать в лесу было опасно: того и гляди, зверю дикому на зуб попадёшься, и Ясь решил попроситься на ночлег в одинокий домик на опушке.
На стук отозвался старушечий голос, что заставило Яся мгновенно вспомнить сказки о бабке Перхте с гусиной ногой. Однако дверь открыла вовсе не косматая ведьма, а кудрявая, как овечка, бабуся.
— Никак заблудился, сынок?
— Вовсе нет. По делу иду. Пустишь переночевать?
— А что ж не пустить-то, коли человек добрый. Похлёбку будешь?
Ясь не заставил просить себя дважды, сел за стол и набросился на еду. Когда миска наполовину опустела, он опомнился:
— Спасибо, бабуль. А с чего ты взяла, что я добрый человек? Может, наоборот, разбойник с большой дороги?
Старушка кивнула на скатку холста, брошенную у порога.
— Ты художник. Стало быть, не худой человек. Мой муж тоже художником был... Так куда путь держишь?
— Иду к Живущей-на-Холме. Говорят, она чудесам всяким научить может.
Старуха со звоном уронила ложку, и Ясь всполошился:
— Тебе плохо, бабуль?
— Уже нет, сынок... — та через силу улыбнулась; зубов у старушки почти не было, и у Яся отлегло от сердца: значит, точно не бабка Перхта.
— А чего ж ты плачешь тогда?
Она промокнула выцветшие глаза платком:
— Мой Лукаш ушёл к ней через год после свадьбы. А ведь у нас было всё: дом, хозяйство, дети — чего ещё желать? Не ведаю, зверю он дикому достался или Живущая-на-Холме назад не отпустила, только осталась я вдовицей. Не ходи, сынок. Не заставляй страдать свою бедную мать.
И снова Ясь задумался. Почему бы не погостить у бабушки до новолуния, а после вернуться в домой? Никто и не узнает, что он на холме не был. Вот только как потом простить себя за трусость?
Хозяйка больше ничего не спрашивала: постелила гостю постель, оставила свечу и ушла. На рассвете Ясь, поблагодарив её за приют, продолжил путь.
Лес был непривычно тихим: птицы молчали, и даже ветер не шумел в ветвях. Тропка петляла, будто нарочно подставляя под ноги корни и кочки. А ночью стало ещё хуже: пришли волки, и глаза их были красны, как кровь. Ясь забрался на дерево, снял узорчатый кушак и привязал себя к самому толстому суку. Твари ушли только на рассвете, но он ещё долго боялся спуститься. И в третий раз задумался: а не вернуться ли? И снова ответил себе: нет! Дорога нелегка, но раз решился — отступать нельзя. Живущей-на-Холме не нужны слабаки.
Так шаг за шагом Ясь вышел к холму.
Только не холм это был, а целая гора: крутая, каменистая, ни травинки, ни деревца. Он вздохнул, поплевал на ладони и начал карабкаться вверх. Ноги соскальзывали, камни крошились в руках. Ясь оглянулся и обомлел: ох, и высота! Не сорваться бы... Но больше вниз не посмотрел ни разу — только вперёд.
На вершине холма было пусто. Сухой песок забивался в волосы, скрипел на зубах, лез в глаза… Ясь сжал содранные в кровь кулаки и закричал:
— Где же ты, Живущая-на-Холме? Почему прячешься?
В ответ раздался звонкий смех:
— Не я прячусь, а ты меня не видишь. Приглядись-ка получше!
Ясь моргнул, и вдруг всё переменилось. Вокруг зеленели лужайки, цвели диковинные цветы, по дорожкам волшебного сада расхаживали длинноклювые птицы, а Живущая-на-Холме стояла прямо перед ним.
— А ты смельчак. Дошёл, не испугался. А зачем пришёл-то?
И тут Ясь оробел, еле два слова сумел связать:
— Мне бы это... поучиться.
— Уму-разуму?
— Не, — он мотнул головой, — ремеслу. Хочу стать наилучшим художником!
— Ну, тогда садись и рисуй!
В саду вдруг возникли стол и лавка, и Ясь с радостью последовал совету.
Шли дни, но ничего не менялось. И ради этого стоило идти за тридевять земель? Просто рисовать можно было и дома.
Ясь в сердцах отбросил кисточку:
— Не понимаю, в чём же тут секрет мастерства?
— Хочешь узнать? — Живущая-на-Холме качнула тёмными косами. — Тогда бери мои краски и кисти. Они получше твоих будут.
И коробочку ему поднесла.
Ясь принялся рисовать с удвоенной силой — и так споро дело пошло: кисть будто сама летала, краски как надо смешивались, ложились гладко: без пузырька, без трещинки.
Вот только мысль перестала за руками поспевать. Что же ещё нарисовать?
Живущая-на-Холме склонилась к нему, ожгла дыханием щёку:
— Могу подсказать.
Шепчет, а у самой глаза янтарно-жёлтые, и горят, как у кошки.
Обрадовался Ясь:
— Подскажи. А то сам я ещё долго думать буду.
Тогда сняла Живущая-на-Холме свой узорчатый платок, и расстелила на столе. Тут-то Ясь и понял, что ничегошеньки прежде не знал и не видел. Вот она какая, красота неописуемая! Узоры перетекали один в другой и двигались — ей богу, — двигались. На листках дрожали живые капли росы, а в чашечку цветка забрался мохнатый шмель...
Теперь Ясь точно знал, что рисовать. Он был счастлив, и молился об одном: только бы Живущая-на-Холме не убрала платок.
Летело время, и Ясь уже не узнавал собственные творения: мастерство росло не по дням, а по часам. Волшебный платок Живущей-на-Холме дарил чудесное вдохновение. Только вот незадача: стал Ясю ночами родной городок сниться, и матушка, что сына каждый день на дорогу встречать выходит. Заныло сердце.
И стал он прощаться с Живущей-на-Холме:
— Чем я могу отблагодарить тебя на науку?
— Ничего не надо. Только оставь мне свои картины, плошки и вазы — на добрую память. Ну и кисти мои с красками верни, — из янтарного глаза скатилась слезинка. Ясь и сам чуть не плакал: не хотелось ему уходить, но и оставаться было нельзя.
— Смогу ли я ещё вернуться?
— Кто знает? Пропустит ли лес, примет ли холм, захочешь ли сам? А теперь уходи и не оборачивайся. Не привычна я к долгим прощаниям.
Она махнула рукавом и исчезла вместе со своим чудесным садом, а Ясь очнулся внизу, у подножия холма.
Тут наверняка не обошлось без чар, но уже к обеду он очутился в родных краях, где воздух пах молоком и дымом, а ветви яблонь ломились от тяжести плодов.
Мать увидела его в окно, выбежала навстречу, заплакала. Ясь обнимал её, гладил её по седым волосам и всё твердил, что теперь-то они, наконец, заживут как надо. Он ведь выучился.
— Смотри, мама, что тебе покажу!
Он вытряхнул из котомки всё, что было, сел, обмакнул кисть в краску... Мысли из головы словно ветром выдуло. Как же не хватало того платка с узорами!
Ясь рисовал, злился, белил холст заново, топал ногами... и вдруг, заорав дурниной, швырнул в печь кисти и краски.
Мать вскрикнула, бросилась выгребать жар.
— Зачем ты так? — её губы дрожали.
Ясь рассмеялся. В тёмных глазах плескалось безумие.
— Не те краски! И кисти не те! Я помню всё, что она показывала, но повторить не могу. Мне уже не создать ничего лучше того, что осталось на холме. Как теперь жить дальше, мама?
Данко осмелился тронуть старого Йохана за рукав: слишком уж надолго тот замолчал.
— Чем дело-то кончилось?
— А ты как думаешь? Отчаялся Ясь. Чуть было не спился, как Дариш. Но сказывал, мол, однажды привиделась ему Живущая-на-Холме и молвила: «Самые тяжкие испытания случаются отнюдь не в начале пути. Нелегко падать, вставать и начинать всё заново. Но пусть дорога и терниста — зато своя. Одумаешься, приходи снова».
— И он одумался? — Элька затаила дыхание.
Мастер Йохан выпустил кольца сизого дыма:
— Наутро Ясь, отринув гордость, снова пошёл наниматься в подмастерья. А когда руки вспомнили забытое, то отыскал Живущую-на-Холме. И во второй раз вышло всё иначе. Великим художником он стал и великим чародеем. Слыхали небось, сколько творцов-мятежников в последние месяцы из застенков сбежало? Говорят, явился к ним ни кто иной, как мастер Ясь, да и провёл за собой сквозь стену, пока ищейки не опомнились.
Элька почесала в затылке:
— Сколько ж ему лет, если он ещё вас учил? Должно быть, глубокий старик уже?
— Когда-то казался мне стариком, а теперь-то снова мальчишка, — старик Йохан скрипнул креслом-качалкой. — Как вы, или чуть постарше.
— Но как такое может быть? — Данко в последний момент опомнился, чтобы не ляпнуть «так не бывает».
— Настоящий мастер не имеет возраста. А пределов мастерства не знает никто. Если уж Ясю хватило сил всю жизнь начисто переписать, чего ему стоит и помолодеть, и сквозь стену пройти, и нерушимые оковы разбить? Теперь ему всё можно: он ведь уже легенда.
Мастер Йохан усмехнулся в бороду. Вот опять не поймёшь: шутит или правду говорит. Но Данко с Элькой дальше расспрашивать не стали. Ни к чему это. Ведь главное они уяснили: что начинать заново никогда не поздно, а совершенству предела нет.
@ Чароит
===
Предыдущие рассказы серии:
1. "Ласточка" 2. "Карты судьбы" 3. "За три ночи до рассвета" 4. "Мы ждём весну"
---
Подписывайтесь на мой Патреон, чтобы слушать музыку и читать ещё больше волшебных историй.