Вы спрашиваете: так каким же человек является на самом деле ? — Да таким, чтобы нигде не оставаться в одиночестве — вóт каков каждый человек. Вы говорите: чтó же тогда получается — лицемерие ? Да, лицемерие. Но лицемерие — это ещё не гóре, лицемерие — всего лишь средство, а гóре всегда находится в причинах и целях лицемерия.
Двуличье — не порок, оно лишь средство достичь того, чтó нам сейчас дороже. Поэтому всё дело в том, ради чего мы лицемерим: ради друголюбия или ради себялюбия, ради покоя Совести или ради Её ненависти к нам.
Лицемерие — необходимое средство существования в разнородном и разновозрастном мире. Вы же знаете, мы не можем говорить с детьми так, как говорим со взрослыми, с младенцами так, как с детьми, с людьми чуждыми и враждебными так, как с друзьями. Наш голос от природы способен менять интонации, а наше лицо устроено так, что всегда способно к изменению мимики и гримас. — Зачем оно такое ? Да затем, что для каждого существа оно не может не быть другим. И это всё можно делать как для Общего Блага, так и для собственной погибели. То есть можно поворачивать свою нравственную лодку или в сторону своей призрачной личной корысти или направлять её на службу Общей Пользе. И всё это делается при помощи вот таких средств — лицедейства, лицемерия, двуличия, притворства. И в этих средствах, как и в любых средствах, нет ничего ни плохого, ни хорошего, потому что сами средства никогда не являются ни злом, ни добром, — добром и злом бывает только причина и цель.
Человеку даны тысячи средств достижения двух противоположных целей: служения Общему Благу и служения своей идиотской морде, которая не понимает, что сама по себе она вообще ничего не представляет и вообще не существует, и если все данные ей средства она всё-таки использует для своекорыстия, то использует она их для служения несуществующему существу.
Поэтому дело не в лицемерии. Не надо говорить о лицемерии как о пороке. Порок, повторяю, не в лицемерии, а в целях лицемерия. Лицемерие же неизбежно в любом случае. Если я вынужден сталкиваться с людьми низшего уровня, я не могу вести себя с ними или в их присутствии так, как я веду себя с людьми высшего уровня, — я не могу, потому что я их испугаю, смущу, разозлю. Я должен быть милосердным и никого не пугать и не мучить напрасно. Простые люди не поймут, откуда у меня такие слова, фразы, образ поведения, мыслей, переживаний, а я, в свою очередь, не смогу им этого объяснить, и они останутся, по меньшей мере, в недоумении, а по большей мере — в страхе и даже в ужасе передо мной. Я не могу щеголять перед ними своим духовным гулливеризмом и нравственной чистотой, и потому должен скрывать от них моё истинное лицо. Милосердный и благовоспитанный Гулливер должен присесть, чтобы разговаривать с лилипутом, и вынужден, порой, насколько это возможно, даже изображать из себя лилипута ради того, чтобы напрасно не беспокоить лилипутов. С больным невозможно общаться как с здоровым, с голодным — как с сытым, с несчастным — как с счастливым, с пессимистом, как с оптимистом, и т.д. — А тот, кто просто не желает тратить себя на милосердие, снисхождение и сострадание, назовёт моё поведение корыстным, порочным и лицемерным, потому что иначе он не оправдает своего равнодушия к людям или своего поверхностного отношения к жизни. Так что пока у вас нет желания или способности думать о мотивах, причинах и целях человека и разбираться в них, воздержитесь не только от осуждений, обсуждений и рассуждений, но и вообще от открытия рта.
Бог снисходит к человеку и тоже лицемерит, то есть надевает на Себя соответствующую личину для того, чтобы быть человеку доступным, понятным, приемлемым, а значит полезным в его сегодняшнем положении и состоянии.
Вспомните великого, братолюбивого и самоотверженного лицемера — Апостола Павла, который говорит: «Будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона — как чуждый закона, — не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, — чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. — Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его», — подчёркивает он в конце свою святую цель, объясняющую используемые для неё средства.
Наклоняясь к младенцу, мы с помощью лицемерия прикрываем на нашем лице следы повседневных забот, тревог, мучений, гóря, злости, проклятий, раздражения, которые постоянно терпим от этой изуверской жизни, и, найдя в своей душе светлую, чистую, беззаботную и радостную улыбку, пытаемся отобразить её на своём лице, чтобы ребёнок встретился с нашим чистым и подобным ему существом, а не с нашей ненавистью к нашему существованию. Иначе мы убьём ребёнка. Представьте, чтó значит посмотреть на ребёнка в своём полном рабочем обмундировании — да это просто уничтожить его.
Самые грубые руки самого огрубелого человека, прикасаясь к младенцам любого рода — хоть к человеческим, хоть к животным, хоть к растительным — стараются быть как можно нежнее. Но когда им нужно делать тяжёлую работу, они тут же становятся железными. Тигрицу, которая ласково лижет своих детёнышей, а потом с яростью бросается на антилопу; море, которое сегодня ласкает наш взгляд спокойной лазурью вод, а завтра устрашает яростью неистового шторма; ветер, который освежает нас в летний полдень, но ураганом валит деревья, — никто не назовёт лицемерами.
Поэтому гóре не тем лицемерам, которые исполняют Волю Бога, Волю Блага и Вечной Жизни, а тем, которые пользуются орудием лицемерия, как и всеми другими орудиями, для тайного удовлетворения и бессмысленного насыщения своей собственной гибельной и вредоносной воли.