«Погибель Русской земли» следует понимать не как метафору, а в самом прямом смысле. Распад Киевской Руси, начавшийся в качестве медленного, но неуклонного процесса после смерти Мстислава Великого (1132 г.), резко ускорившегося на рубеже XII-XIII веков и ставшего фактом в результате монгольского нашествия, означал конец существования этого обширного государства. Большая часть русских земель отошла к Литве (а Червонная Русь − нынешняя Галиция – в 1340 г. была присоединена к Польше). Вне Литвы и Польши оставались Новгородская и Псковская республики, а также небольшие княжества, появившиеся на пепелищах Рязанской, Владимиро-Суздальской и части Черниговской земель.
Из них возникла новая Русь, впоследствии ставшая Московской, а еще позднее превратившаяся в Россию. То, что она не исчезла, в основном является заслугой одного человека − Александра Невского (роль его отца Ярослава намного меньше). Жизнь и деятельность князя в изложении не нуждаются, однако по поводу целей, средств, результатов и нравственной оценки личности и итогов его правления споры вряд ли когда-нибудь утихнут.
Существуют две противоположных оценки Александра Невского. Первая заключается в том, что князь, мучительно выбирая между покорением Руси католическим Западом и более легким подчинением Золотой Орде, сделал мужественный выбор в пользу Орды, поскольку он позволял сохранить русскую национальную государственность и православную веру, хотя и пришлось принять «монголо-татарское» иго. Вторая точка зрения, особенно популярная на современной Украине, заключается в объявлении Александра Невского предателем «европейского пути» Киевской Руси; жестоким властолюбцем, отдавшего остатки страны «диким» ордынцам ради единоличной власти.
Нет сомнений, что обе оценки личности князя страдают однобокостью и упрощенчеством, хотя и та, и другая опираются на довольно сильную аргументацию. Первая («патриотическая») основана на представлении католической Европы в качестве постоянного и непримиримого врага Руси и русских, мечтавшего Русь уничтожить, а русских – поработить. Согласно этой концепции, войны католических стран Запада с Русью выстраиваются в один ряд с истреблением полабских и поморских славян, нашествиями поляков во времена Великой Смуты, армий Наполеона и Гитлера. Это – крайне политизированная версия, экстраполирующая трагические события ХХ века в прошлое. Но те, кто считает Александра Невского предателем, оторвавшим Русь от Европы, готовой спасти русские земли от кровожадных азиатских захватчиков, в такой же степени переносят отношение к Европе ХХ века на минувшие столетия. Для представителей этого течения героями являются брат Александра Невского Андрей Ярославич, восставший против моголов, и князь Даниил Галицкий, безуспешно пытавшийся свергнуть монгольское владычество, опираясь на католический Запад.
Александр Невский вышел на политическую арену в самом конце 1230-х гг., когда Владимиро-Суздальское княжество, которое он представлял, было уже разгромлено монголами, и он прекрасно понимал, что победить могучих захватчиков не получится даже при объединении всех русских сил. Кроме того, к тому времени отношения между Русью и католиками ухудшились до предела; после кровавой войны за Прибалтику 1222-23 гг. добиться доверия между враждующими сторонами стало очень трудно. К тому же после Западного похода монголов (1240-41 гг.), когда азиатская конница разгромила польские, немецкие, чешские и венгерские войска, Александру Невскому стало ясно, что Европа после столь тяжелых поражений просто не сможет отказать русским военную помощь против монголов. Тут его решение стоит связывать не с мифическим пониманием столь же мифической ненависти Запада к Руси, а с правильной оценкой сил в Восточной и Центральной Европе. Те русские князья, которые пытались противостоять монголам, опираясь на немцев, поляков, венгров и папский престол, не были ни предателями, ни, наоборот, патриотами и «европеистами»; они просто не сумели правильно оценить военно-политическую обстановку в тогдашнем мире.
Папский престол действительно предлагал помощь против монголов русским князьям и литовцу Миндовгу в обмен на принятие католицизма, но, во-первых, реально помочь Руси католические войска не могли (они сами были разбиты кочевниками), а во-вторых - не очень-то и хотели. Туманные обещания помощи русским, скорее всего, были данью традиции: европейцы постоянно предлагали русским и другим народам признать власть Римского папы в обмен на различную помощь, и в XIII веке, похоже, делали это автоматически. Всерьез рассчитывать на пришествие рыцарей куда-нибудь в псковские болота или суздальские перелески было в то время просто наивно.
Нельзя забывать, что Европа в то время вела жесточайшую (и неудачную) войну с мусульманским миром в Палестине, а монголов некоторые европейские политики связывали с мифическим Пресвитером Иоанном – могучим христианским государем, двигающимся на помощь крестоносцам из неизведанных глубин Востока. Отголоски монгольских побед над мусульманами-хорезмийцами и язычниками-половцами вроде бы подтверждали эту легенду. Даже катастрофа, постигшая единоверные Польшу и Венгрию, не убедила католиков во враждебности монголов: поляки и венгры демонстративно дали убежище врагам монголов − половцам и публично заявляли о готовности прийти на помощь Галицко-Волынскому княжеству, которому угрожал Батый. Если смотреть на монгольский поход из Рима и Парижа, то легкомысленные поляки и венгры выглядели виноватыми сами, как и саксонцы Генриха Благочестивого, решившие помочь неблагоразумным соседям. Кроме того, тот факт, что после решительных побед в Силезии и на Дунае монголы не пошли на Германию и Францию, тоже вроде бы говорили о миролюбивом настрое Батыя.
По этим причинам в 1245 г. посольство Римского папы двинулось в Каракорум – договариваться со страшными, но очень сильными и вроде бы дружественными кочевниками. Главной целью Плано Карпини, возглавлявшего посольство, было привлечение монгольских войск к борьбе с сарацинами в Святой Земле: судьба европейской колонии в Палестине для католиков была гораздо важнее, чем помощь русским, с которыми они к тому же находились в состоянии вялотекущей войны. Так как ехал Плано Карпини по южным русским землям, Александр Невский не мог не знать об этом. И он наверняка сделал выводы.
Сближение «патриотов» Андрея Ярославича и Даниила Галицкого и их переговоры с Миндовгом произошли в 1250 г., т.е. уже после поездки Плано Карпини в столицу Монголии. Получается, что антимонгольская коалиция не могла всерьез надеяться на католическую помощь, а значит, и не имела перспективы. Уже в 1252 г. монгольские войска громят армию Андрея Ярославича («Неврюева рать») и атакуют Галицию («Рать Куремсы»); никакой помощи от Европы ни тот, ни другой, разумеется, не получают. В 1259 г. под угрозой нового монгольского вторжения и не ожидая помощи ниоткуда, Галицко-Волынское княжество сдается Орде окончательно. В промежутке между этими войнами Римский папа признает Даниила королем всей Руси и присылает ему корону; он даже провозглашает крестовый поход против Орды, но как-то странно: папа призывает властителей Богемии, Моравии, Померании и Сербии, которые недавно сами пострадали от монгольских войск, послать войска в Галицию. Естественно, они ничего никуда не посылают. То ли поход не состоялся из-за того, что отказа Даниила переходить в католичество, то ли это с самого начала был демонстративный акт и воевать с монголами европейцы не собирались. Скорее всего, имело место и то, и другое.
А что же третий участник антимонгольского «Тройственного союза» − Миндовг? Во время войны Даниила с монголами Куремсы, родственник (Даниил был женат на племяннице Миндовга) и «союзник» внезапно нападает на принадлежавший галицко-волынскому князю Луцк. А в 1261 г., получив от Римского папы долгожданную королевскую корону, Миндовг порывает с католичеством и восстанавливает язычество. Что ж, это чисто языческий подход, не предусматривающий верности клятвам (нельзя не отметить, что и погиб Миндовг как настоящий язычник: он отобрал жену в псковского князя Довмонта, который в отместку убил престарелого создателя литовской государственности.) Во всяком случае понятно, что антимонгольская коалиция Андрей-Даниил-Миндовг с самого начала была мертворожденной.
Александр Невский сделал свой выбор. Винить его за то, что он предпочел монголов Европе, несерьезно: никакого выбора у него не было. «Европеисты» приводят в пример Литву, которая не была завоевана монголами, и, после мучительного отказа от язычества, стала оплотом католицизма. Однако Литва не была завоевана монголами вовсе не потому, что опиралась на военную мощь Европы (она как раз с Европой воевала!) или умудрилась монголов разбить. Просто монголы ни разу не атаковали Литву (их отношения ограничились небольшими стычками), которая им была не интересна - поэтому она и уцелела. Монголы воевали на большом количестве фронтов – от Кореи до Индийского океана и от Сибири до Палестины – и не хотели воевать с какой-то Литвой. Монголы всегда начинали войны в соответствии с Ясой Чингисхана, согласно которой завоеванию подлежали те страны, правители которых либо убили послов Монголии или ее граждан, либо нанесли монголам официальное оскорбление. Литва послов не убивала, торговцев не грабила, врагам Монголии убежища не предоставляла, и формальных поводов к войне монголы не имели. Поэтому считать Миндовга и его преемников великими воинами и патриотами, выбравшими европейский путь для своей страны и отвергших азиатский – в корне неверно.
Невский, каковы бы ни были его личные цели и качества, сумел хотя бы временно объединить северо-восточные русские земли, сохранив их определенную автономию от страшного суверена (которую, впрочем, не стоит преувеличивать). И из этих окраинных остатков исчезнувшей Киевской Руси, сохраненных Александром Невским, постепенно образовалась Московия. Но это была совершенно другая страна, мало похожая на Киевскую Русь.
Историки из числа крайних «патриотов» (самым крайним, пожалуй, был Л. Н. Гумилев), настаивающие на благотворности монгольского завоевания и дальнейшего контроля монголов над Русью, делают упор на монгольской веротерпимости и невмешательстве захватчиков во внутренние русские дела. В качестве подтверждения расположенности Батыя к русским обычно упоминаются: сохранение не разоренными городов, согласившихся выплатить дань (Ярославль, Углич, Кострома и др.); отказ от походов на Новгород и Смоленск; сохранение жизни сдавшимся партизанам Евпатия Коловрата; сохранение жизни и принятие на службу (!) воеводы Димитра, оборонявшего от монголов Киев; соглашения с Ярославом Владимировичем и Александром Ярославичем. Все эти эпизоды свидетельствуют не о гуманности Батыя или его каком-то расположении к русским, а о том, что он был умным человеком. Его положение в Монгольской империи было очень шатким: он враждовал с родственниками, которые даже покинули войско, направлявшееся на завоевание Руси, чтобы не служить под его началом. Существует достаточно аргументированная версия, что продолжение похода на Русь после этого ухода превратилось в частную инициативу Батыя. В любом случае, ссора с родственниками (а среди них был, в частности, Гуюк – основной претендент на престол Монголии) заставляла Батыя искать поддержку среди завоеванных народов. Этим и объясняется проявлявшаяся Батыем терпимость, которую незаслуженно объясняют симпатиями к русским. Причин относиться к жителям Руси, и тем более к ее князьям хорошо и даже просто уважительно у Батыя не могло быть: князья в глазах монголов выглядели слабыми, глупыми и одновременно жестокими (убийства пленных и раненых перед Калкой) правителями. Какое уж тут уважение!
Невозможно согласиться и с тем, что Русь после монгольского завоевания в какой-либо форме сохраняла независимость. Золотоордынские ханы давали ярлыки на княжение по своему произволу, при этом специально провоцируя раздоры между князьями, и таким образом теснее привязывая их к Орде. Убийство Михаила Черниговского по приказу Батыя (1246 г.) за отказ поклониться монгольским священным символам показывает, что монголы стремились морально сломить русских князей, заставить их почувствовать себя слугами ханов. О том же свидетельствует и история, рассказанная Плано Карпини: «Случилось также в недавнюю бытность нашу в их земле, что Андрей, князь Чернигова (Cherneglove), который находится в Руссии, был обвинен пред Бату в том, что уводил лошадей Татар из земли и продавал их в другое место; и хотя этого не было доказано, он все-таки был убит. Услышав это, младший брат его прибыл с женою убитого к вышеупомянутому князю Бату с намерением упросить его не отнимать у них земли. Бату сказал отроку, чтобы он взял себе в жены жену вышеупомянутого родного брата своего, а женщине приказал поять его в мужья согласно обычаю Татар. Тот сказал в ответ, что лучше желает быть убитым, чем поступить вопреки закону. А Бату тем не менее передал ее ему, хотя оба отказывались, насколько могли, их обоих повели на ложе, и плачущего и кричащего отрока положили на нее и принудили их одинаково совокупиться сочетанием не условным, а полным» (Иоанна де Плано Карпини, архиепископа Антиварийского, История Монгалов, именуемых нами Татарами. http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/carpini.htm).
Это безобразие, в общем, естественно с практической точки зрения: сознательное унижение покоренных ломает их волю к сопротивлению. Не стоит забывать и о том, что князей, которых хотя бы в малейшей степени подозревали в нелояльности, ордынцы убивали, как убили первого князя, пришедшего с поклоном к Батыю – Ярослава Всеволодовича Владимирского. Весьма возможно, что в Каракоруме отравили и самого Александра Невского – потому, что он был близок к Батыю и побратался с его сыном Сартаком, а к власти в империи пришла группировка, враждебная ветви Батыя.
Ордынская власть сознательно провоцировала русских князей на междоусобицы и заставляла их собственными силами подавлять антиордынские выступления (первым русским князем, жестоко расправившимся с сопротивлением Орде, был, как известно, Александр Невский). Орда также способствовала постоянному дроблению русских княжеств на все более мелкие и слабые уделы; вся эта политика была направлена на усиление зависимости Руси от Орды. Русские войска активно использовались Ордой и в войнах с другими странами – например, с Польшей, Литвой, Венгрией.
Однако до принятия Золотой Ордой ислама монголы в целом все-таки проявляли терпимость по отношению к православным. Но после исламизации метрополии все изменилось, и, разумеется, в худшую сторону для Руси. Начало этому было положено в 1313 г., когда золотоордынский хан Узбек провозгласил ислам государственной религией. После принятия ислама горстка монголов, составлявшая элиту Орды, растворилась в окружавшем ее тюркоязычном мусульманском море (с Батыем на Волгу переехало 4 тысячи монгольских семей, а население созданного им государства составляло, возможно, 2-3 миллиона человек). После исламизации Орды не имеет смысла говорить о монголо-татарах и монголо-татарском иге: монгольская политическая и правовая системы, и сам монгольский этнический компонент в нем исчезли. Начиная с хана Узбека правомерно говорить о татарах и о татарском иге.
Русь не входила в состав Золотой Орды, будучи самоуправляемым протекторатом, и принятия ислама от нее не требовали, но стратегические последствия смены веры золотоордынцами для нее были поистине трагичными. Если до исламизации Золотой Орды для монголов – частью несториан, частью приверженцев «черной веры» (бон-по) русские были просто подданными, которые должны были платить ясак (налог) и получать взамен военную защиту, то для татарских ханов-мусульман они стали «неверными собаками» − недочеловеками, которые были должны делать все, что пожелают господа. А те, в свою очередь, не должны были подданным решительно ничего, даже сохранять им жизнь. В исламском мире жизнь народов регулируется законами шариата, а жизнь живущих в исламских странах «неверных» − особыми законами. Но жизнь русских (неверных, хоть и живущих в политически зависимом государстве, но не подданных мусульманских владык) не регулировалась ничем, кроме воли ханов и любых татарских начальников, и вообще всех татар, с которыми русские имели несчастье столкнуться. Монгольские баскаки собирали с Руси очень тяжелую дань, но она хотя бы была регламентирована законом – монголы были весьма законопослушным народом. А когда Русь стала вассалом мусульманского эмирата, в который превратилась Орда, с ее жителей начали просто требовать столько, сколько хотели властители, но и это в лучшем случае: при желании просто татары отбирали все, что хотели. Русские князья вымаливали ярлык (право на княжение), валяясь у ханов в ногах. Их могли публично оскорблять, бить, таскать за бороду, грабить, пытать и казнить. В «Записке о древней и новой России», подготовленной для императора Александра I в 1811 г., Н.М. Карамзин утверждал, что русские князья, получавшие от монголов «ярлыки» на властвование, были «гораздо более жестокими правителями, чем князья домонгольского периода, а народ под их управлением заботился только о сохранении жизни и имущества, но не о реализации своих гражданских прав» (Ричард Пайпс. Влияние монголов на Русь: «за» и «против». Журнальный клуб Интелрос. Неприкосновенный запас, №5, 2011.). Это продолжалось вплоть до падения ордынского владычества – до 1480 г., т.е. примерно 150 лет. За это время князья и все, кто по делам или по долгу службы бывал в Орде (купцы, военные), переносили ордынские унижения на родную землю, где подвергали им соотечественников.
Самые страшные разрушения в результате татарского ига русские земли понесли не в материальном, а в нравственном плане. «Под властью монголов русские утратили гражданские добродетели; для того, чтобы выжить, они не гнушались обмана, сребролюбия, жестокости: «Может быть, самый нынешний характер Россиян еще являет пятна, возложенные на него варварством моголов», – писал Карамзин» [стоит оговориться: урон Руси был нанесен не монгольским нашествием, а правлением мусульманской Золотой орды – прим. авт.] (Ричард Пайпс. Влияние монголов на Русь: «за» и «против». Журнальный клуб Интелрос. Неприкосновенный запас, №5, 2011). До нашествия Батыя укоренение христианства, а значит, и норм морали, и правосознания на Руси происходило очень медленно, а татарское владычество нанесло по нему новые сильнейшие удары. Значительная часть боярства погибла в сражениях и резне; на их место пришли выходцы из народных низов – еще менее образованные, более грубые – вчерашние слуги, в основном не имевшие понятия о чести, достоинстве, сострадании. «Всеволодовичи XIII века в большинстве плохо помнили старое родовое и земское предание и еще меньше чтили его, были свободны от чувства родства и общественного долга. Юрий Московский в орде возмутил даже татар своим родственным бесчувствием при виде изуродованного трупа Михаила тверского, валявшегося нагим у палатки. В опустошенном общественном сознании русичей оставалось место только инстинктам самосохранения и захвата. По словам Ключевского, если бы они были предоставлены самим себе, они разнесли бы Русь на бессвязные, вечно враждующие межу собой «удельные лоскутья». Но княжества тогдашней Северной Руси были не самостоятельные владения, а даннические «улусы» татар» (Фоминская Ю. Е. Влияние монголо-татарского ига на историческую судьбу России. Конкурс «Наследие предков – молодым». Интернет-версия.).
Большинство историков, начиная с Н. М. Карамзина, справедливо указывают, что результатом татарского ига стало отставание русских земель от Европы. Это верно, и трагизм ситуации заключался в том, что и до нашествия Батыя Русь сильно отставала от Европы, а в результате превращения страны в протекторат мусульманского ханства это отставание усугубилось на порядок. Внутреннее положение русских княжеств под властью исламизированной Орды характеризовалось экономическим застоем, социальными коллизиями, политической нестабильностью и общей культурной деградацией. Оказавшись вне христианского мира и при этом не став частью мира исламского, Русь испытала на себе все тяготы национально-культурного, экономического и духовного вырождения. Надо отметить, что в подобном положении оказались и другие христианские земли, сохранявшие призрачную независимость под мусульманским господством – сербские, болгарские, греческие, венгерские, албанские, румынские и грузинские княжества под турецким господством переживали сходные процессы.
Сложению единой русской нации и консолидации православия препятствовали политическая раздробленность, малонаселенность, крайняя бедность не только населения, но и элиты, техническая и культурная отсталость, а также незавершенная христианизация. Хотя Орда поддерживала православную церковь, остаточное язычество продолжало удерживаться – и на Севере, в Новгородской земле и в самом Новгороде, и на юге, в русско-ордынском пограничье. Вблизи границ русских земель и Орды долгое время существовали полунезависимые земли с этнически смешанным и религиозно неопределившимся населением, которые попеременно входили в состав русских княжеств, Орды и Литвы. Ни русские князья и православная церковь, ни Сарай-Берке, ни Вильно не могли их контролировать. Таковыми были Вятская вечевая республика, загадочное Елецкое княжество, почти не изученная «Яголдаева тьма» (в смысле – военно-административная единица), княжество Мансура, и Червленый Яр - просуществовавшая вплоть до Петра I казачья республика на Хопре.
«Что касается религии, то у русских червленоярцев, как и у других групп донских казаков, православное христианство имело свою весьма непростую историю.
В XIV в. (…) мы еще видим подчинение червленоярцев православным епископам и митрополитам без каких-либо признаков уклонения от официального византийского православия. Возможно, что такое положение сохранялось до конца существования Сарайской епархии. Но донские казаки все в целом, с самых первых сообщений о них в XVI в., появились на сцене как сектанты, считавшие себя православными христианами, но фактически не признававшие московскую православную церковь. Не только после раскола, когда в конце XVII в. большая часть донских казаков примкнула к старообрядцам, но и до раскола у них не было ни контролируемого Москвой духовенства, ни храмов, освященных и официально признанных московским церковным начальством, ни церковного брака, который казаки принципиально отвергали, − все это распространилось лишь в XVIII в. в основном, насколько можно понять, принудительно после подавления Булавинского восстания. Вместе с тем имеется много сведений о сохранении у донских казаков до XVIII в. некоторых обрядов, сильно смахивающих на языческие, и специфических ритуалов гражданского брака и развода.
Е. П. Савельев, автор выразительной, хотя, вероятно, еще далеко не полной сводки по данному вопросу, объясняет все эти явления пережитками восточнославянского язычества, занесенными в конце XV в. беженцами из Новгорода (216, вып. 5-6, с. 267-291). Мы не отрицаем, что эти беженцы могли быть носителями языческих традиций, тем более что именно в Червленом Яру они, судя по книге И. Попко, действительно побывали. Но думаем, что главное не в этом. Более вероятно, что не столько червленоярцы и прочие группы донских казаков в период с XIV до конца XVI в. почему-то уклонились от православия в язычество, сколько изменилось отношение московской церкви к казачьему православию.
Дело в том, что языческие традиции были сильны не только у новгородских, а вообще у всех восточнославянских крестьян, причем в XIII-XIV вв., в пору оформления Червленого Яра такие традиции несомненно были еще более сильны, чем в конце XV в., когда в Червленый Яр попали новгородцы. В XIV в. церковь во всей Руси, даже в центральных районах, еще на каждом шагу сталкивалась с живым язычеством, и Червленый Яр в этом отношении не мог быть чем-то исключительным. К тому же многих местных особенностей червленоярского православия московское церковное начальство могло не замечать за дальностью расстояния, а может быть, и делало вид, что не замечало, чтобы не отпугнуть червленоярцев, не утратить своего влияния среди них и не толкнуть их в объятия каких-нибудь других миссионеров, вплоть до католических, которые, сидя в Сарае, только того и ждали. Но в XVI в. окрепшая московская церковь начала ужесточать требования. Вот тогда-то, вероятно, и прекратилось поставление московских священников в донские казачьи храмы, потому что в этих храмах творилось нечто весьма далекое от православных канонов.
Впрочем, могло иметь место и некоторое возрождение язычества в Червленом Яру, но, вероятно, не столько под влиянием кучки беглых новгородцев, сколько под влиянием мордвы, которая жила рядом с русскими, в тесных контактах с ними и при этом имела языческую религию, как известно, весьма близкую по форме и по содержанию к древнему восточнославянскому язычеству.
О культуре татарской части населения Червленого Яра мы знаем еще меньше, чем о культуре русских червленоярцев. Можно лишь догадываться, что если червленоярские русские испытывали многообразные воздействия золотоордынской культуры, то и татары, жившие по соседству и в условиях единой системы хозяйства с русскими, тоже не оставались невосприимчивыми к их культурным влияниям. Можно также предполагать, что православное христианство у крещеной части битюгских татар в сочетании с сохранением полукочевого быта и при соседстве мусульман и даже, пусть в течение недолгого времени, буддистов должно было иметь довольно экзотическую форму.
Заметим, что еще неизвестно происхождение этого татарского православия. Оно могло быть не только результатом миссионерской деятельности Сарайской епархии, но и наследием центрально-азиатского несторианского христианства, которое имело значительное распространение в Золотой Орде до официального введения ханом Узбеком ислама в качестве государственной религии в 1312 г. Поэтому заслуживает специального изучения вопрос о том, не были ли уклонения от ортодоксального православия у донских казаков результатом не только влияний язычества, русского или мордовского, но и влияний несторианства, а также православия, преломленного через сознание татар-христиан» (Шенников А. А. Червленый Яр. Исследование по истории и географии Среднего Подонья в XIV- XVI вв. http://gumilevica.kulichki.net/SAA/index.html.).
Вероятно, и в других пограничных квази-государствах этно-религиозная обстановка была похожей. «Духовенство Хлынова, избираемое вечем, было совершенно независимо как от новгородской, так и московской митрополий. Московский митрополит Геронтий, современник Ивана III, в 1471 г. писал про вятчан, что "он не знает даже, кто там духовенство"» (Е. Савельев. История казачества с древнейших времен до конца XVIII века. Историческое исследование в трех частях. С.264. Цит. по интернет-сайту «Старые донские дороги Евграфа Савельева»).
Очевидно, что православная церковь долгое время не имела рычагов для контроля над полунезависимыми пограничными сообществами, и вполне логично старалась их не трогать, не пытаться навязывать им «правильные» обряды. В силу этого на окраинах русских земель происходило упрощение и примитивизация православия, а в какой-то степени и возрождение язычества.
«Отатаривание» (точнее, квази-исламизация – не религиозная, а культурно-бытовая), как это не парадоксально, перед окончанием ордынского ига только усилилось. В период гражданских войн середины XV века (во времена Василия Темного и Дмитрия Шемяки) на Русь хлынуло множество татар – отличные воины, они получали земли за военную службу. Продолжалось оно и в уже независимом Московском царстве: татарские мурзы продолжали переходить на русскую службу, спасаясь от внутренних конфликтов и общего упадка распадавшейся Орды. Когда Иван IV готовился к занятию Казанского и Астраханского ханств, он привлек на свою сторону тысячи новых татарских воинов, приходивших в Московию с родными, близкими, слугами и крестьянами из своих владений. В огромной (150 тысяч), осаждавшей Казань русской армии татар было до 40%!
При этом от них даже не требовали переходить в православие (переход осуществлялся добровольно и постепенно, в течение одного-двух поколений − потому, что так было удобнее служить и вообще жить). Перешедшие в Московскую Русь татары в большой степени и стали основой русского дворянства. Эти ордынские выходцы (Суворовы, Кутузовы, Ермоловы, Годуновы, Басмановы, Шереметевы, Салтыковы, Кутайсовы и многие тысячи других) переставали быть татарами, но очень долго не становились в полной мере русскими, создавая как бы промежуточный слой в культурном и психологическом отношении. Понятно, что особого уважения к коренному населению они не испытывали и, не связанные шариатом и адатом (обычным, светским правом у мусульманских народов), насаждали беззаконие и произвол. О правовой ситуации того времени свидетельствует сохранившийся до наших дней термин – «шемякин суд», символ произвола и беззакония. Русские земли XV-XVI веков превратились в странное подобие Орды, только без ислама и шариата – его заменил произвол любого начальства, светского и церковного.
До конца XV века основой судопроизводства на Руси оставалась «Русская правда» – со всеми ее неясностями и архаизмами, оставшимися в наследие от родоплеменного строя, наподобие поединка или испытания водой и огнем для разрешения судебной тяжбы. Правоприменение этого древнего и уже при написании устаревшего документа в XIV-XV веках было почти невозможно. Но его, судя по источникам, применять не очень и пытались – произвол рос, ширился и, самое печальное, становился привычной традицией. Таким образом, правовой нигилизм, сохранявшийся на Руси с языческих времен, многократно усугубился во времена зависимости от Орды. Тот же Карамзин отмечал, что именно ордынское подчинение породило то правовое поле, на котором впоследствии выросло российское самодержавие. «Монголы ввели в сознание своих данников – русских – идею о правах своего вождя (хана) как верховного собственника (вотчинника) всей занятой ими земли. Возникшее отсюда обезземеление (в юридическом смысле) населения, сосредоточение поземельных прав в немногих руках, стоит в неразрывной связи с укреплением служилых и тяглых людей, удержавших в своих руках “владение” землею лишь под условием исправного отправления службы и повинностей. Затем, после свержения ига […] князья могли перенести на себя верховную власть хана; почему вся земля стала считаться собственностью князей» (Леонтович Ф.И. К истории права русских инородцев: древний ойратский устав взысканий (Цааджин-Бичик) // Записки Императорского новороссийского университета. 1879. Т. 28. С. 251–271.Цит.: Ричард Пайпс. Влияние монголов на Русь: «за» и «против». Журнальный клуб Интелрос. Неприкосновенный запас, №5, 2011).
Только в 1497 г. царь Иван III принимает Судебник – свод законов, несколько упорядочивший юридическую практику в Московской Руси. Но и этот документ был весьма несовершенным: он не уточнял права и обязанности различных групп населения и не устанавливал наказаний за произвол властей. Можно предположить, что со времен ордынского господства русская элита привыкла пользоваться заведомо трудноисполнимыми и малопонятными законами: так было проще и привычнее сохранять право на беззаконие.
«[Александр Рихтер (1794-1826)] обращает внимание на заимствование русскими монгольского дипломатического этикета, а также на такие доказательства влияния, как изоляция женщин и их одежда, распространение постоялых дворов и трактиров, пищевые предпочтения (чай и хлеб), способы ведения войны, практика наказаний (битье кнутом), использование внесудебных решений, введение денег и системы мер, способы обработки серебра и стали, многочисленные языковые новации.
«При господстве монголов и татар почти переродились русские в азиатцев, и, хотя ненавидели своих притеснителей, однако же во всем им подражали и вступали с ними в родство, когда они обращались в христианство» (А. Рихтер. Исследования о влиянии монголо-татар на Россию // Отечественные записки. 1825. Т. XXII. № 62. С. 370. Цит.: Ричард Пайпс. Влияние монголов на Русь: «за» и «против». Журнальный клуб Интелрос. Неприкосновенный запас, №5, 2011).
И после принятия ислама Золотой Ордой русская церковь продолжала находиться под покровительством ордынских ханов, и не подвергалась ни малейшим гонениям. Хан Узбек, превративший Орду в мусульманский эмират, издал специальный закон, ограждающий церковь на Руси от всяких посягательств: «…Узбеково слово ко всем князьям великим, средним и нижним, воеводам, книжникам, баскакам, писцам, мимоездящим послам, сокольникам, пардусникам во всех улусах, где Бога бессмертного силою наша власть держит и слово наше владеет. Да никто не обидит в Руси церковь соборную. (…) Да пребывает митрополит в тихом и кротком житии; да правым сердцем и без печали молит Бога за нас и детей наших. Кто возьмет что-либо у духовных, заплатит втрое; кто дерзнет порицать веру русскую, кто обидит церковь, монастырь, часовню, да умрет!..» (А. И. Ляпчев. Ордынское иго и тюркоязычные народы, Проза.ру).
При этом «подозревать» Узбека в уважении с немусульманам трудно: так, он без колебаний истребил монголов-христиан, отказавшихся принять ислам. Узбек и его преемники покровительствовали православной церкви постольку, поскольку она требовала от своей паствы покорности ордынским властям. Это было тем более важно для Орды в связи со слабостью княжеской власти, а также из-за постоянной литовской угрозы: нелояльные Орде удельные владетели в большом количестве предавались литовской власти, предпочитая платить твердую дань Вильнюсу и исполнять четко прописанные обязанности в отношении Великого князя литовского и русского, а не подвергаться бесконечным унижениям в Сарае (хотя некоторым уделам на юге Литвы приходилось время от времени платить дань и татарам).
Показательно, что русские феодалы, воевавшие на стороне Литвы против русских земель, непосредственно подчиненных Орде, подвергались отлучению со стороны православной церкви: так, митрополит Алексий отлучил от церкви за союз с литовцами Михаила Тверского и смоленского князя Святослава Ивановича. А татарские властители обращались с православными иерархами как со своими холопами: так, хан Джанибек, узнав, что митрополит Алексий обладает исключительными познаниями в медицине, потребовал у юного князя Дмитрия Ивановича его приезда в Сарай для излечения его жены Тайдулы в следующих выражениях: «Пришли своего главного попа, ибо слышали, что Бог слушает его; если не пришлешь, пойду разорять Русскую Землю» (Игумен Кирилл (Сахаров). Русская Церковь в период монголо-татарского ига. Сайт Русская народная линия).
Во всяком случае, до Сергия Радонежского (середина – конец XIV века), благословившего воинов Дмитрия Донского на Куликовскую битву, о противостоянии церкви Орде ничего не известно. Да и насколько русское войско и православное духовенство считали этот поход началом ликвидации татарского ига, и насколько этот мотив был им приписан позднейшими российскими историками – вопрос сложный.
Другое дело – могла ли православная церковь занять враждебную татарам позицию? Собственных военных сил у церкви не было, надеяться на князей, слабых и полностью зависимых от Орды, было невозможно, как и а помощь извне. Православные государства, Византия, Болгария и Сербия, в те века агонизировали под натиском турок-мусульман, и никому помочь не могли. А католики были согласны обсуждать вопросы помощи только в обмен на признание верховенства Римского папы.
(Оригинал статьи http://www.historicus.ru/moskovskii_ulus/).