Сказка о старьёвщиках, послевоенном быте и путешествиях во времени.
Аудиоверсия текста Натальи Харпалёвой.
Иллюстрация - Евгения Янцен.
Текст читает: Роман Кулешов.
Трек доступен в формате МР3 по адресу: https://yadi.sk/d/egiiVTvov0fi3g
Также текст можно прочитать на странице автора: https://natalyushko.livejournal.com/785831.html и ниже:
Гарик высоко подбросил тяжёлый кожаный мяч и выкрикнул:
— Танька!
Танька опрометью бросилась ловить, пока ребята далеко не разбежались:
— Штандер-стоп!
Прищурилась, до кого удобнее докинуть. Выбрала Ритку.
— До тебя… пять гигантских, два солнышка и три лилипутика.
Только Таня-вóда хотела шагнуть первый широкий шаг, с конца Прогона донёсся знакомый раскатистый бас:
— Ста-арьё-о берём! Ста-арьё-о берём!
Дядя Костя! Танька забыла про игру, бросила мяч Юрке и сиганула к калитке. Юрка тоже не стал больше играть. И он, и Ритка, и Гарик, ещё кто-то из их дружной уличной компании рванули домой за тряпьём. Остальные побежали по Прогону к телеге дяди Кости. Игра в штандер распалась. Заветные заклинания старьёвщика обещали гораздо более интересное продолжение дня.
Телега дяди Кости приезжала в посёлок раз в месяц. Лысый, морщинистый, вечно заросший серой колючей щетиной, дядя Костя был не просто старьёвщик, он был тряпичник. Стекло, бутылки, железяки не брал. А вот обноски всякие, старый мех, платья, бельё — за милую душу. Сапогами, башмаками, опорками тоже не брезговал. Давал за них пацанам оловянные пестики и пистоны, а девчонкам — мячики на резиночках. Цветные такие, замечательные такие мячики. Чудесные мячики! Самые лучшие мячики на свете. Танька так мечтала о таком мячике! На резиночке…
Но дядя Костя брал тряпьё на вес. А у Таньки дома не было не то, что лишних тряпок, вообще ничего не было. У неё, у восьмилетней Таньки Дрыкиной, было одно-единственное платье, и то школьное, коричневое, протёртое и залатанное на локтях. Платье, купленное на вырост, ушитое со всех сторон, с огромной подпушкой, чтобы класса до шестого хватило. Вот ходила она в этом платье и в школе, и после школы. Зимой ещё в шароварах. Шаровары ватные, утеплённые, чтобы можно было на лыжах до школы добираться. И валенки. Валенки — богатство, да. Не у всех у них в классе валенки были. А летом Танька сандалии надевала. Старенькие-старенькие. От кого-то достались, ещё до её рождения. Ремешки у них оторвались давно, отец верёвки приделал. И всё. Больше ничего у Таньки не было.
После войны отцы, что воевали и живы остались, привозили трофейное барахло. В тех семьях богато жили. Только таких в посёлке было мало. Весь посёлок теснился вокруг оборонного завода, почти все мужчины на этом заводе работали и на фронте не были по брони. У Таньки отец тоже всю войну проработал на заводе и никаких трофеев, конечно, ниоткуда взять не мог. А мать вообще не работала. Во многих семьях матери не работали. А на Прогоне так практически все женщины с детьми сидели. Нищета вроде, а всё равно считалось, что матерям работать неприлично.
Вдобавок до войны, ещё до Танькиного рождения, семья её погорела. Дом у Дрыкиных сгорел со всем добром. Да и было того добра-то… Отобрали же всё. Деда с бабкой ещё в НЭП объявили лишенцами. Тогда и конфисковали. Слава богу, не расстреляли. Об этом в семье старались помалкивать, но Танька краем уха слышала. Ещё слово это смешное запомнила — «лишенцы». Вот так и получилось, что нажитого предками Дрыкины не сохранили, а своего не нажили. Очень бедно жили Танька, двое её младших братьев и мать с отцом. Да тогда все не больно-то жировали. Послевоенные. Зато весело было, и будущее светлое вырисовывалось.
А вот материна сестра, тётя Катя, та жила хорошо. Замуж вышла в Москву за инженера. Тётя Катя племяшку свою Таньку любила и жалела, даже к себе в гости звала. Только Танька заробела и не поехала. Тётя Катя ей кофту свою прислала. Зелёную, красивую, правда, без двух пуговиц. Сказала, чтобы мать ушила. А мать, зараза, ушивать не стала: достала большую коробку из-под монпансье со споротыми с разных одежд пуговицами, выбрала две латунные, коричневые, тёмные совсем, к кофте их пришила и на себя ту кофту напялила. Еле влезла. А Таньке не дала. А тётя Катя ведь кофту не ей прислала, а Таньке!
Эту коробку с пуговицами Танька любила. Там интересно было перебирать всякие штучки. Танька у отца однажды спросила, откуда эта мелкая всячина взялись. Отец рассказал, что когда дом сгорел, на пепелище подбирали всё, что только можно было ещё подобрать. Даже гнутые гвозди. А до пожара в доме был сундук. Совсем древний со всяким тряпьём от прабабки, таким никудышным, что его даже конфисковывать не стали. Когда дом горел, сундук провалился под пол. Тоже сильно обгорел, конечно, но дерево, видать, было крепкое, тряпьё внутри почти всё истлело, а пуговицы латунные остались. Их мать с отцом собрали и в эту коробку из-под леденцов сложили. Вот оттуда мать себе пуговицы и взяла. И на Танькину тёти Катину кофту пришила. Зараза…
Девочка тихонько прокралась в дом, шмыгнула в комнату, открыла родительский шкаф, схватила с полки зелёную кофту и была такова. В курятник ещё заглянула. В курятнике у неё был припрятан ватник. Без одного рукава, драный совсем. Танька его отняла у бродячей собаки. Рада была радёшенька! Как раз для дяди Кости богатство. Только одного ватника было для мячика мало, а с кофтой — в самый раз.
— Дядь Кость, дядь Кость, — Танька растолкала сгрудившихся вокруг телеги ребят и протиснулась к старьёвщику.
— Танюха, ты опять? Я ж тебе говорил, что дарить ничего не буду.
— А я не дарить, я принесла! Вот!
— Ишь ты…
Ватник старьёвщик сразу откинул в сторону, а кофту долго рассматривал, ощупывал, исподлобья поглядывая на Таньку. — А ты её не украла часом?
Ребята захихикали, а Танька аж поперхнулась. Покраснела, на глаза навернулись слёзы.
— Это моя кофта! Я её из дома принесла!
— Ладно, ладно, не кипятись. Верю. Ну, давай взвешу…
Запихнул ватник в авоську, сверху аккуратно доложил кофту, взвесил на безмене. — Так… чуть-чуть не хватает.
Танька опять было собралась зареветь.
— Да шут с тобой, бери уж!
Мячик! Чудесный, замечательный, самый лучший на свете мячик! Девочка схватила вожделенную обтянутую нитками копеечную безделушку и запрыгала от счастья. Мальчишки и девчонки обступили её, стали дёргать за резиночку.
— Дай попробовать! Ну, Танька, ну, дай…
Дядя Костя уже взвешивал тряпьё от следующего претендента и лукаво косился на сияющую девочку. А счастливая Танька прятала мячик в ладошках и размышляла над тем же вопросом, над которым ломали головы все дети послевоенного поколения: «Интересно, куда всё-таки старьёвщики это барахло потом девают?»
***
…Старший научный сотрудник Отдела тканей и истории костюма Планетарного исторического музея, резыз, Константин Вениаминович Юсупов радовался как ребёнок:
— Ты представляешь, Клаус, целых две! Две пуговицы! Такая удача! Не одна, а две! И один в один — точно к тем, на сарафане. Ну, ты помнишь, я ещё в другом отделе тогда работал. Этот комплект меня тогда замучил. Сколько я его собирал! Пока головной убор нашел — по фрагментам, по бусинкам, — пока рубаху, сарафан этот… Всё, вроде, собрал — а сарафан без пуговицы! И вся работа насмарку. Не берут неполный комплект на экспозицию, и всё тут. Так и плюнул тогда, думал, уже не вернусь. И вдруг!.. Поверить не могу. Я ведь уже в это Дудиново и ехать не хотел, считал, что там ловить нечего, всё выбрал… А тут — две пуговицы вековой давности! Клаус, дружище, это же Московская губерния, Богородский уезд, первая половина XIX века. Нет, ты посмотри, какая красотища! Три года я за ними гонялся. Не представляешь, в чём только ни приходилось рыться…
Он осёкся и посмотрел на усталого улыбающегося коллегу.
— Прости, я тебя заболтал совсем. Ты же сам только что из командировки. Тебе там, я слышал, несладко пришлось.
— Ничего, Константин, я привык. Зато привезли кое-что.
— Стоящее?
— Весьма.
— Покажешь потом?
— Непременно. Как из санобработки материал вернётся, приходи в лабораторию, посмотришь.
Долговязый, бледный, беловолосый австриец Клаус Баумгартнер, остряк и умница, замечательный учёный, один из ведущих специалистов по костюму Германии XIV века, поправил очки, закинул ногу на ногу и принялся рассказывать давнему другу о долгой и действительно непростой поездке…
С тех пор, как Музей выбил себе у военных штатную МВ, машину времени, жизнь сотрудников музея изменилась кардинально. Фонды теперь пополнялись с ошеломительной быстротой, но и хлопот стало на порядок больше. Штат пришлось заметно расширять. Не всякий кабинетный работник согласится выехать «в поле», тем более, если это поле удалено от тебя не на километры, а на века. Ввели специальные должности резидентов-изымателей, или, как сотрудники музея называли их между собой, «резызов». Резызов посылали в разные эпохи, кого на день-два, кого на пару недель, а кого и на полгода. Сложнее всего было даже не внедриться в ушедшую реальность, и даже не найти нужный экспонат, а беспрекословно соблюсти при его изъятии пресловутую «поправку Брэдбери»: изымать для музейных фондов можно было лишь вещи, полностью выходящие из обихода. Не вышедшие, а именно выходящие. То есть в тот самый момент, когда они своё полностью отслужили и должны быть утилизированы. Как в том хрестоматийном рассказе — динозавра можно было застрелить лишь за секунду до того, как на него естественным образом упало дерево.
Константин Юсупов работал в отделе России ХХ века. Для командировочных здесь предлагалось три основных варианта легенды: сотрудник крематория, мусорщик или старьёвщик.
В крематории не больно-таки разбежишься. Конечно, изъятие экспонатов у покойников абсолютно безопасно с точки зрения поправки Брэдбери, всё равно через минуту сгорят, но выбор, увы, невелик. Похоронной одежды всех десятилетий ХХ века в музейных фондах после появления МВ быстро набралось выше крыши, а другие экспонаты попадались крайне редко.
Мусорщикам тоже приходилось туговато. Попроще, конечно, чем столетием раньше, когда мусора днём с огнём было не сыскать: всё съедобное крестьяне отдавали скотине, а всё несъедобное, что не удавалось приспособить для чего-нибудь в хозяйстве, отправлялось в печку. Юсупов об этом знал не понаслышке — сам начинал когда-то в отделе XIX века. Нет, в ХХ веке в этом смысле уже можно было кой-чего накопать. А уж к концу столетия проблема снялась совершенно — с появлением полимеров мусора стало, хоть отбавляй. Копайся, не хочу.
Константин Вениаминович не хотел. Перейдя в новый отдел, он выбрал для себя третий вариант легенды — старьёвщик. Работы хватало, но были и свои маленькие радости. Вот, ребятишки какие чудесные в этом Дудинове, например. Танька эта остроносенькая. Худющая, косички жиденькие, зубы плохие, без витаминов совсем девчонка, зато весёлая, светлая. Как мячику обрадовалась! Кофту, небось, у матери стащила… Но какие пуговицы!
Юсупов опять разулыбался. Комплект, к которому подошли латунные коричневые пуговицы, он начал собирать ещё в предыдущем отделе, в XIX веке. Уже отчаялся, что когда-нибудь полностью укомплектует, уже в другой отдел перешёл, ан вот, подарок нежданный!..
Клаус прикрыл глаза. Он, казалось, не обращал внимания на улыбающегося коллегу. Ему надо было выговориться. Австриец рассказывал о том, как их чумная бригада днями и ночами медленно двигалась от селения к селению, наводя ужас на всех, кто ещё оставался живой. Страшные, набитые лекарственными травами и чесноком клювы, пропитанные воском и камфарой чёрные плащи, широкие чёрные шляпы, посохи, грабли. Резызов, разумеется, от заразы спасало не это — они были защищены прививками и антибиотиками, но внешне приходилось соответствовать эпохе. Клаус рассказывал, как в очередной деревне, которую от мАла до велИка выкосила чума, перед тем, как сжечь очередной дом с мертвецами, они с такими же командировочными музейщиками рылись в лохмотьях, отбирая медные и серебряные украшения, кожаные ремни, куртки, рубахи, оружие и обувь. Кропотливая научная работа напоминала банальное мародёрство, если бы не знание того, что всю эту деревню через несколько минут сожрёт очищающий огонь, а собранное ими отправится в музейные лаборатории, где всю чуму продезинфицируют, после чего ценнейшие экспонаты займут подобающее место в фондах.
Юсупов слушал коллегу и понимал, что сам никогда не смог бы работать в таких условиях. И в военных отделах, где командировочные отправлялись медбратьями на поля сражений и собирали экспонаты под пулями, тоже не пошёл бы никогда. И на корабли, терпящие крушение, и на острова, которые заливали лавой и засыпали пеплом проснувшиеся вулканы — нет, никогда он в такие командировки не поедет. Константин Вениаминович лучше передохнёт и ещё раз отправится в Дудиново, к Таньке Дрыкиной. Вот чует его сердце, она его ещё удивит!..
***
Танька спряталась на сеновале и боялась пошелохнуться.
— Танька! Танька, дрянь такая! — орала мать. — Куда делась, зараза? Поймаю, убью! Где кофта? Где, говорю, моя кофта зелёная? Ты взяла, больше некому! Отец, скажи что-нибудь! Танька, выходи, я знаю, ты где-то здесь!..
Отец молчал. Опять, небось, напился, спит. Братья где-то бегают. Мать поорёт-поорёт, успокоится. Да даже если и отшлёпает — ничего, перетерпится. Завтра-послезавтра всё уляжется. Зато у Таньки в кулаке зажат чудесный-расчудесный мячик. Самый лучший мячик на свете! А через месяц дядя Костя обещал привезти пупсиков. Танька у Ритки такого видела. Вообще, с ума сойти, какой пупсик! У Таньки на этот счёт уже были кое-какие соображения. У отца пиджак есть твидовый. Выходной. На полкило потянет, не меньше...