Олечка вновь лежала на приеме у психолога. Это был один из тех солнечных дней, когда солнце уже не слепит глаза и не создает болезненное ощущение в области затылка, а слегка украшает своим светом общий осенний пейзаж, как бы выглядывая из-за угла и спрашивая: «Ничего, что я тут? Я не помешаю?». Подобное «легкое» солнце создавало атмосферу спокойствия и безмятежности. Стоит ли объяснять, что детство Олечка провела в квартире на последнем этаже сталинского дома, все окна которого выходили на солнечную сторону…
Олечка чувствовала себя в безопасности, и чувство какого–то мягкого нежного трепетного счастья стало постепенно разливаться по всему ее хрупкому телу. Психолог молчала, молчала и Олечка.
- Мне сегодня как-то особенно хорошо и тихо. Именно тихо, а от того счастливо, - прервала, наконец, молчание Олечка. Я тут книгу начала читать, подруга посоветовала, кстати. Так вот, там сказано, что детям, пережившим в детстве психическое насилие, естественно иногда забывать целые куски своей жизни.
- Абсолютно верно, Оля. Полностью согласна с тобой, молодец, что нашла время и прочитала. Что еще в этой книге сделало тебя такой умиротворенной и счастливой сегодня? – начала свою осаду Анастасия Викторовна, приятная светловолосая женщина, терапевт Олечки.
- Я перестала себя мучить и кусать, - продолжала Олечка, - мучить за то, что я не помню. Не помню, как мама и тетя водили меня в цирк, не помню дней рождений у бабушки с дедушки, не помню свою троюродную сестру Марину (которая подарила мне что-то на мое пятилетие). Я просто не помню, но теперь я осознала: Я НЕ ОБЯЗАНА. Я НЕ ДОЛЖНА, Я НЕ ОБЯЗАНА ПОМНИТЬ ТО, ЧТО НЕ ПОМНИТСЯ. До этого, по поводу чего ни случился бы скандал между мной и мамой или между мной и тетей, маминой младшей сестрой, они всегда вкручивали: «Ты не благодарная, забыла, как тебя в пять лет по театрам и по циркам водили».
- Оля, ты не обязана мучить себя, заставляя себя вспоминать то, что по каким-то причинам ты вспоминать не хочешь. Ты кажется говорила, что твоя тетя с трудом закончила школу и потом пошла в ПТУ?
Оля энергично кивнула. Ей было приятно, что Анастасия Викторовна помнит такие детали.
- Так вот представь, - продолжала с улыбкой Анастасия Викторовна, - что ты подойдешь ты к тете, еще бабушку с дедушкой позовешь и скажешь: «А ты помнишь, как вычислять интегралы?». А когда у твоей тети вытянется лицо, ты продолжишь: «Неблагодарная, в тебя вкладывали и вкладывали, а тыне ценишь».
- Да я в жизни к ней так не подойду, да и к тому же зачем ей, парикмахеру знать интегралы?
-А зачем тебе, Оля, помнить поездки в театры с родственниками, которых ты видела раз в год в театры, которые ты не любишь?
Оля действительно не любила театры. По странному стечению обстоятельств, именно она когда- то, много лет назад, своим мягким голосом и «бетонными» аргументами заставила одного из своих учеников бросить карьеру менеджера и пойти в театральную школу, после которой этого обычного скромного московского паренька молниеносно заметили и сделали одним из ведущих актеров одного из ведущих московских театров. Он часто звал Олечку на свои премьеры, но она, под любыми предлогами, всегда отказывалась — театр навсегда сросся в ее сознании с обязанностью общаться с нелюбимыми родственниками.
- Не знаю, - продолжала Олечка, - ну вроде как НАДО.
Оля замолчала и резко поменяла тему разговора. Анастасия поняла, что то были механизмы защиты, своеобразные «предохранители» нашей психики, сработавшие в момент приближения человека к воспоминаниям, которые он старательно забывал.
- Я другое вспомнила. Знаете, когда мне было 8 лет, мои родители поехали первый раз за границу, в Турцию. И я очень благодарна им за это. Я знаю, многие предпочитают отдыхать отдельно от детей, пока тем не исполнится хотя бы 12-13. Но был один очень странный эпизод. Мелочь, пустяк, но мне почему-то кажется, что он каким- то образом повлиял на всю мою последующую жизнь, даже на те проблемы, которые у меня есть сейчас.
-Что за эпизод, Оля, - как бы невзначай начала Анастасия. Она хорошо знала, что сейчас было важно не отпугнуть излишней активностью такое хрупкое воспоминание Олечки, которое она раздобыла таким сложным и долгим путем и теперь несла его, словно шла по канату в цирке.
- Там был амфитеатр, - медленно начала Оля, - как во всех турецких гостиницах. Знаете, такой круглый амфитеатр со ступеньками. Это очень типично для турецких гостиниц, там днем всякие занятия проходят (по аэробике, например), а вечером там что-то типа детской дискотеки.
Психолог слушала Олю, не перебивая. Она знала, что столь подробное до мельчайших деталей описание типично для людей, когда они подходят к самому рассказу о психотравмирующей ситуации.
- Был вечер, играла музыка. Мама была в красивом платье в цветочек. Я, кажется, тоже была в платье. Все прыгали, танцевали, дурачились. В основном, там все и были по парам: мамочка плюс ребенок. И я тоже подбежала к маме, хотела взять ее за руку, но она почему–то больно оттолкнула меня и с отвращением сказала: «Отойди от меня, дай потанцевать спокойно». Затем она нашла в толпе глазами папу, и стала делать руками движения в его сторону, как бы приглашая его тоже на сцену... Боже мой, я не верю, что сказала это все вслух, - внезапно вернулась в «сейчас» Олечка.
- Мама пренебрегла вами, не так ли? Я понимаю, она ведь делала это потом еще много раз? Оля, в том, что вам так трудно было рассказать об этом, нет ничего постыдного. Травма «пренебрежения» может быть по своей силе иногда даже сильнее травмы, полученной от физического насилия.
- Знаете, - опять ушла в прошлое Олечка, - у меня тогда от ее слов действительно началось что – то наподобие шоковой реакции. Но главное не это. Я не показала никому, что мне было больно. Я стала делать вид, что мне и так прекрасно. Сначала прыгала и изображала, что мне нравится танцевать (хотя мне хотелось плакать), а потом подошла к одной милой женщине, чтобы спросить, где ее дочка, по – видимому, моя ровесница, научилась так красиво и изящно двигаться, хотя двигалась она, скажем, посредственно. Девочка я была хорошая, воспитанная, и та молодая мамочка стала мне что – то рассказывать про какой – то кружок спортивных танцев в районе метро Сокольники, до сих пор помню….О Господи, Анастасия Ивановна, я же делаю это до сих пор, - начала медленно задыхаться Оля, - я до сих пор, всякий раз, чувствуя обиду, вместо того, чтобы начать защищаться или просто перестать общаться с этим человеком, делаю вид, что я занята какой –то важной проблемой.
Вот что об этом мы можем прочесть у Отто Ван Дер Харта в книге «Призраки прошлого»:
Терапевт должен быть очень внимателен к нюансам поведенческих и физиологических реакций пациента во время диагностической беседы, отслеживая признаки гипер- и гиповозбуждения (Ogden et al., 2006)…. Особое внимание терапевт должен уделять темпу расспроса пациента о травматическом опыте и диссоциативных симптомах (Courtois, 1999;Steinberg, 1995). Так как поведение пациентов, страдающих от последствий психической травмы, во многом определяется фобическим избеганием, то слишком прямые и преждевременно поставленные вопросы могут вызвать у пациента чувство опасности, привести к декомпенсации или решению отказаться от продолжения терапии. Если же терапевт вовремя распознает и правильно реагирует на проявления диссоциации и выраженные изменения состояния сознания у пациента, то это способствует росту уверенности и чувства безопасности у пациента.
- Мне кажется, моя задача сейчас – научиться чувствовать, когда тебя обижают, делают тебе больно, даже если и не физически, - продолжала Олечка, немного успокоившись. – Я ведь не замечаю этого. Я это просто проглатываю, считая это «нормальными отношениями». Знаете, вот у меня однокурсница была, например. Хорошая такая девчонка, карьеру сделала сама сумасшедшую, так вот, она под моими фотографиями отпуска во времена нашей молодости могла спокойно так написать: «Оля, ты туда весь гардероб притащила что ли, в Испанию?» или, возле какой-нибудь портретной фотографии, например: «Какой вид красивый», намекая, что меня там и не видно. Кому-то это бы обидным показалось, но я это, как всегда, НАРОЧНО НЕ ЗАМЕТИЛА. И еще мужа ее на работу устроила. Мне кажется, я вообще только сейчас начала осознавать, как много людей вокруг меня вытирали об меня ноги и одновременно пользовались мной, моими связями и ресурсами.
Оля замолчала, всматриваясь в пустоту. Впервые к ней приходило осознание того, что всю свою жизнь, вместо того, чтобы проживать СВОЙ ПУТЬ, она с отчаянием пыталась удовлетворять эмоциональные нужды других людей, причем людей не всегда порядочных. Она настолько заигралась в игру под названием «Мне не больно, и я не чувствую», что стала буквально приманкой для людей, использующих ее как «эмоциональную помойку». Она не умела говорить «стоп» этим людям, просто из какого – то странного неведомо откуда взявшегося страха одиночества. В результате, одни считали ее дурой, другие – сумасшедшей, третьи – просто эгоистичной и бесчувственной, но и те, и другие всячески «раскачивали» ее, просто из любопытства узнать, что же скрывается под маской женщины лишенной какой бы то ни было чувственности и женственности. Но чувства у Олечки все-таки были. Чувство обиды, стыда и страха брошенного маленького ребенка, который так никогда не понял, ЗА ЧТО….
Екатерина Соколова
Больше информации о токсичных отношениях в Instagram практикующего психолога Евгении Богдановой, специалиста по токсичным отношениям, основателя проекта Токсичные родители